вот началось царствование Луция Тарквиния146, которому его
поступки принесли прозвание Гордого: он не дал похоронить своего тестя,
твердя, что Ромул исчез тоже без погребенья; (2) он перебил знатнейших
среди отцов в уверенности, что те одобряли дело Сервия; далее, понимая, что
сам подал пример преступного похищения власти, который может быть усвоен
его противниками, он окружил себя телохранителями; (3) и так как, кроме
силы, не было у него никакого права на царство, то и царствовал он не
избранный народом, не утвержденный сенатом. (4) Вдобавок, как и всякому,
кто не может рассчитывать на любовь сограждан, ему нужно было оградить свою
власть страхом. А чтобы устрашенных было побольше, он разбирал уголовные
дела единолично, ни с кем не советуясь, и потому получил возможность
умерщвлять, (5) высылать, лишать имущества не только людей подозрительных
или неугодных ему, но и таких, чья смерть сулила ему добычу. (6) Особенно
поредел от этого сенат, и Тарквиний постановил никого не записывать в отцы,
чтобы самою малочисленностью своей стало ничтожнее их сословие и они
поменьше бы возмущались тем, что все делается помимо них. (7) Он первым из
царей уничтожил унаследованный от предшественников обычай обо всем
совещаться с сенатом и распоряжался государством, советуясь только с
домашними: сам - без народа и сената,- с кем хотел, воевал и мирился,
заключал и расторгал договоры и союзы. (8) Сильнее всего он стремился
расположить в свою пользу латинов, чтобы поддержка чужеземцев делала
надежней его положение среди граждан, а потому старался связать латинских
старейшин узами не только гостеприимства, но и свойства. (9) Октавию
Мамилию Тускуланцу - тот долгое время был главою латинян и происходил, если
верить преданью, от Улисса и богини Кирки147,- этому самому Мамилию отдал
он в жены свою дочь, чем привлек к себе его многочисленных родственников и
друзей.

50. (1) Пользуясь уже немалым влиянием в кругу знатнейших латинов,
Тарквиний назначает им день, чтобы собраться в роще Ферентины148: есть
общие дела, которые хотелось бы обсудить. (2) Многолюдный сход собрался с
рассветом, а сам Тарквиний явился хоть и в назначенный день, но почти на
заходе солнца. Много разного успели собравшиеся наговорить там за полный
день. (3) Турн Гердоний из Ариции яростно нападал на отсутствовавшего
Тарквиния. Неудивительно, мол, что в Риме его прозвали Гордым (прозвище это
было уже у всех на устах, хоть и не произносилось вслух). Ну не предел ли
это гордыни - так глумиться над всем народом латинов? (4) Первейшие люди
подняты с мест, пришли издалека, а того, кто созвал их, самого-то и нет!
Дело ясное, он испытывает их терпение, и, если они пойдут под ярем, тут-то
придавит покорствующих. Кому не понятно, что он рвется к владычеству над
латинами? (5) Если с пользой для себя вверили ему сограждане власть или
если вообще власть ему вверена, а не захвачена отцеубийством, то и латины
должны бы ему довериться, не будь, правда, он чужаком. (6) Но если не рады
ему и свои - ведь один за другим они гибнут, уходят в изгнание, теряют
имущество,- то что ж подает латинам надежду на лучшее? Послушались бы его,
Турна, и разошлись по домам, и не пеклись бы о соблюдении срока больше
того, кто назначил собрание.
     (7) И это, и еще многое подобное говорил Турн, человек мятежный и
злонамеренный, который и в родном городе вошел в силу, пользуясь такого же
рода приемами. В самый разгар его разглагольствований явился Тарквиний. (8)
Тут речь и кончилась - все повернулись приветствовать пришедшего. Наступило
молчанье, и Тарквиний по совету приближенных начал оправдываться: он-де
опоздал оттого, что был приглашен разбирать дело между отцом и сыном;
стараясь примирить их, он задержался, а так как потерял на том целый день,
то уж завтра обсудит с ними дела, какие наметил. (9) И опять, говорят, не
сумел Турн смолчать и сказал, что ничего нет короче, чем разбор дела между
отцом и сыном; тут и нескольких слов хватит: не покоришься отцу - хуже
будет.

51. (1) С этими словами недовольства арициец ушел из собрания, Тарквиний,
задетый сильнее, чем могло показаться, тотчас начинает готовить ему гибель,
чтобы и в латинов вселить тот же ужас, каким сковал души сограждан. (2) И
так как открыто умертвить Турна своею властью он не мог, то погубил его,
облыжно обвинив в преступлении, в котором тот был неповинен. При посредстве
каких-то арицийцев из числа противников Турна Тарквиний подкупил золотом
его раба, чтобы получить возможность тайно внести в помещение, где Турн
остановился, большую груду мечей. (3) Когда за одну ночь это было сделано,
Тарквиний незадолго до рассвета, будто бы получив тревожную новость, вызвал
к себе латинских старейшин и сказал им, что вчерашнее промедление было
словно внушено ему неким божественным промыслом и оказалось спасительным и
для него, и для них. (4) Турн, как доносят, готовил гибель и ему, и
старейшинам народов, чтобы забрать в свои руки единоличную власть над
латинами. Нападение должно было произойти вчера в собрании, отложить все
пришлось потому, что отсутствовал устроитель собрания, а до него-то Турну
особенно хотелось добраться. (5) Потому и поносил он отсутствовавшего, что
из-за промедления обманулся в надеждах. Если донос верен, можно не
сомневаться, что Турн с рассветом, как только настанет время идти в
собрание, явится туда при оружии и с шайкою заговорщиков: ведь к нему,
говорят, снесено несметное множество мечей. (6) Напраслина это или нет,
узнать недолго. И Тарквиний просит всех, не откладывая, пойти вместе с ним
к Турну.
    (7) Многое внушало подозренья - и свирепый нрав Турна, и вчерашняя его
речь, и задержка Тарквиния, из-за которой, казалось, покушение могло быть
отложено. Латины идут, склонные поверить, но готовые, если мечи не
найдутся, счесть и все прочее пустым наговором. (8) Они входят, окружают
разбуженного Турна стражею, схватывают рабов, которые из привязанности к
господину стали было сопротивляться, и вот спрятанные мечи выволакиваются
на свет отовсюду. Улика, всем кажется, налицо. Турна заковывают в цепи и
при всеобщем возбуждении немедля созывают собранье латинов. (9)
Выставленные на обозрение мечи вызвали злобу, столь жестокую, что Турн не
получил слова для оправданья и погиб неслыханной смертью: его погрузили в
воду Ферентинского источника и утопили, накрыв корзиной и завалив
камнями149.

52. (1) Потом Тарквиний вновь созвал латинов на сход и, похвалив их за то,
что они по заслугам наказали Турна, гнусного убийцу, замышлявшего переворот
и схваченного с поличным, внес следующее предложение: (2) хотя он,
Тарквиний, мог бы действовать, опираясь на старинные права, поскольку все
латины происходят из Альбы и связаны тем договором, по которому со времен
Тулла все государство альбанцев со всеми их поселениями перешло под власть
римского народа, (3) тем не менее он считает, что ради общей выгоды договор
этот надо возобновить и что латинам больше подобает разделять с римским
народом его счастливую участь, нежели постоянно терпеть разрушение своих
городов и разоренье полей (как то было сперва в царствование Анка, затем
при Тарквинии Древнем). (4) Латины легко дали себя убедить, хотя договор
предоставлял Риму превосходство. Впрочем, и начальники латинского народа,
казалось, сочувствуют царю и стоят с ним заодно. Да и свеж был пример
опасности, угрожавшей каждому, кто вздумал бы перечить. (5) Так договор был
возобновлен, и молодым латинам было объявлено, чтобы они, как следует из
этого договора, в назначенный день явились в рощу Ферентины при оружии и в
полном составе. (6) И, когда все они, из всех племен, собрались по приказу
римского царя, тот, чтобы не было у них ни своего вождя, ни отдельного
командования, ни собственных знамен, составил смешанные манипулы из римлян
и латинов, сводя воинов из двух прежних манипулов в один, а из одного
разводя по двум150. Сдвоив таким образом манипулы, Тарквиний назначил
центурионов.

53. (1) Насколько несправедлив был он как царь в мирное время, настолько
небезрассуден как вождь во время войны; искусством вести войну он даже
сравнялся бы с предшествующими царями, если б и здесь его славе не
повредила испорченность во всем прочем. (2) Он первый начал войну с
вольсками151, тянувшуюся после него еще более двухсот лет, и приступом взял
у них Свессу Помецию. (3) Получив от распродажи тамошней добычи сорок
талантов серебра, он замыслил соорудить храм Юпитера, который великолепьем
своим был бы достоин царя богов и людей, достоин римской державы, достоин,
наконец, величия самого места. Итак, эти деньги он отложил на построение
храма.
     (4) Затем Тарквиния отвлекла война с близлежащим городом Габиями152,
подвигавшаяся медленнее, чем можно было рассчитывать. После безуспешной
попытки взять город приступом, после того как он был отброшен от стен и
даже на осаду не мог более возлагать никаких надежд, Тарквиний, совсем не
по-римски, принялся действовать хитростью и обманом. (5) Он притворился,
будто, оставив мысль о войне, занялся лишь закладкою храма и другими
работами в городе, и тут младший из его сыновей153, Секст, перебежал, как
было условлено, в Габии, жалуясь на непереносимую жестокость отца. (6) Уже,
говорил он, с чужих на своих обратилось самоуправство гордеца, уже
многочисленность детей тяготит этого человека, который обезлюдил курию и
хочет обезлюдить собственный дом, чтобы не оставлять никакого потомка,
никакого наследника. (7) Он, Секст, ускользнул из-под отцовских мечей и
копий и нигде не почувствует себя в безопасности, кроме как у врагов Луция
Тарквиния. Пусть не обольщаются в Габиях, война не кончена - Тарквиний
оставил ее лишь притворно, чтобы при случае напасть врасплох. (8) Если же
нет у них места для тех, кто молит о защите, то ему, Сексту, придется
пройти по всему Лацию, а потом и у вольсков искать прибежища, и у эквов, и
у герников154, покуда он наконец не доберется до племени, умеющего
оборонить детей от жестоких и нечестивых отцов. (9) А может быть,
где-нибудь встретит он и желание поднять оружие на самого высокомерного из
царей и самый свирепый из народов. (10) Казалось, что Секст, если его не
уважить, уйдет, разгневанный, дальше, и габийцы приняли его благосклонно.
Нечего удивляться, сказали они, если царь наконец и с детьми обошелся так
же, как с гражданами, как с союзниками. (11) На себя самого обратит он в
конце концов свою ярость, если вокруг никого не останется. Что же до них,
габийцев, то они рады приходу Секста и верят, что вскоре с его помощью
война будет перенесена от габийских ворот к римским.

54. (1) С этого времени Секста стали приглашать в совет. Там, во всем
остальном соглашаясь со старыми габийцами, которые-де лучше знают свои
дела, он беспрестанно предлагает открыть военные действия - в этом он, по
его мнению, разбирается как раз хорошо, поскольку знает силы того и другого
народа и понимает, что гордыня царя наверняка ненавистна и гражданам, если
даже собственные дети не смогли ее вынести. (2) Так Секст исподволь
подбивал габийских старейшин возобновить войну, а сам с наиболее горячими
юношами ходил за добычею и в набеги; всеми своими обманными словами и
делами он возбуждал все большее - и пагубное - к себе доверие, покуда
наконец не был избран военачальником. (3) Народ не подозревал обмана, и
когда стали происходить незначительные стычки между Римом и Габиями, в
которых габийцы обычно одерживали верх, то и знать и чернь наперерыв стали
изъявлять уверенность, что богами в дар послан им такой вождь. (4) Да и у
воинов он, деля с ними опасности и труды, щедро раздавая добычу,
пользовался такой любовью, что Тарквиний-отец был в Риме не могущественнее,
чем сын в Габиях.
     (5) И вот, лишь только сочли, что собрано уже достаточно сил для
любого начинания, Секст посылает одного из своих людей в Рим, к отцу,-
разузнать, каких тот от него хотел бы действий, раз уже боги дали ему
неограниченную власть в Габиях. (6) Не вполне доверяя, думается мне, этому
вестнику, царь на словах никакого ответа не дал, но, как будто прикидывая в
уме, прошел, сопровождаемый вестником, в садик при доме и там, как
передают, расхаживал в молчании, сшибая палкой головки самых высоких маков.
(7) Вестник, уставши спрашивать и ожидать ответа, воротился в Габии,
бросив, как ему казалось, дело на половине, и доложил обо всем, что говорил
сам и что увидел: из-за гнева ли, из-за ненависти или из-за природной
гордыни не сказал ему царь ни слова. (8) Тогда Секст, которому в молчаливом
намеке открылось, чего хочет и что приказывает ему отец, истребил старейшин
государства. Одних он погубил, обвинив перед народом, других -
воспользовавшись уже окружавшей их ненавистью. (9) Многие убиты были
открыто, иные - те, против кого он не мог выдвинуть правдоподобных
обвинений,- тайно. Некоторым открыта была возможность к добровольному
бегству, некоторые были изгнаны, а имущество покинувших город, равно как и
убитых, сразу назначалось к разделу. (10) Следуют щедрые подачки, богатая
пожива, и вот уже сладкая возможность урвать для себя отнимает способность
чувствовать общие беды, так что в конце концов осиротевшее, лишившееся
совета и поддержки габийское государство было без всякого сопротивления
предано в руки римского царя.

55. (1) Овладев Габиями, Тарквиний заключил мир с эквами и возобновил
договор с этрусками. После этого он обратился к городским делам, первым из
которых было оставить по себе на Тарпейской горе памятник своему
царствованию и имени - храм Юпитера, воздвигнутый попеченьем обоих
Тарквиниев: обещал отец, выполнил сын. (2) И, чтобы отведенный участок был
свободен от святынь других богов и всецело принадлежал Юпитеру и его
строившемуся храму, царь постановил снять освящение с нескольких храмов и
жертвенников, находившихся там со времен царя Тация, который даровал их
богам и освятил во исполненье обета, данного им в опаснейший миг битвы с
Ромулом. (3) Рассказывают, что при начале строительных работ божество
обнаружило свою волю, возвестив будущую силу великой державы. А именно:
хотя птицы дозволили снять освященье со всех жертвенников, для храма
Термина155 они такого разрешения не дали. (4) Предзнаменованье истолковали
так: то, что Термин, единственный из богов, остался не вызванным из
посвященных ему рубежей и сохранил прежнее местопребывание, предвещает, что
все будет и прочно, и устойчиво. (5) За этим предзнаменованием незыблемости
государства последовало другое чудо, предрекавшее величие державы: при
закладке храма, как рассказывают, землекопы нашли человеческую голову с
невредимым лицом. (6) Открывшееся зрелище ясно предвещало, что быть этому
месту оплотом державы и главой мира - так объявили все прорицатели, в
римские, и призванные из Этрурии, чтобы посоветоваться об этом деле. (7)
Царь становится все щедрей на расходы, и выручки от пометийской добычи,
которая была назначена, чтобы поднять храм до кровли, едва достало на
закладку основания. (8) По этой причине, а не только потому, что Фабий
более древний автор, я скорее поверил бы Фабию, по чьим словам денег было
только сорок талантов, (9) нежели Пизону156, который пишет, что на это дело
было отложено четыреста тысяч фунтов серебра - такие деньги немыслимо было
получить от добычи, захваченной в любом из тогдашних городов, и к тому же
их с избытком хватило бы даже на нынешнее пышное сооружение.

56. (1) Стремясь завершить строительство храма, для чего были призваны
мастера со всей Этрурии, царь пользовался не только государственной казной,
но и трудом рабочих из простого люда. Хотя этот труд, и сам по себе
нелегкий, добавлялся к военной службе, все же простолюдины меньше
тяготились тем, что своими руками сооружали храмы богов, (2) нежели теми,
на вид меньшими, но гораздо более трудными, работами, на которые они потом
были поставлены: устройством мест для зрителей в цирке и рытьем подземного
Большого канала157 - стока, принимающего все нечистоты города. С двумя
этими сооружениями едва ли сравнятся наши новые при всей их пышности. (3)
Покуда простой народ был занят такими работами, царь, считая, что
многочисленная чернь, когда для нее не найдется уже применения, будет
обременять город, и желая выводом поселений расширить пределы своей власти,
вывел поселенцев в Сигнию и Цирцеи158, чтобы защитить Рим с суши и с моря.
     (4) Среди этих занятий явилось страшное знаменье: из деревянной
колонны выползла змея. В испуге забегали люди по царскому дому, а самого
царя зловещая примета не то чтобы поразила ужасом, но скорее вселила в него
беспокойство159. (5) Для истолкованья общественных знамений160 призывались
только этрусские прорицатели, но это предвестье как будто бы относилось
лишь к царскому дому, и встревоженный Тарквиний решился послать в Дельфы к
самому прославленному на свете оракулу. (6) Не смея доверить таблички с
ответами никому другому, царь отправил в Грецию, через незнакомые в те
времена земли и того менее знакомые моря, двоих своих сыновей. То был Тит и
Аррунт. (7) В спутники им был дан Луций Юний Брут161, сын царской сестры
Тарквинии, юноша, скрывавший природный ум под принятою личиной. В свое
время, услыхав, что виднейшие граждане, и среди них его брат, убиты дядею,
он решил: пусть его нрав ничем царя не страшит, имущество - не соблазняет;
презираемый - в безопасности, когда в праве нету защиты. (8) С твердо
обдуманным намереньем он стал изображать глупца, предоставляя распоряжаться
собой и своим имуществом царскому произволу, и даже принял прозвище Брута -
"Тупицы", чтобы под прикрытием этого прозвища сильный духом освободитель
римского народа мог выжидать своего времени. (9) Вот кого Тарквинии взяли
тогда с собой в Дельфы, скорее посмешищем, чем товарищем, а он, как
рассказывают, понес в дар Аполлону золотой жезл, скрытый внутри полого
рогового,- иносказательный образ собственного ума.
     (10) Когда юноши добрались до цели и исполнили отцовское поручение, им
страстно захотелось выспросить у оракула, к кому же из них перейдет Римское
царство. И тут, говорит преданье, из глубины расселины прозвучало162:
"Верховную власть в Риме, о юноши, будет иметь тот из вас, кто первым
поцелует мать". (11) Чтобы не проведал об ответе и не заполучил власти
оставшийся в Риме Секст, Тарквинии условились хранить строжайшую тайну, а
между собой жребию предоставили решить, кто из них, вернувшись, первым даст
матери свой поцелуй. (12) Брут же, который рассудил, что пифийский глас
имеет иное значение, припал, будто бы оступившись, губами к земле - ведь
она общая мать всем смертным. (13) После того они возвратились в Рим, где
шла усердная подготовка к войне против рутулов.

57. (1) Рутулы, обитатели города Ардеи163, были самым богатым в тех краях и
по тем временам народом. Их богатство и стало причиной войны: царь очень
хотел поправить собственные дела - ибо дорогостоящие общественные работы
истощили казну - и смягчить добычею недовольство своих соотечественников,
(2) которые и так ненавидели его за всегдашнюю гордыню, а тут еще стали
роптать, что царь так долго держит их на ремесленных и рабских работах. (3)
Попробовали, не удастся ли взять Ардею сразу, приступом. Попытка не
принесла успеха. Тогда, обложив город и обведя его укреплениями, приступили
к осаде.
     (4) Здесь, в лагерях, как водится при войне более долгой, нежели
жестокой, допускались довольно свободные отлучки, больше для начальников,
правда, чем для воинов. (5) Царские сыновья меж тем проводили праздное
время в своем кругу, в пирах и попойках. (6) Случайно, когда они пили у
Секста Тарквиния, где обедал и Тарквиний Коллатин164, сын Эгерия, разговор
заходит о женах и каждый хвалит свою сверх меры. (7) Тогда в пылу спора
Коллатин и говорит: к чему, мол, слова - всего ведь несколько часов, и
можно убедиться, сколь выше прочих его Лукреция. "Отчего ж, если мы молоды
и бодры, не вскочить нам тотчас на коней и не посмотреть своими глазами,
каковы наши жены? Неожиданный приезд мужа покажет это любому из нас лучше
всего"