адьбы высился  голый
скалистый склон. Они разжигали огонь в трещине камня, опрокидывали  сверху
ящик с выбитым дном  и  развешивали  то,  что  должно  было  коптить,  под
крышкой. А потом одной из женщин  приходилось  сидеть  там  целый  день  и
следить за огнем.
   В один из дней перед праздником святого Халварда Осе,  дочери  Магнуса,
понадобилось прокоптить немного рыбы, и Далла с Ингунн поднялись на  гору,
к коптильне. Старуха разожгла огонь и принялась обжигать и  коптить  рыбу,
как и полагалось, но потом пошла домой, присмотреть за коровой,  а  Ингунн
осталась одна.
   Земля здесь, в роще, была почти голой, бурой  и  какой-то  блеклой,  но
яркое солнце сильно прогревало камни,  перистые  облака  высоко  плыли  по
блестящему, как шелк, голубому небу. Но залив, отблески которого она могла
разглядеть внизу, меж обнаженно-белых березовых стволов,  был  еще  покрыт
ломким ноздреватым льдом, а на другой стороне, в лесу,  бросался  в  глаза
ослепительно белый снег, спускавшийся почти до самого  берега.  Здесь,  на
солнечной стороне, повсюду журчала и булькала вода, но весна  все  еще  не
обрела своего полного рокочущего голоса тающих снегов.
   Ингунн наслаждалась, сидя на солнце и следя за тем, как коптится  рыба.
Она провела здесь уже немало часов и как раз думала, не  подняться  ли  ей
наверх, не наломать ли побольше можжевельника... Вдруг она  услыхала,  что
кто-то едет по конской тропе, идущей в гору, над скалой, где  она  сидела.
Она глянула вверх - то был человек на жалкой косматой гнедой  лошаденке...
В тот же миг она нечаянно толкнула ведро с водой, и оно опрокинулось.
   Ингунн рассердилась, что  придется  пойти  за  водой.  Деревянный  ушат
унесла с собой  Далла.  Ведро  было  из  талькового  камня,  с  деревянной
палочкой, продернутой в два ушка по краям; за эту палочку ведро поднимали.
Она взяла ведро; тогда человек, ехавший по конской тропе, закричал  сверху
- спрыгнув с лошади, он сбежал вниз по склону, топча увядший вереск.
   - Нет, нет, моя милая... Я принесу тебе водицы!
   Обхватив руками ее стан, чтоб остановить свой  стремительный  бег,  он,
расхохотавшись, поспешно прижал Ингунн к себе, взял у нее из рук  ведро  и
бросился бежать вниз по склону к ручью. Она невольно засмеялась, глядя ему
вслед, - когда он смеялся, виден был ряд белоснежных зубов.
   Он был смугл и кудряв, с непокрытой головой - шлык  он  откинул  назад.
Ростом он был очень высок, статен и проворен, но чуть развязен, а голос  у
него был веселый-превеселый... Незнакомец вернулся с водой, и она увидала,
что он очень молод. Его смуглое лицо было узко и худощаво, но не уродливо,
а глаза - большие, то ли золотистые, то ли светло-карие веселые  и  ясные.
Рот был великоват, нос - тонкий,  крючковатый  и  дерзкий,  а  ряд  сильно
изогнутых блестящих  зубов  крепко  выдавался  вперед.  Человек  этот  был
нарядно одет в зеленый, точно мох, кафтан до коленей и широкий  коричневый
плащ; на поясе у него висел маленький короткий меч.
   - Вот так-то, - сказал он с  улыбкой.  -  Ежели  тебе  понадобится  еще
помощь, стоит только попросить!..
   Ингунн тоже улыбнулась и сказала:  ей,  мол,  больше  ничего  не  надо,
хватит и того, что он помог ей, - ведро-то тяжелое.
   - Слишком тяжелое для такой пригожей и юной девицы. Ты из Берга?
   - Да, - ответила Ингунн.
   - Мне как раз туда - я с посылом и грамотой от моего господина к  твоей
хозяйке. Но покуда я останусь здесь и пособлю тебе - тогда  я  появлюсь  в
усадьбе так поздно, что фру Магнхильд придется оставить  меня  на  ночлег.
Может, мне дозволят лечь с тобой?
   - Ясное дело, дозволят. - Ингунн решила, что парнишка  зубоскалит;  она
видела, он был очень юн - и смеялась ему в ответ.
   - Но сейчас я останусь тут и поболтаю с тобой немного, - сказал  он.  -
Докучная у тебя работа, и боязно, должно быть, сидеть здесь,  в  безлюдном
лесу, одной, да еще такой молодой и пригожей, как ты!
   - Было б куда хуже сидеть здесь, будь я стара и  уродлива.  И  вовсе  в
этом лесу не безлюдно. Я просидела здесь не  более  четырех  часов,  и  ты
проехал этой дорогой.
   - Да, уж верно, я ниспослан сюда свыше,  чтобы  помочь  тебе  скоротать
время... Погоди, я пособлю тебе; для этой работы я гожусь куда больше, чем
ты!..
   Ингунн двигалась неловко - дым ел глаза и  горло.  Юноша  смочил  ветки
можжевельника в воде и положил их на уголья; когда же дым потянуло к нему,
отскочил в сторону.
   - Как зовут тебя, красавица?
   - А зачем тебе знать?
   - Тогда я скажу мое имя. Тебе оно еще пригодится - ведь я буду спать  с
тобой нынче ночью, верно?
   Ингунн только покачала головой и засмеялась.
   - Но ты не из здешних мест,  правда?  -  спросила  она;  он  так  чудно
коверкал язык.
   - Нет, я исландец. А зовут меня Тейт. Так скажешь мне свое имя?
   - О, у меня не такое чудное имя, как у  тебя.  Меня  зовут  всего  лишь
Ингунн.
   - О, ничего, оно подходит тебе. Это одно из самых красивых имен,  какие
я только знаю. Ежели я встречу более красивое, я выпишу его  позолоченными
буквами и подарю тебе, Ингунн, цветик мой!
   Он помог ей снять уже готовую, прокоптившуюся рыбу и повесить над огнем
новую. Лежа на земле, он  выискал  себе  форель,  очистил  ее  и  принялся
уплетать за обе щеки.
   - Ты взял самую жирную и лучшую, - смеясь, сказала Ингунн.
   - А что,  разве  фру  Магнхильд,  твоя  хозяйка,  столь  скаредна,  что
пожалеет нам, бедным людям, рыбий хвост? - засмеялся Тейт ей в ответ.
   Ингунн догадалась: он принимает  ее  за  служанку.  Она  была  одета  в
коричневое домотканое платье, перехваченное простым  кожаным  ремешком,  а
волосы ее, как обычно, были заплетены в две косы безо всяких  украшений  и
только перевиты синей шерстяной тесьмой.
   Тейт, видать, собирался надолго расположиться с ней рядом. Он следил за
дымом, окунал в воду и подкладывал в огонь  можжевельник,  а  между  делом
вытягивался во весь рост и болтал без  умолку.  Она  узнала,  что  он  был
писцом у ленсмана при окружном наместнике в здешних краях. Сын священника,
которого звали отец Халл, сын Сигурда, Тейт учился  в  церковной  школе  в
Холаре. Но у него не было охоты стать священником. Ему мечталось поглядеть
белый свет и попытать счастья.
   - Ну, и как, нашел его? - спросила Ингунн.
   - Я отвечу тебе на этот вопрос завтра утром, - он хитро улыбнулся.
   Ей понравился этот веселый паренек. И когда потом  он  попросил  у  нее
поцелуя, она подумала: "А что в том худого?" - и не ответила ни да ни нет,
а так и сидела молча с улыбкой. Тейт же обнял ее и поцеловал прямо в губы.
Но потом не захотел ее отпустить, стал бесстыдно приставать к  ней,  лезть
за пазуху. Ингунн стало страшно - она пыталась защищаться  и  просила  его
перестать.
   - Не очень-то пристойно ты ведешь себя, Тейт, - сказала она. - Я  здесь
сижу, занимаюсь своим делом...  Не  могу  же  я  убежать  отсюда,  это  ты
понимаешь?
   - Об этом я и не подумал! - Он тотчас отпустил ее, устыдившись. - Пойду
взгляну, куда девалась моя клячонка, - тут же  сказал  он.  -  Увидимся  в
Берге! - крикнул он ей вниз с конской тропы.


   Когда Ингунн и Далла спустились вечером вниз по склону  в  усадьбу,  на
туне не было ни души,  но  едва  они  подошли  к  двери  жилого  дома  фру
Магнхильд, оттуда послышались смех и громкие речи. У фру Магнхильд гостили
две молодые девицы, Дагни и Маргрет,  близнецы,  дети  одной  из  приемных
дочерей хозяйки, а в тот вечер  пришло  немало  юношей  и  девиц,  родичей
близнецов и друзей их родичей.
   Ингунн пошла в бабушкин дом. Она села у кровати, и,  держа  на  коленях
миску, стала кормить старуху кашей и поить ее молоком,  время  от  времени
отправляя ложку себе в рот... Потом она отыскала корзинку, ножик  и  вышла
из горницы. Вечера стояли уже погожие и светлые, и на обращенном к  солнцу
склоне, спускавшемся к заливу, чуть  ниже  Невестина  поля,  как  называли
самое большое и  самое  лучшее  поле  в  усадьбе,  уже  показались  ростки
лугового тмина и  других  полевых  трав.  Она  хотела  накопать  корешков,
набрать полную корзинку трав и сварить бабушке  целебное  питье:  старушке
пользительно избавиться от мокроты и сукровицы после зимы.
   Растения были малы и нежны; прежде чем она  набрала  корзинку  доверху,
землю плотно окутала серовато-голубая  полутьма  весеннего  вечера.  Когда
Ингунн поднималась вверх по склону  к  усадьбе,  она  увидела  высокого  и
статного молодца, спускавшегося ей навстречу  в  сумерках.  То  был  Тейт,
исландец.
   - Голубушка моя...  Неужто  тебе  приходится  надрываться  до  позднего
вечера? - ласково спросил он. Порывшись  в  корзинке,  он  взял  пригоршню
зелени и понюхал ее. Потом, обхватив рукой запястье Ингунн, стал осторожно
поглаживать его.
   - Они забавляются в горнице. Ты не  пойдешь  туда,  Ингунн?  Пойдем,  я
тогда спою самую красивую песню, какую знаю.
   Ингунн покачала головой.
   - Неужто она столь сурова к  тебе,  твоя  хозяйка?  У  нее  сейчас  все
домочадцы...
   - Все диву дадутся, коли я приду, - тихо сказала Ингунн. - Давным-давно
не бывала я там, где забавляются молодые. Дагни и Маргрет изумятся, коли я
пойду к ним и к их друзьям.
   - Это они тебе завидуют, ведь ты красивее их. Им, верно,  не  по  душе,
что прислужница пригожее, чем...  -  Он  крепко  обнял  ее,  и  соломенная
корзинка, которую она держала  в  руках,  затрещала.  -  Я  приду  к  тебе
попозднее, - шепнул он.


   Ингунн постояла недолго на порожке, вглядываясь в серо-голубую весеннюю
ночь и прислушиваясь к звукам песен и музыки, приглушенно доносившимся  из
горницы фру Магнхильд. Ей не хотелось идти туда  -  гости  были  молоды  и
веселы. А может, и ничего в том нет худого, коли она нынче ночью впустит к
себе Тейта. Ей ведь тоже охота поболтать хоть разок с человеком нездешним.
Оставив дверь полуоткрытой, она пошла и прилегла одетая.
   Время  тянулось  медленно,  и  она  пыталась  скрыть  от   себя   самой
разочарование, что он все-таки не пришел.  Под  конец  она,  должно  быть,
заснула - внезапно ее разбудило то, что на кровать к ней плюхнулся мужчина
и повел себя непристойно. Но  когда  она  отшвырнула  его,  он  тотчас  же
присмирел.  Он  попросил  прощения,  что  так  поздно  пришел,  сказал:  в
хозяйском доме, мол, было очень весело. Но так как Ингунн  лежала  тихо  и
отвечала холодно на все его россказни о том,  как  они  забавлялись,  Тейт
становился все более и более кротким. Под конец он умоляюще сказал:
   - Знай же, там я радовался тому,  что  смогу  поболтать  с  тобой...  А
теперь ты наверняка гневаешься... Милая  моя,  что  бы  мне  сказать  тебе
хорошее?
   - Нет уж, придумай сам, - ответила Ингунн; на нее напал смех. -  Хочешь
присвататься, так не спрашивай, как к этому приступить.
   - Да, а как? Ежели бы я мог тобой завладеть... А ты не хотела б  уехать
из Берга, Ингунн?
   - О... О!.. Может статься...
   - А тебе не охота перебраться в Исландию и поселиться там?
   - Далеко до Исландии? - спросила Ингунн.
   Тейт ответил - далеко. Но в той стране житье привольное, не  то  что  в
Норвегии, - да уж и всяко лучше,  чем  в  Опланне,  зима-то  здесь  больно
холодна. Дома у них снег иную зиму быстро стаивает, овцы - так те всю зиму
пасутся на воле, да и лошади тоже... Ингунн показалось это заманчивым;  ей
тоже омерзела зима... Особливо когда скот голодает  в  хлеву,  ночи  стоят
холодные и меховое одеяло накрепко примерзает к стене  по  утрам,  а  ради
каждой капли воды приходится прорубать лед.
   Тейт стал даже красноречив, когда рассказывал о  своей  родине.  Ингунн
думала: должно быть, там красиво!.. Эти высокогорные равнины с вересковыми
пустошами, откуда они по осени пригоняли овец, были, верно, похожи  на  те
горы, куда она поднималась, когда ездила на север в долину.  Мир  велик  и
широк - для мужей, которые  могут  разъезжать  повсюду.  Она  подумала  об
Улаве: где он только не побывал - и в Британии, и в Дании, и в Свее.  Тейт
же не видел других стран, кроме Исландии да Норвегии.  Хорошо  бы  и  Улав
рассказывал ей о том, что ему довелось повидать. Но Улав не любил говорить
о своем житье-бытье. Это от  учености  Тейт  так  красно  говорит.  Ингунн
дивилась: парень он совсем юный и озорной, а до  чего  искушен  в  книжной
премудрости! Да, никогда прежде не встречала она мирянина, который был  бы
писцом, - кроме Арнвида; но тот был много старше и умудреннее.
   Под конец  Тейту  с  Ингунн  захотелось  спать,  много  раз  беседа  их
прерывалась.  Потом  юноша  придвинулся  к  ней,  хотел   побаловаться   и
приласкать ее. Ингунн защищалась, сперва чуть сонно и равнодушно, но потом
испугалась - Тейт становился все более настойчивым и грубым. Она напомнила
ему: в другой, мол, кровати спит фру Оса. Ежели она проснется  и  заметит,
что Ингунн приветила ночного гостя, ей не поздоровится...
   Тейт стал сетовать и хныкать в шутку, но после снова одумался,  пожелал
ей спокойной ночи и поблагодарил. Ингунн проводила  его  до  двери,  чтобы
запереть за ним, - и тут она увидала: было уже далеко за полночь.


   На другое утро она поднялась поздно, и когда вышла на тун по  какому-то
делу, был уже полдень. Вдруг она увидала исландца; он  стоял  без  дела  у
дверей конюшни с разочарованным, вытянувшимся лицом, будто продал масло, а
деньги  потерял.  Ингунн  подошла  к  нему,  пожелала   доброго   утра   и
поблагодарила за вчерашний вечер.
   Тейт прикинулся, будто  не  замечает  протянутой  ему  руки,  и  мрачно
смотрел перед собой.
   - Неплохо ты позабавлялась, видать... Я, по-твоему,  дурак  дураком,  и
меня можно водить за нос как вздумается?
   - Ты о чем? Что-то не пойму.
   -  Хорошую  шутку  ты  сыграла,  соблазнив   бедного   молодого   парня
посвататься к тебе, дочери хозяйки Берга.
   - Я не хозяйская дочь, Тейт, я племянница. А это совсем иное дело.
   Тейт недоверчиво взглянул на нее.
   - А я думала, ты  шутишь:  говорил  -  посватаешься,  а  сам  дал  волю
рукам... Вот я и не считала, что ты и вправду сватаешься. Мне и  в  голову
не приходило, будто ты хочешь высмеять меня... за мою глупость. Знай же, я
никогда не выезжала из родных краев, мало что знаю и умею, и мне  радостно
было потолковать с тобой. Ведь ты человек умный, ученый и столько всего на
свете повидал.
   Она улыбнулась ему ласково и просительно. Тейт смотрел себе под ноги.
   - Неправду молвишь!
   - Чистую правду. Я думала, ты, может,  останешься  здесь  на  несколько
дней... а я еще послушаю тебя да поучусь уму-разуму.
   - Нет, мне надобно  вернуться  домой.  Однако  же  Гуннар,  сын  Берга,
собирался снова послать меня  сюда  после  праздника,  -  сказал  он  чуть
смущенно.
   - Будешь желанным гостем! - Ингунн подала ему руку на прощание и  пошла
в дом.



        "4"

   Ко дню святого Йона Арнвид,  сын  Финна,  приехал  в  долину  проведать
тетку. Старой Осе, хозяйке, становилось  то  лучше,  то  хуже;  она  могла
угаснуть в любую минуту. А могла прожить еще долго, будь на то божья воля.
Об Улаве Арнвид ничего уже давно не слыхал.


   На другой день после его приезда они с Ингунн  прогуливались  по  туну.
Тут появился Тейт, сын Халла; он проскользнул мимо  них  и  прошел  в  дом
Магнхильд. Арнвид остановился и поглядел ему вслед.
   - А часто он является сюда с посылами, этот писец?
   Ингунн кивнула в ответ.
   - Думается, не подобает тебе так долго беседовать с ним, Ингунн.
   - Почему? Ты  знаешь  про  него  что-нибудь  худое?  -  немного  погодя
спросила она.
   - Я слышал кое-что о нем в Хамаре, - сказал Арнвид.
   - И что же?  -  подавленно  спросила  Ингунн.  -  Что  о  нем  говорят?
Что-нибудь худое?
   - Он играет в зернь на деньги, -  тихо,  словно  чуть  нехотя,  ответил
Арнвид. - Первым взял к себе на службу этого  вертопраха  местер  Тургард,
певчий, и немало его хвалил. Почерк у исландца, дескать,  отменный,  пишет
он быстро и  грамотно.  К  тому  же  умеет  изукрасить  рукопись  цветными
узорами,  так  что  местер  Тургард  доверил  ему  выписать  и  раскрасить
заглавные буквы в "антифоне" и в копии Закона страны. И то  была  отменная
работа. А когда жена  переплетчика,  которая  пособляла  мужу,  занемогла,
Тейт,  говорят,  вызвался  помочь.  Оказалось,  он  столь  же  искусен   в
переплетном деле, как и  переплетчик  самого  епископа.  Потому-то  местер
Тургард с неохотою  отослал  от  себя  этого  молодца.  Но  есть  у  Тейта
слабость: он просто ума решается, когда к нему в руки  попадают  игральные
кости или шахматная доска с фигурами. А такими играми частенько балуются в
торговом городе. Тейту ничего не стоит проиграть и штаны, и  башмаки,  так
что он не раз являлся к своему хозяину в одолженной  одежонке.  По  правде
говоря, нет у него разума блюсти собственную выгоду: он брал в  долг  и  у
хозяйки, содержавшей питейный дом, и у мелочных  торговцев.  Как  ни  жаль
было местеру Тургарду расстаться с искусным писцом, все же  он  счел,  что
ради блага самого юноши надобно определить его туда, где не будет для него
на  каждом  шагу  таких  больших  соблазнов.  Вообще-то  парень  неплохой,
обходительный, это и певчий говорил. Ну, а поелику ленсману в Рейне  нужен
был грамотей, местер Тургард и определил туда исландца.
   О том, что за Тейтом водились кое-какие грешки по женской части, Арнвид
полагал, говорить Ингунн нет надобности; да и не хотелось  ему  распускать
сплетни об  этом  юноше,  каков  бы  он  ни  был.  Иное  дело  -  то,  что
Тейт-исландец взял якобы в долг деньги у старушек сестер местера Тургарда,
да и другое в том же роде - об этом, считал Арнвид, сказать должно...


   За день до праздника святого  Йона  все  домочадцы  из  Берга  пошли  к
заутрене - была как раз годовщина смерти господина Викинга.  А  когда  они
возвращались домой, разразилась страшная гроза. Лил такой дождь, что можно
было бы подумать - земля не  видывала  подобного  потопа  со  времен  Ноя.
Прихожане укрылись под большими, нависшими над тропой скалами, и все равно
вымокли до нитки, когда к вечеру добрались домой.
   Тура, дочь  Стейнфинна,  приехала  к  тетке  погостить  на  праздник  и
привезла двоих старших детей. На этот раз она была чрезвычайно  ласкова  с
сестрой и под вечер пришла в горницу Осы, чтоб увести Ингунн в  застольную
- в усадьбе нынче было много гостей.
   Ингунн  сидела  съежившись  у  очага  -  в  одной  рубахе;  волосы  она
распустила, желая получше просушить.  Поначалу  она  отговаривалась  -  не
может-де оставить бабушку. Тура сказала в ответ, что с ней,  мол,  посидит
Далла.  Тогда  Ингунн  снова  стала  отговариваться:  у  нее  и  платья-то
подобающего нет; единственное ее праздничное - промокло  до  нитки,  когда
она возвращалась из церкви.
   Тура расхаживала по горнице, мурлыча себе под нос. Все еще  красивая  и
молодая, хотя и отяжелевшая, она была в богатом, голубого бархата  платье,
и шелковой головной повязке; на ее  пышной  груди  поблескивали  застежки,
позолоченный пояс красиво обвивал полный стан. Она открыла сундук Ингунн.
   - А ты не можешь надеть вот это?.. - Тура  подоила  к  ней,  освещенная
огнем очага, держа в руках шелковое  платье  цвета  желто-зеленой  листвы,
которое Ингунн получила  от  покойной  матери  в  тот  день,  когда  убили
Маттиаса, сына Харалда.
   Ингунн помрачнела и еще ниже склонила голову. Тура продолжала:
   - Ты ведь почти не надевала его, сестрица. Помнится, я завидовала,  что
матушка подарила это платье тебе. Ты надевала его хоть раз с того вечера?
   - Я была в нем на свадьбе в Эльдридстаде.
   - Да, я слыхала от людей: ты была очень красива на этой свадьбе. - Тура
вздохнула. - Я в то время лежала и досадовала, что не могу  быть  там,  на
самой богатой свадьбе, которую играли в долине за последние двадцать  лет.
Пойдем, сестрица, - умоляюще сказала она. - Ой, мне так хочется  играть  и
плясать нынче вечером. Ведь с тех пор, как я вышла замуж, это первое лето,
когда я не ношу ребенка под сердцем.  Пойдем,  Ингунн,  голубушка.  Арнвид
станет з