то
с тем, то с другим из знакомых, но  сказать  ей  было  нечего:  нельзя  было
заговорить о своем торжестве, а она не могла ни на миг оторваться мыслью  от
любования им; никогда не испытывала она ничего подобного этому счастью.  Она
знавала до сих пор, что значит мучить одну соперницу, но вызвать ненависть и
тайные проклятия целого собрания - то была  радость,  уготованная  лишь  для
этого блаженного часа. И так как исступленный восторг  смутил  ее  рассудок,
она держалась как нельзя более  глупо:  она  разыгрывала  тысячи  ребяческих
фокусов, ломалась без нужды всем телом так и этак, и  лицо  искажала  так  и
этак беспричинным смехом. Словом, ее поведение было  столь  же  нелепо,  как
была нелепа его цель: притвориться безразличной к  восхищению  незнакомца  и
при том наслаждаться мыслью, что это восхищение дало  ей  победу  над  всеми
женщинами в зале.
     В таком состоянии духа была Леонора, когда Беллармин, справившись,  кто
она такая, подошел к ней и с низким  поклоном  попросил  оказать  ему  честь
пройтись с ним  в  танце,  на  что  она  с  глубоким  реверансом  немедленно
согласилась. Она танцевала с ним всю ночь и упивалась  высшим  наслаждением,
какое способна была чувствовать.
     Адамс при этих словах испустил страшный стон, и  дамы  в  испуге  стали
спрашивать, не болен ли он. Но он ответил, что  "стенает  лишь  о  неразумии
Леоноры".
     - Леонора, - продолжала леди, - удалилась  к  себе  около  шести  часов
утра, но не для покоя. Она ворочалась и металась  в  постели,  лишь  изредка
забываясь сном, а чуть засыпала - ей снились карета и  великолепные  одежды,
которые видела она накануне, или балы, оперы, ридотто, составлявшие  предмет
ее разговора с Беллармином.
     Днем Беллармин в своей бесценной карете шестерней нанес Леоноре  визит.
Он был поистине очарован ее особой и, наведя справки, оказался настолько  же
прельщен состоянием ее отца (ибо сам он, при  всем  своем  великолепии,  был
несколько менее богат, чем Крез или Аттал...).
     - Аттал, - поправил мистер Адамс, - но простите, откуда вам знакомы эти
имена?
     Леди улыбнулась такому вопросу и продолжала:
     - Он был столь прельщен, говорю я, что решил сразу же просить ее  руки,
и сделал это так живо и так пылко, что быстро сломил ее слабое сопротивление
и получил разрешение поговорить с  ее  отцом,  который,  как  она  полагала,
должен был сразу склониться в пользу выезда о шести лошадях.
     Итак, тем, чего так долго  вздохами  и  слезами,  любовью  и  нежностью
добивался Горацио, тем в одно  мгновение  овладел  веселый  и  обходительный
англо-француз Беллармин. Другими словами:  что  скромность  возводила  целый
год, то наглость разрушила в одни сутки.
     Здесь Адамс  застонал  вторично;  но  дамы,  начав  пересмеиваться,  не
обратили внимания на этот стон.
     - С первой минуты бала и до конца визита  Бедлармина  Леонора  едва  ли
хоть раз подумала о Горацио; но теперь, хоть и непрошеным  гостем,  он  стал
навещать ее мысли. Она жалела, что не увидела очаровательного  Беллармина  и
его очаровательный выезд до того, как дело между ней  и  Горацио  зашло  так
далеко. "Но почему, -  думала  она,  -  я  должна  жалеть,  что  не  увидела
Беллармина раньше; и чем же плохо, что я его увидела теперь? Ведь Горацио  -
мой возлюбленный, почти мой муж!  И  разве  он  не  так  же  красив...  нет,
красивей даже Беллармина. Да, но Беллармин элегантней, изящней его;  в  этом
ему не откажешь. Да, да, конечно, он элегантнее. Но  совсем  недавно,  вчера
только, разве не любила я Горацио больше всех на свете? Да, но вчера  я  еще
не видела Беллармина. Но разве Горацио не любит меня без ума и  не  разобьет
ли ему сердце отчаянье, если я его покину? Хорошо: а у Беллармина нет  разве
сердца, которое также может быть разбито? Да, но  Горацио  я  дала  обещание
первому; но в этом несчастье Беллармина! Если бы его я увидела  первого,  я,
несомненно, предпочла бы его. Разве он, милое создание,  не  предпочел  меня
всем женщинам на балу, когда каждая была у его ног? Было ли когда во  власти
Горацио дать мне такое доказательство своей приверженности? Может ли он дать
мне выезд или что-либо другое из тех вещей, обладательницей которых  сделает
меня Беллармин? Какая неизмеримая разница - быть женою бедного адвоката  или
женою человека с состоянием - Беллармина! Если я выйду замуж за  Горацио,  я
восторжествую не более как над одной соперницей; выйдя же за  Беллармина,  я
стану предметом зависти всех моих знакомых. Какое блаженство!.. Но как  могу
я допустить, чтобы Горацио умер? Ведь он поклялся, что не переживет  утраты;
но, может быть, он  не  умрет,  а  если  ему  суждено  умереть,  могу  ли  я
предотвратить эту смерть? Разве я должна жертвовать собой  для  него?  Да  к
тому же Беллармин может стать равно несчастным из-за меня".
     Так она спорила сама с собой, когда несколько юных леди  пригласили  ее
на прогулку и тем облегчили ее тревогу.
     На другое утро Беллармин завтракал с Леонорой в присутствии  ее  тетки,
которую он успел достаточно осведомить о своей страсти;  едва  он  удалился,
как старая леди принялась давать племяннице наставления.
     - Ты видишь, дитя, - говорит она, - что кидает тебе под ноги Фортуна; и
я надеюсь, ты не станешь противиться собственному возвеличению.
     Леонора, вздыхая, попросила ее "не упоминать даже о таких вещах, раз ей
известно о ее обязательствах перед Горацио".
     - Обязательства? Пустяки!  -  вскричала  тетка.  -  Благодари  бога  на
коленях, что еще в твоей власти  их  нарушить.  Какая  женщина  станет  хоть
минуту колебаться, ездить ли ей в карете или  всю  жизнь  ходить  пешком?  У
Беллармина выезд шестерней, а у Горацио нет и пары.
     - Да, сударыня, но что же скажет свет? - возразила Леонора. - Не осудит
ли он меня?
     - Свет всегда на стороне благоразумия,  -  провозгласила  тетка,  -  и,
конечно, осудит тебя, если ты поступишься своею выгодой из каких  бы  то  ни
было побуждений.  О,  я  отлично  знаю  свет,  а  ты,  моя  дорогая,  такими
возражениями только доказываешь свое неведенье. Верь моему слову, свет  куда
умней! Я дольше жила в нем, чем ты; и смею тебя уверить, мы ничего не должны
уважать, кроме денег; я не знала ни одной женщины, которая вышла бы замуж по
другим соображениям и после не раскаялась бы в том от всего сердца.  К  тому
же, если сопоставить этих двух  мужчин,  неужели  ты  предпочтешь  какого-то
ничтожного  человечка,  получившего  воспитание  в  университете,  истинному
джентльмену, только что вернувшемуся из путешествия?! Весь мир признает, что
Беллармин истинный джентльмен, положительно истинный джентльмен  и  красивый
мужчина...
     - Возможно, сударыня, я не стала бы колебаться, если бы знала, как  мне
приличней разделаться с другим.
     - О, предоставь это мне, - говорит тетка. - Ты же  знаешь,  что  твоему
отцу еще ничего не сообщалось о  помолвке.  Правда,  я,  со  своей  стороны,
считала партию подходящей, так как мне и не грезилось такое предложение;  но
теперь я тебя освобожу от этого человека; предоставь мне самой объясниться с
ним. Ручаюсь, что больше у тебя не будет никаких хлопот.
     Доводы тетки убедили наконец Леонору; и в тот же вечер, за  ужином,  на
который к ним опять  явился  Беллармин,  она  договорилась  с  ним,  что  на
следующее утро он отправится к ее отцу и сделает предложение, а  как  только
вернется из поездки, вступит с Леонорой в брак.
     Тетка вскоре после ужина  удалилась,  и,  оставшись  наедине  со  своей
избранницей, Беллармин начал так:
     - Да, сударыня, этот камзол, заверяю вас,  сделан  в  Париже,  и  пусть
лучший английский портной попробует хотя бы скопировать его! Ни один из  них
не умеет кроить, сударыня, - не умеет, да и только!  Вы  обратите  внимание,
как отвернута эта пола; а этот рукав -  разве  пентюху  англичанину  сделать
что-либо подобное?.. Скажите, пожалуйста, как вам нравятся ливреи моих слуг?
     Леонора отвечала, что находит их очень красивыми.
     - Все французское, - говорит он,  -  все,  кроме  верхних  кафтанов;  я
ничего, кроме верхнего кафтана, не доверю никогда  англичанину;  вы  знаете,
надо все-таки, чем только можно, поощрять свой народ; тем более что я,  пока
не получил должности, держался взглядов партии страны, хе-хе-хе! Но сам я...
да пусть лучше этот грязный остров сгниет на дне морском, чем надеть мне  на
себя хоть одну тряпку английской работы; и я уверен, если  бы  вы  хоть  раз
побывали в Париже, вы  пришли  бы  к  тому  же  взгляду  в  отношении  вашей
собственной одежды. Вы не можете себе  представить,  как  выиграла  бы  ваша
красота от французского туалета; положительно вас уверяю, когда я первый раз
по  приезде  отправился  в  оперу,  я  принимал  наших  английских  леди  за
горничных, хе-хе-хе!
     Такого рода учтивым разговором веселый Беллармин занимал свою  любезную
Леонору,  когда  дверь  внезапно  отворилась  и  в  комнату  вошел  Горацио.
Невозможно передать смущение Леоноры.
     - Бедняжка! - говорит миссис Слипслоп. - В какой она должна была прийти
конфуз!
     - Нисколько! - говорит миссис Грэйв-Эрс. - Таких наглых девчонок  ничем
не смутишь.
     - Значит, нахальства у нее было побольше,  чем  у  коринфян,  -  сказал
Адамс, - да, побольше, чем у самой Лайды.
     - Долгое время, - продолжала леди, - все  трое  пребывали  в  молчании:
бесцеремонный приход Горацио поверг  в  изумление  Беллармина,  но  и  столь
нежданное присутствие Беллармина не менее поразило Горацио. Наконец Леонора,
собравшись с  духом,  обратилась  к  последнему  и  с  напускным  удивлением
спросила, чем вызван столь поздний его визит.
     - В самом деле, - ответил он, - я должен  был  бы  принести  извинения,
потревожив вас в этот час, если бы не убедился, застав вас в обществе, что я
не нарушаю вашего покоя.
     Беллармин поднялся с кресла и прошелся  менуэтом  по  комнате,  мурлыча
какой-то оперный мотив, между тем как Горацио, подойдя к Леоноре, спросил  у
нее шепотом, не родственник ли ей этот джентльмен, - на что  она  с  улыбкою
или скорее с презрительной усмешкой ответила:
     - Нет, пока что не родственник, - и добавила, что ей непонятно значение
его вопроса.
     - Он подсказан не ревностью, - тихо сказал Горацио.
     - Ревностью! - воскликнула она.  -  Право,  странно  было  бы  простому
знакомому становиться в позу ревнивца.
     Эти слова несколько удивили Горацио; но он не успел еще  ответить,  как
Беллармин подошел, пританцовывая, к даме и сказал ей, что боится, не  мешает
ли он какому-то делу между нею и джентльменом.
     - Ни с этим джентльменом, - сказала она, - ни с кем-либо другим у  меня
не может быть дела, которое я должна была бы держать от вас в тайне.
     - Вы мне простите,  -  сказал  Горацио,  -  если  я  спрошу,  кто  этот
джентльмен, которому вы должны поверять все наши тайны?
     - Вы это узнаете довольно скоро, - заявляет Леонора, - но я не понимаю,
какие  тайны  могут  быть  между  нами  и  почему  вы  говорите  о  них  так
многозначительно?
     - О сударыня! - восклицает Горацио. - Неужели вы хотите, чтобы я принял
ваши слова всерьез?
     - Мне безразлично, -  говорит  она,  -  как  вы  их  примете;  но,  мне
думается, ваше посещение в столь неурочный час вовсе необъяснимо -  особенно
когда вы видите, что хозяйка занята; если слуги и  пускают  вас  в  дом,  от
воспитанного человека все же можно ждать, что он быстро поймет намек.
     - Сударыня, - сказал Горацио, - я не воображал, что если  вы  заняты  с
посторонним человеком, каким мне  представляется  этот  джентльмен,  то  мой
визит может оказаться назойливым или  что  в  нашем  положении  люди  должны
соблюдать подобные правила.
     - В самом деле, вы точно во сне, -  говорит  она,  -  или  хотите  меня
убедить, что я сама во сне. Не знаю, под каким  предлогом  простые  знакомые
могут отбрасывать все правила приличного поведения.
     - Да, конечно, - говорит он, - мне снится сон: иначе как объяснить, что
Леонора почитает меня простым знакомым  после  всего,  что  произошло  между
нами!
     - "Что произошло между нами"!  Вы  хотите  оскорбить  меня  перед  этим
джентльменом?
     - Черт возьми! Оскорблять даму!  -  говорит  Беллармин,  сдвинув  шляпу
набекрень и важно подступая к Горацио. - Ни один мужчина не посмеет  в  моем
присутствии оскорбить эту даму, черт возьми!
     - Послушайте, сэр, - говорит Горацио, - я посоветовал  бы  вам  умерить
свою свирепость, ибо если я не обманываюсь, то даме очень желательно,  чтобы
вашей милости задали хорошую трепку.
     - Сэр, - проговорил Беллармин, - я имею честь быть ее  покровителем,  и
черт меня побери, если я понимаю, что вы хотите сказать?
     - Сэр, -  отвечал  Горацио,  -  скорее  она  ваша  покровительница;  но
бросьте-ка важничать, потому что я,  как  видите,  приготовил  про  вас  что
следует... (И тут он замахнулся на него хлыстом.)
     - О! serviteur tres humble, - говорит  Беллармин.  -  Je  vous  entends
parfaitement bien {Покорнейший ваш слуга! Я превосходно вас понимаю (фр.).}.
     К этому времени тетка, услышав о приходе Горацио,  вошла  в  комнату  и
быстро рассеяла все его сомнения. Она убедила его, что он отнюдь не грезит и
что за три дня его отсутствия не случилось ничего необычайного,  кроме  лишь
небольшой перемены в чувствах ее племянницы; Леонора же разразилась  слезами
и вопрошала, какой она дала  ему  повод  обращаться  с  нею  так  варварски.
Горацио  предложил  Беллармину  выйти  вместе   с   ним,   но   дамы   этому
воспротивились,  удерживая  англо-француза  чуть  не  силой.  Тогда  Горацио
простился без больших церемоний и ушел, предоставляя сопернику  посовещаться
с дамами о  том,  как  ему  уберечься  от  опасности,  которую  нескромность
Леоноры, как  им  казалось,  навлекла  на  него;  но  тетка  утешила  девицу
увереньями, что Горацио не отважится выступить  против  такого  совершенного
рыцаря, как Беллармин: будучи юристом, он станет искать  отмщения  на  путях
закона; и самое большее, чего здесь можно опасаться, это судебного процесса.
     Итак, они согласились наконец разрешить Беллармину  удалиться  на  свою
квартиру, предварительно уладив с ним все мелочи касательно  путешествия,  в
которое он должен был отправиться наутро, и свадебных  приготовлений  к  его
приезду.
     Но, увы! Доблесть, как это сказано мудрецами, пребывает не  во  внешнем
обличий; и не раз бывало, что простой и  степенный  человек,  будучи  на  то
вызван, прибегал к этому коварному металлу - к  холодной  стали,  тогда  как
более горячие головы - и порой украшенные даже эмблемой храбрости, кокардой,
- благоразумно от сего уклонялись.
     Утром Леонору пробудила от ее сновидений о карете  шестерней  печальная
весть, что Беллармин пронзен клинком Горацио,  что  он  лежит,  изнывая,  на
заезжем дворе  и  лекари  объявили  рану  его  смертельной.  Она  немедленно
вскочила с постели, заметалась, как безумная,  по  комнате,  рвала  на  себе
волосы и била себя в грудь  со  всем  неистовством  отчаянья,  -  в  каковом
состоянии и застала ее тетка, тоже поднятая от сна печальной вестью.  Добрая
старая леди изощряла все свое искусство, чтоб  утешить  племянницу.  Она  ей
говорила, что покуда есть жизнь, есть и надежда; но если Беллармину  суждено
умереть, то ее скорбь не послужит ему на пользу, а только бросит тень на нее
самое и, возможно, на некоторое время отвратит от нее новые предложения; что
раз уж так повернулось дело, то лучше всего не думать больше о Беллармине  и
постараться вновь завоевать приверженность Горацио.
     - О, не уговаривайте меня, - кричала безутешная  Леонора,  -  разве  не
из-за меня бедный Беллармин лишился жизни?! Разве не эти проклятые чары (тут
она загляделась  на  себя  в  зеркало)  стали  гибелью  самого  обаятельного
человека нашего времени? Отныне посмею ли я вновь когда-нибудь взглянуть  на
собственное свое лицо (она все еще не отводила глаз от зеркала)?  Не  убийца
ли я самого утонченного джентльмена? Ни одна  другая  женщина  в  городе  не
могла произвести на него впечатления!
     - Нечего думать о том, что прошло, - крикнула тетка, - думай о том, как
тебе вернуть приверженность Горацио.
     - Разве могу я, - сказала племянница, - надеяться на его прощение? Нет,
я потеряла как того, так и другого, и всему причиной ваш злой совет: это вы,
вопреки моей наклонности, совратили меня и побудили бросить бедного Горацио!
- И на этом слове она разразилась слезами. - Вы меня убедили, хотела я  того
или нет, отступиться от моей любви к нему; если бы не вы, никогда бы я и  не
помыслила о Беллармине; не поддержи вы его искания вашими уговорами,  им  бы
никогда не оказать на меня действия, я  бы  отвергла  все  богатства  и  всю
роскошь в мире; но вы, вы воспользовались моей  молодостью  и  простотой,  и
теперь я навеки потеряла моего Горацио.
     Тетка была почти повержена этим потоком слов; однако ж она собрала  всю
свою силу и, обиженно поджав губы, начала:
     - Я не удивляюсь такой неблагодарности,  племянница:  кто  дает  советы
молодым девицам им на благо, тот всегда  должен  ожидать  такого  воздаяния.
Брат мой, я уверена, будет мне благодарен за то, что я расстроила твой  брак
с Горацио!
     - Это вам, может быть, еще и не удастся, -  ответила  Леонора,  -  и  с
вашей стороны крайняя неблагодарность, что вы об этом так хлопочете, - после
всех тех подарков, какие вы приняли от него. (Старушке и правда перепало  от
Горацио немало подарков, и были среди них довольно ценные; но правда  и  то,
что Беллармин,  когда  завтракал  с  нею  и  ее  племянницей,  преподнес  ей
бриллиант со своего пальца, превосходивший ценою все полученное от Горацио.)
     У тетки уже накипела желчь для ответа, но тут в комнату вошел  слуга  с
письмом, и Леонора, услышав,  что  письмо  от  Беллармина,  нетерпеливо  его
вскрыла и прочитала следующее:

     "Божественнейшее создание! Рана, которую мне,  как  вы,  я  боюсь,  уже
слышали, нанес мой соперник, по-видимому, не столь фатальна,  как  те  раны,
что  горят  в  моем  сердце  от  выстрелов  из  ваших  глаз,  tout  brillant
{Блистательного (фр.); грамматически не согласовано.}. Лишь этой  артиллерии
суждено было меня сразить, ибо мой врач подает мне надежду, что скоро я буду
в состоянии вновь навестить вашу ruelle {Уличку (фр.).}, а до той поры, если
только вы не окажете мне честь, о которой я едва  имею  hardiesse  {Смелость
(фр.).} помыслить, ваше отсутствие будет самой тяжелой  мукой,  какую  может
чувствовать,
     сударыня,
        avec toute le respecte {Со всем уважением  (фр.); не совсем грамотно.}
        в мире,
     ваш покорнейший, беспредельно devote {Преданный (фр.).}

                                                                 Беллармин".

     Как  только  Леонора  увидела,  что  есть  надежда   на   выздоровление
Беллармина и что  кумушка  Молва,  по  своему  обычаю,  сильно  преувеличила
опасность, она тотчас отбросила всякую мысль о Горацио и вскоре помирилась с
теткой,  которая  вернула  ей  свою  благосклонность  с  таким  христианским
всепрощением, какое не часто мы встречаем в людях. Правда, ее,  быть  может,
несколько встревожили брошенные племянницей слова о подарках.  Старая  леди,
возможно, опасалась,  что  такие  слухи,  если  они  распространятся,  могут
повредить репутации, которую она утвердила за собой, неизменно дважды в день
посещая церковь и годами сохраняя на лице и в  осанке  крайнюю  суровость  и
строгость.
     Страсть  Леоноры  к  Беллармину   после   кратковременного   охлаждения
вспыхнула с возросшею силой. Девица заявила тетке, что хочет его навестить в
заточении, от чего старая леди с похвальною предусмотрительностью советовала
ей  воздержаться.  "Потому  что,  -  говорила  она,  -   если   какая-нибудь
случайность помешает вашему браку,  то  слишком  смелое  поведение  с  таким
женихом может повредить тебе в глазах людей. Женщина, пока не  вышла  заму