сменило возмущение и гнев: этрускам ли, от коих они
отвратили на себя галльскую войну, глумиться над их несчастиями? (7) Еле
сдержались они, чтобы не напасть немедленно, но их остановил центурион
Квинт Цедиций, которого они сами выбрали себе в предводители. Решено было
дождаться ночи, когда повторилось все, как в Ардее, и столь же счастливо
закончилось - (8) недоставало лишь военачальника, равного Камиллу. Мало
того, по указаниям пленных, уцелевших от ночной резни, римляне отправились
к Салинам117, против другого отряда тусков и, неожиданно напав на них
следующей ночью, учинили избиение еще большее. Торжествуя двойную победу,
они вернулись в Вейи.

46. (1) Между тем в Риме с обеих сторон все было тихо. Осада шла вяло, и
галлы заботились только о том, чтобы никто из врагов не смог проскользнуть
между их караулами. И вот неожиданно один римский юноша вызвал изумление и
у сограждан, и у неприятеля. (2) Род Фабиев издавна совершал
жертвоприношения на Квиринальском холме. А тогда Гай Фабий Дорсуон,
препоясавшись по-габински118, со священной утварью в руках спустился с
Капитолия, дабы выполнить установленный обряд. Он прошел прямо среди
вражеских часовых, не обращая внимания ни на окрик, ни на смятение. (3)
Дойдя до Квиринальского холма, он совершил все положенные действа и
отправился обратно тою же дорогой. И лицо, и поступь его на возвратном пути
были столь же тверды: он уповал на помощь богов, чьим культом не пренебрег
даже под страхом смерти. То ли галлы были потрясены его невероятной
доблестью, то ли тронуты благочестием, к которому сие племя отнюдь не
равнодушно, но только юноша невредимым вернулся к своим на Капитолий119.
     (4) А тем временем в Вейях у римлян прибывало не только мужества, но и
сил. Туда собирались люди, рассеявшиеся по окрестностям после злосчастной
битвы и бедственного падения Города, стекались добровольцы из Лация,
желавшие принять участие в разделе добычи. (5) Ясно было, что зреет час
освобождения родины, что пора вырвать ее из рук врага. Но пока имелось лишь
крепкое туловище, которому не хватало головы... (6) Вейи и сами по себе
напоминали о Камилле; большинство воинов успешно воевало под его
водительством и командованием. И вот Цедиций заявил, что он никому, ни
богу, ни человеку, не позволит положить конец его власти, но что он сам, по
собственной воле, памятуя о своем чине, требует назначения настоящего
полководца. (7) Со всеобщего согласия было решено вызвать из Ардеи Камилла,
но сперва запросить сенат, находящийся в Риме. До такой степени властвовала
надо всем смиренность, что даже на краю гибели соблюдалось чинопочитание!
     (8) Проникнуть через вражеские посты было делом рискованным - для
этого свершения предложил свои услуги отважный юноша Понтий Коминий.
Завернувшись в древесную кору, он вверил себя течению Тибра и был принесен
в Город, (9) а там вскарабкался по ближайшей к берегу скале, такой
отвесной, что врагам и в голову не приходило ее сторожить. Ему удалось
подняться на Капитолий и передать просьбу войска на рассмотрение
должностных лиц. (10) В ответ на нее было получено распоряжение сената,
согласно которому Камилл, возвращенный из ссылки куриатными комициями,
немедленно провозглашался от имени народа диктатором; воины же получали
право выбрать полководца, какого пожелают. И с этим вестник, спустившись
той же дорогой, поспешил обратно. (11) Отряженные в Ардею послы доставили
Камилла в Вейи. Впрочем, я больше склонен верить тому, что он не раньше
покинул Ардею, чем убедился в принятии соответствующего закона: ведь у него
не было права ни пересечь римские границы без разрешения народа, ни принять
командование над войском, пока он не был провозглашен диктатором. Итак, был
принят куриатский закон и Камилл заочно назначен диктатором 120.

47. (1) Вот что происходило в Вейях, а в Риме тем временем Крепость и
Капитолий подверглись ужасной опасности. (2) Дело в том, что галлы или
заметили человеческие следы там, где прошел гонец из Вей, или сами обратили
внимание, что у храма Карменты121 начинается пологий подъем на скалу. Под
покровом ночи они сперва выслали вперед безоружного лазутчика, чтобы
разведать дорогу, а потом полезли наверх уже все. Там, где было круто, они
передавали оружие из рук в руки; одни подставляли плечи, другие взбирались
на них, с тем чтобы потом вытащить первых; (3) если было нужно, все
подтягивали друг друга и пробрались на вершину так тихо, что не только
обманули бдительность стражи, но даже не разбудили собак, животных столь
чутких к ночным шорохам. (4) Но их приближение не укрылось от гусей,
которых, несмотря на острейшую нехватку продовольствия, до сих пор не
съели, поскольку они были посвящены Юноне. Это обстоятельство и оказалось
спасительным. От их гогота и хлопанья крыльев проснулся Марк Манлий,
знаменитый воин, бывший консулом три года назад122. Схватившись за оружие и
одновременно призывая к оружию остальных, он среди всеобщего смятения
кинулся вперед и ударом щита сбил вниз галла, уже стоявшего на вершине. (5)
Покатившись вниз, галл в падении увлек за собой тех, кто поднимался вслед
за ним, а Манлий принялся разить остальных - они же, в страхе побросав
оружие, цеплялись руками за скалы. Но вот уже сбежались и другие римляне:
они начали метать стрелы и камни, скидывая врагов со скал. Среди всеобщего
обвала галльский отряд покатился к пропасти и рухнул вниз. (6) По окончании
тревоги все попытались на остаток ночи уснуть, хотя при царившем в умах
возбуждении это было нелегко - сказывалась минувшая опасность.
     (7) На рассвете труба созвала воинов на совет к трибунам: ведь нужно
было по заслугам воздать и за подвиг и за преступление. Прежде всего
благодарность за свое мужество получил Манлий, ему были сделаны подарки от
военных трибунов, и по единодушному решению всех воинов (8) каждый приносил
к нему в дом, находившийся в Крепости, по полуфунту полбы и по кварте вина.
И то сказать, сущая безделица! Но в условиях голода она становилась
величайшим доказательством любви, ведь для чествования одного-единственного
человека каждый должен был урвать от собственных насущных потребностей,
отказывая себе в пище. (9) Затем были приведены воины, стоявшие на часах в
том месте, где незамеченным сумел взобраться враг. Когда военный трибун
Квинт Сульпиций объявил, что казнит их всех по военному обычаю, в ответ
раздался такой единодушный крик воинов, что он испугался; (10) поскольку
все в один голос винили только одного часового, остальных решено было
пощадить, а несомненного виновника преступления сбросить со скалы, что
вызвало всеобщее одобрение. (11) С тех пор обе стороны усилили охрану:
галлы потому, что им стало известно о хождении посыльных между Вейями и
Римом, а римляне - из-за воспоминаний о ночной тревоге.

48. (1) Но вперед всех ужасов войны и осады обе стороны мучил голод, (2) а
галлов еще и мор - ведь их лагерь лежал между холмов, в местности,
сожженной пожаром и наполненной испарениями. При любом дуновении ветра
вместе с пылью поднимался пепел. (3) Всего этого галлы совершенно не могли
переносить, поскольку их племя привычно было к климату влажному и
холодному. Их мучила удушливая жара, косила болезнь, и они мерли, как скот.
Уже не было сил хоронить умерших по-отдельности - их тела нагромождали в
кучи и сжигали без разбора. Оттого это место вошло в историю под названием
Галльское пожарище123.
     (4) Затем с римлянами было заключено перемирие, и с разрешения
полководцев начались переговоры. Галлы призывали сдаться, твердя, что это
все равно неизбежно из-за голода. Передают, будто римляне, желая
опровергнуть их, начали во многих местах кидать с Капитолия хлеб во
вражеские караулы124. (5) Однако голода нельзя было долее ни скрывать, ни
переносить, (6) Сколь ни были изнурены несением службы и стражи воины на
Капитолии, они превозмогали все человеческие страдания - одного только
голода природа не попустила превозмочь. (7) День за днем воины вглядывались
вдаль, не появится ли помощь от диктатора, и в конце концов лишились не
только еды, но и надежды. Поскольку все оставалось по-прежнему, а
обессилевшие воины уже чуть не падали под тяжестью собственного оружия, они
потребовали или сдаться, или заплатить выкуп на любых условиях, тем более
что галлы ясно давали понять, что за небольшую сумму их легко будет
склонить к прекращению осады. Между тем как раз в это время диктатор
подготавливал все к тому, чтобы сравняться силами с неприятелем: он лично
провел набор в Ардее и приказал начальнику конницы Луцию Валерию вести
войско из Вей. (8) Однако к этому моменту сенат уже собрался на заседание и
поручил военным трибунам заключить мир. Военный трибун Квинт Сульпиций и
галльский вождь Бренн согласовали сумму выкупа, и народ, которому
предстояло править всем миром, был оценен в тысячу фунтов золота125. (9)
Эта сделка, омерзительная и сама по себе, была усугублена другой
гнусностью: принесенные галлами гири оказались фальшивыми, и, когда трибун
отказался мерять ими, заносчивый галл положил еще на весы меч. Тогда-то и
прозвучали невыносимые для римлян слова: горе побежденным!

49. (1) Но ни боги, ни люди не допустили, чтобы жизнь римлян была выкуплена
за деньги. Еще до того, как заплачено было чудовищное вознаграждение, когда
из-за пререканий отвешивание золота прекратилось, неожиданно появился
диктатор. Он приказал, чтобы золото убрали прочь, а галлов удалили. (2)
Когда те стали упираться, ссылаясь на то, что действуют по договору, он
заявил, что последний не имеет законной силы, поскольку был заключен уже
после того, как он был избран диктатором, без его разрешения, должностным
лицом низшего ранга. Камилл велел галлам выстраиваться для битвы, (3) а
своим - сложить походное снаряжение в кучу и готовить оружие к бою.
Освобождать отечество надо железом, а не золотом, имея перед глазами храмы
богов, с мыслью о женах, детях, о родной земле, обезображенной ужасами
войны, обо всем том, что священный долг велит защищать, отвоевывать,
отмщать! (4) Затем диктатор выстроил войско, насколько это допускал
неровный характер местности и развалины полуразрушенного города. Он
предусмотрел все, чем военное искусство могло помочь ему в этих условиях.
(5) Испуганные новым оборотом дела, взялись за оружие и галлы, но напали
они на римлян скорее под действием гнева, чем по здравом размышлении.
Счастье уже переменилось, уже и помощь ботов, и человеческий разум были на
стороне римского дела. И вот при первом же столкновении галлы были
опрокинуты так же быстро, как победили при Аллии.
     (6) Под водительством и командованием того же Камилла варвары были
разбиты и в следующем сражении, которое, не в пример первому,
разворачивалось по всем правилам военного искусства. Битва произошла на
восьмой миле по Габийской дороге, где враги собрались после своего бегства.
Там были перерезаны все галлы, а их лагерь захвачен. Из врагов не осталось
никого, кто мог бы сообщить о поражении126. (7) Отвоевав отечество у
неприятеля, диктатор с триумфом вернулся в Рим, сопровождаемый шутками
воинов; такие шутки обычно бывают грубы, но теперь Камилла в них уподобляли
Ромулу, заслуженно величали отцом отечества и вторым основателем Города127.
     (8) Спасши родину на войне, Камилл, несомненно, спас ее вторично уже
позднее, во дни мира: он воспрепятствовал переселению в Вейи, хотя после
сожжения Рима за это весьма решительно выступали трибуны, да и сами плебеи
сильнее, чем прежде, склонялись к этому замыслу. (9) Все сказанное
сделалось причиной того, что после триумфа Камилл не стал складывать с себя
диктаторских полномочий, уступая просьбам сената, умолявшего не оставлять
государство в угрожающем положении.

50. (1) Прежде всего Камилл, усерднейший чтитель святынь, доложил сенату
обо всем, что касалось бессмертных богов, и постановлено было следующее:
(2) все храмы в той мере, в какой они были осквернены врагом, должны были
быть восстановлены и подвергнуты очищению, о порядке которого дуумвирам
следовало справиться в Сивиллиных книгах128; (3) с церийцами надлежало
заключить государственный договор о гостеприимстве за то, что они приняли у
себя святыни римского народа и жрецов, и благодаря им не прервалось
почитание бессмертных богов; (4) предлагалось также провести Капитолийские
игры в честь того, что Юпитер Всеблагой Величайший в грозный час охранил
свое жилище и крепость народа римского; диктатору Марку Фурию
предписывалось учредить для их проведения коллегию, состоящую из обитателей
Капитолия и Крепости129. (5) Упомянуто было и об искуплении за то, что
пренебрежен был тот ночной голос, который накануне галльской войны
возвестил о несчастье: постановили возвести на Новой улице храм Айю
Локутию130. (6) Золото, как отнятое у галлов, так и снесенное в святилище
Юпитера из других храмов во время паники, было все сочтено священным - его
велели сложить под трон Юпитера, поскольку невозможно было вспомнить, куда
какое следует отнести. (7) Это золото еще раньше дало проявиться
благочестию граждан, ибо, когда его не хватило в казне, чтобы уплатить
галлам установленный выкуп, матроны собрали и отдали свое золото, лишь бы
не трогали священное. За это им принесли благодарность, а к прежним
почестям прибавилась новая: отныне разрешалось над матронами, как и над
мужами, произносить торжественную надгробную речь131.
     (8) Только окончив дела, связанные с богами и находившиеся в ведении
сената, Камилл занялся другим: дело в том, что трибуны на сходках неустанно
подстрекали плебеев к оставлению руин и переселению в готовый для
жительства город Вейи. Диктатор, сопровождаемый всем сенатом, явился в
собрание и произнес следующую речь:

51. (1) "Настолько мне, о квириты, опостылели пререкания с народными
трибунами, что главным утешением в горьком изгнании служила мне такая
мысль: пока я живу в Ардее, все эти распри от меня далеко. И потому я бы
никогда не вернулся, хотя бы вы тысячу раз звали меня назад в сенатских
постановлениях и народных наказах. (2) Да и теперь меня побудила вернуться
отнюдь не перемена в настроениях, но ваше злосчастье: ведь речь уже шла не
о том, оставаться ли в отечестве лично мне, а о том, останется ли оно само
тем, чем было. Сегодня я с удовольствием промолчал бы, не привлекая к себе
внимания, если бы и то, что происходит теперь, не было битвой за отечество,
а не прийти ему на помощь, пока есть силы, и для других-то постыдно, а для
Камилла и вовсе нечестиво. (3) Зачем же мы за него воевали, зачем вызволили
отечество из осады, вырвали из рук врага, если теперь сами бросим то, что
освободили? Когда победителями были галлы, когда весь город принадлежал им,
Капитолий с Крепостью все-таки оставались у римских богов и граждан, они
продолжали там жить. Так что же, теперь, когда победили римляне, когда
Город отвоеван, покинуть уже и Крепость с Капитолием? Неужто удача наша
принесет Городу большее запустение, чем наша неудача? (4) Если бы даже не
было у нас святынь, что появились одновременно с Городом и передаются из
поколения в поколение, все равно я считал бы происшедшее ныне с римским
государством достаточно знаменательным, чтобы отучить людей от
пренебрежения к почитанию богов. (5) И в самом деле, взгляните на те удачи
и неудачи, что приключились за многие годы: вы обнаружите, что все хорошее
проистекало от смирения перед богами, все плохое - от неуважения к ним. (6)
Возьмем прежде всего вейскую войну: с какими мучениями мы ее вели, сколько
лет - а закончилась она не прежде, чем по наущению богов была спущена вода
из Альбанского озера. (7) Ну а это неслыханное несчастье нашего города?
Разве оно разразилось раньше, чем был оставлен в небрежении небесный глас,
возвещавший, что грядут галлы? Разве не осквернили наши послы право
народов? Разве не оставили мы этого без внимания, тогда как должны были их
выдать? И все из-за безразличия к богам. (8) Мы заплатили столь ужасную
цену богам и людям, дабы в своем порабощении, поражении и выкупе явить
назидание всему миру. (9) Наконец, и самое несчастье наставляло нас в
благочестии: мы бежали на Капитолий, к богам, к престолу Юпитера Всеблагого
Величайшего; мы частично укрыли в земле, а частично увезли от вражьих глаз
в соседние города наши святыни, и это в то время, как гибло наше
собственное имущество; оставленные богами и людьми, мы все же не допустили
прерваться нашему священному культу. (10) И потому боги вернули нам
отечество, победу, военную славу предков, уже было потерянную. И по их же
воле настал для врагов час ужаса, бегства и поражения, поскольку те ослепли
от алчности и при взвешивании золота бесчестно нарушили договор".

52. (1) "Вот насколько человеческие дела зависят от почитания или
небрежения волей богов. Мы еще только всплываем со дна после того
чудовищного крушения, которое наш корабль претерпел по нашей вине. Видя все
это, неужто вы не чувствуете, квириты, какое готовите новое кощунство? (2)
Наш город заложен в добрый час, при свершении ауспиций. В нем нет ни одного
места, которое не было бы исполнено святынь и богов. Для наших
торжественных жертвоприношений места установлены с не меньшим тщанием, чем
время их проведения. (3) Неужели же, квириты, вы готовы покинуть всех этих
богов, как наших общих, так и семейных? Насколько же ваши поступки не
похожи на поведение превосходного юноши Гая Фабия, который недавно, во
время осады, вызвал восхищение не только у вас, но - не меньшее - и у
врагов! Ведь он спустился с Крепости и прошел среди галльских копий, чтобы
сотворить на Квиринальском холме жертвоприношения по обычаю рода Фабиев.
(4) Так неужели же прилично, не изменив семейным святыням даже и на войне,
в мирное время забросить святыни государственные, самих римских богов?
Может ли быть, чтобы понтифики и фламины меньше заботились о
государственных священнодействах, нежели частное лицо - о родовом
установлении? (5) Кто-то может сказать, что, мол, то же самое мы будем
исполнять и в Вейях или станем присылать оттуда сюда жрецов - пусть они
исполняют. (6) Но ни то ни другое невозможно без нарушения обрядов. Не буду
говорить обо всех святынях и обо всех богах вообще - но вот на пиру в честь
Юпитера дозволено ли приготовить подушки где бы то ни было, кроме
Капитолия132? (7) А что сказать о вечном огне Весты, о статуе, что хранится
в ее святилище как залог владычества133? Что сказать о ваших священных
щитах134, о Марс Градив и ты, о Квирин-отец? Ужель оставить на поругание
все эти святыни, из коих одни суть ровесники города, а иные и старше его?
Смотрите, какая огромная разница между нами и нашими предками; (8) они
завещали нам совершать священнодействия на Альбанской горе и в Лавинии135,
они считали кощунством переносить к нам в Рим обряды вражеских городов, мы
же не видим скверны и в том, чтобы свои собственные перенести во вражеский
город Вейи.
     (9) Вспомним, сколько раз священнодейства возобновлялись из-за того,
что была пропущена какая-нибудь часть дедовских обрядов, будь то по
неуважению или случайно. А между тем что же послужило к исцелению
государства, изнуренного вейской войной, как не возобновление таинств и
ауспиций после альбанского чуда? (10) Будто в память о древних заповедях,
мы перенесли в Рим и чужеземных богов и учредили новые культы: недавно
привезенная из Вей царица Юнона была освящена на Авентине - что за
торжественный это был день, как достойно он прошел благодаря великим
стараниям матрон! (11) В честь голоса, провещавшего на Новой улице, мы
постановили возвести храм Айю Локутию. Мы добавили к числу других
празднеств Капитолийские игры и по предложению сената учредили для них
новую коллегию. (12) Зачем же все это было нужно, если мы собрались
оставить город Рим одновременно с галлами, если окажется, что в течение
стольких месяцев мы выдерживали осаду на Капитолии не по своей воле, но
из-за страха перед неприятелем?
     (13) До сих пор мы говорили о святынях и о храмах. А что же сказать о
жрецах? Неужто вам даже в голову не приходит, какой грех здес