чтожеством и нищетой;
и в заключение леди указала, что, устроив мистеру Эндрусу назначение в армию
или какую-нибудь другую приличную  должность,  мистер  Буби  мог  бы  вскоре
поднять своего шурина до уровня джентльмена; а стоит только это  сделать,  и
мистер Эндрус, с его способностями, скоро  сумеет  вступить  в  такой  союз,
который не послужит им к бесчестию.
     Племянник горячо принял это  предложение;  и  когда  он,  вернувшись  в
комнату жены, застал с нею мистера Джозефа, то сразу повел такую речь:
     - Любовь моя к моей милой Памеле, брат, распространяется и на  всех  ее
родственников, и я буду оказывать им такое же уважение, как если бы  я  взял
жену  из  семьи  герцога.  Надеюсь,  я  уже  и  ранее  дал   вам   некоторые
свидетельства в том и буду давать их и впредь изо дня в день. Поэтому вы мне
простите, брат, если моя забота  о  вашем  благе  заставит  меня  произнести
слова, которые вам, быть может,  неприятно  будет  выслушать,  но  я  должен
настоятельно вам указать, что если вы хоть сколько-нибудь цените наши узы  и
мою к вам дружбу, то вы должны отклонить всякую мысль о дальнейших сношениях
с девицей, которая - поскольку вы мой родственник - стоит много ниже вас.  Я
понимаю, что это покажется поначалу нелегко,  но  трудность  с  каждым  днем
будет уменьшаться; и в конце концов вы сами будете искренне  мне  благодарны
за мой совет. Девушка, я  признаю,  хороша  собой,  но  одной  лишь  красоты
недостаточно для счастливого брака.
     - Сэр, - сказал Джозеф, - уверяю вас, ее красота  -  наименьшее  из  ее
совершенств, и я не знаю такой добродетели, которой бы не обладало это  юное
создание.
     - Что касается ее добродетелей, - ответил мистер Буби, - то  вы  о  них
пока что не судья; но если даже она и преисполнена ими, вы найдете равную ей
по добродетелям среди тех, кто выше ее по рождению и богатству и  с  кем  вы
можете теперь почитать себя на одном уровне; во всяком случае я  постараюсь,
чтобы так это стало в скором времени, если только вы сами мне не  помешаете,
унизив себя подобным браком, - браком, о котором я едва могу спокойно думать
и который разобьет сердца ваших родителей, уже предвкушающих, что  вы  скоро
займете видное положение в свете.
     - Не думайте, - возразил Джозеф, - что мои  родители  имеют  какую-либо
власть над моими склонностями! И я не обязан приносить свое счастье в жертву
их прихоти или тщеславию. Помимо того, мне было бы очень грустно видеть, что
неожиданное возвышение моей сестры вдруг преисполнило бы их такою гордыней и
внушило бы им презрение к равным; ни в коем случае я не покину мою  любезную
Фанни, - даже если б я мог поднять ее так же высоко  против  ее  теперешнего
положения, как подняли вы мою сестру.
     - Ваша сестра, как и я сам,  -  молвил  Буби,  -  признательна  вам  за
сравнение, но, сэр, эта девица далеко уступает в  красоте  моей  Памеле,  не
обладая к тому же и половиной других ее достоинств. А кроме того, так как вы
изволите мне колоть глаза моей женитьбой на вашей сестре,  то  я  научу  вас
понимать глубокое различие между нами: мое состояние позволило мне поступить
по моему желанию, и с моей стороны было бы таким же безумием отказывать себе
в этом, как с вашей - к этому стремиться.
     - Мое состояние также позволяет  мне  поступить  по  моему  желанию,  -
сказал Джозеф, - потому что я ничего не желаю, кроме Фанни; и покуда у  меня
есть здоровье, я могу своим трудом поддержать  ее  в  том  положении,  какое
назначено ей от рождения и каким она довольствуется.
     - Брат, - сказала Памела, - мистер  Буби  советует  вам  как  друг,  и,
несомненно, мои папа и мама разделят его мнение и будут с полным  основанием
сердиться на вас, если вы вздумаете  разрушать  то  добро,  которое  он  нам
делает, и опять потянете нашу семью вниз после того, как он ее возвысил. Вам
было бы приличней, брат, не потворствовать своей страсти,  а  молить  помощи
свыше для ее преодоления.
     - Вы, конечно, говорите это не всерьез, сестра; я убежден, что Фанни по
меньшей мере вам ровня.
     - Она была мне ровней, - ответила Памела, - но я уже не Памела  Эндрус,
я теперь супруга этого джентльмена, и, как таковая, я выше ее. Надеюсь, я не
буду никогда повинна в неподобающей гордости; но в то же время я  постараюсь
помнить, кто я такая, - и не сомневаюсь, что господь мне в этом поможет.
     Тут их пригласили к завтраку, и на этом кончился пока  их  спор,  исход
которого не удовлетворил ни одну из трех сторон.
     Фанни между тем прохаживалась по уличке в некотором отдалении от  дома,
куда Джозеф обещал при первой же возможности явиться к ней. У нее не было за
душой ни  шиллингами  с  самого  возвращения  она  жила  исключительно  лишь
милосердием пастора Адамса. К ней подъехал незнакомый молодой  джентльмен  в
сопровождении нескольких слуг и спросил, не это ли дом леди Буби. Он  и  сам
прекрасно знал ее дом и задал свой вопрос с той  лишь  целью,  чтоб  девушка
подняла голову и показала, так же ли она хороша лицом, как  изящно  сложена.
Увидев ее лицо, он пришел в изумление. Он остановил коня и побожился, что  в
жизни не встречал более красивого создания. Затем, мигом соскочив на землю и
передав коня слуге, он раз десять поклялся,  что  поцелует  ее  -  чему  она
сперва подчинилась, прося его только  не  быть  слишком  грубым;  но  он  не
удовольствовался любезным приветствием, ни даже грубым  штурмом  ее  губ,  а
схватил ее в объятия и попытался поцеловать ей грудь, чему  она  всей  своей
силой противилась; и так как наш  любезник  не  был  из  породы  Геркулесов,
девушке, хоть и не без труда, удалось этому  помешать.  Молодой  джентльмен,
быстро выбившись из сил, отпустил ее, но, садясь в седло, он подозвал одного
из своих слуг и велел ему оставаться подле девушки и делать ей какие  угодно
предложения, - лишь бы она согласилась отправиться с ним вечером  на  дом  к
его господину, который, как должен был  внушить  ей  слуга,  возьмет  ее  на
содержание. Затем джентльмен направился с остальными слугами дальше  к  дому
леди Буби, к которой он приехал погостить на правах дальнего родственника.
     Слуга, будучи надежным малым и получив поручение из  тех,  к  каким  он
издавна привык, взялся за дело с большим усердием и ловкостью, но не  достиг
успеха.  Девушка  была  глуха  к  его  посулам  и  отвергала  их  с  крайним
презрением. Тогда сводник, у которого, быть может, больше было горячей крови
в жилах, чем у его господина, принялся хлопотать в свою собственную  пользу:
он сказал девушке, что хоть он и лакей, но человек с состоянием, над которым
он сделает ее  полной  хозяйкой...  и  притом  без  всякого  ущерба  для  ее
добродетели, потому что он готов на ней жениться. Она ответила, что, если бы
даже его хозяин  или  самый  знатный  лорд  в  королевстве  захотел  на  ней
жениться, она ему отказала бы.  Устав  наконец  от  уговоров  и  распаленный
чарами, которые, пожалуй, могли бы зажечь пламя в  груди  древнего  философа
или современного священнослужителя,  он  привязал  коня  и  затем  напал  на
девушку с куда большей силой, чем за час до того - его хозяин. Бедная  Фанни
не могла бы сколько-нибудь долго сопротивляться его грубости,  но  божество,
покровительствующее целомудренной любви, послало ей на  помощь  ее  Джозефа.
Еще издали увидев ее в борьбе с мужчиной, он, как ядро  из  пушки,  или  как
молния, или как что-либо еще более быстрое, если есть  что-либо  быстрее,  -
полетел к ней и, подоспев в тот самый миг, когда насильник сорвал косынку  с
ее груди и уже хотел  припасть  губами  к  этой  сокровищнице  невинности  и
блаженства, угостил его крепким ударом в ту часть  шеи,  для  которой  самым
приличным украшением была бы веревка. Парень отшатнулся и, почувствовав, что
имеет дело кое с кем потяжелее, чем нежная трепещущая ручка  Фанни,  оставил
девушку и, обернувшись, увидел своего соперника, который,  сверкая  глазами,
готов был снова наброситься на него; и в самом деле, он еще не  успел  стать
как следует в оборону или ответить на первый удар, как уже  получил  второй,
который, прийдись он в ту часть  живота,  куда  был  намечен,  оказался  бы,
вероятно, последним, какой довелось  бы  ему  получить  в  своей  жизни;  но
насильник, подбив руку Джозефа снизу, отвел удар вверх, к своему рту, откуда
тотчас вылетело три зуба;  после  этого,  не  слишком  очарованный  красотою
противника и не чересчур польщенный этим способом приветствия, он собрал всю
свою силу и нацелился Джозефу в грудь. Но тот левым  кулаком  искусно  отбил
удар, так что вся его сила пропала зря, а правый, отступив на шаг,  с  такой
свирепостью выбросил в своего врага, что не перехвати его тот рукою (ибо  он
был не менее славным боксером), удар повалил бы его наземь. Теперь насильник
замыслил другой удар, в ту часть груди, где  помещается  сердце;  Джозеф  не
отвел его, как раньше, в воздух, но настолько изменил его прицел, что кулак,
хоть и с ослабленной силой, угодил ему не в грудь, а  прямо  в  нос;  затем,
выставив вперед одновременно кулак и ногу, Джозеф так ловко ткнул насильника
головой в живот, что тот рухнул мешком на поле битвы и пролежал, бездыханный
и недвижный, немало минут.
     Когда Фанни увидела, что ее Джозеф получил удар в лицо и что кровь  его
струится потоком, она стала рвать на себе волосы и призывать на помощь другу
все силы земные и  небесные.  Впрочем,  она  сокрушалась  недолго,  так  как
Джозеф, одолев противника, подбежал к ней и уверил ее, что сам он не  ранен;
тогда она упала на колени и возблагодарила бога за то, что он сделал Джозефа
орудием ее спасения и в то же время  сохранил  его  невредимым.  Она  хотела
стереть ему кровь с лица своей косынкой,  но  Джозеф,  видя,  что  противник
пытается встать на ноги, повернулся к  нему  и  спросил,  достаточно  ли  он
получил; тот ответил, что достаточно, ибо решил, что бился не с человеком, а
с чертом; и, отвязывая  коня,  сказал,  что  нипочем  не  подступился  бы  к
девчонке, если бы знал, что о ней есть кому позаботиться.
     Фанни теперь попросила Джозефа вернуться  с  нею  к  пастору  Адамсу  и
пообещать, что он ее больше не оставит; то были столь приятные  для  Джозефа
предложения, что услышь он их, он бы немедленно изъявил согласие; но  теперь
его единственным чувством стало зрение,  ибо  ты,  может  быть,  припомнишь,
читатель, что насильник сорвал у Фанни с  шеи  косынку  и  этим  открыл  для
взоров зрелище,  которое,  по  мнению  Джозефа,  превосходило  красотою  все
статуи, какие он видывал в жизни; оно скорей могло бы  обратить  человека  в
статую, чем быть достойно  изображенным  величайшим  из  ваятелей.  Скромная
девушка, которую никакая летняя жара никогда не могла побудить к тому, чтобы
открыть свои прелести своенравному солнцу  (и  этой  своей  скромности  она,
может быть, была обязана их непостижимой белизной), несколько минут стояла с
полуобнаженной грудью в присутствии Джозефа, покуда  страх  перед  грозившей
ему опасностью и ужас при виде его крови не позволяли ей  помыслить  о  себе
самой; но вот причина ее тревоги  исчезла,  и  тут  его  молчание,  а  также
неподвижность его взгляда вызвали у милой девицы помысел, который бросил  ей
в щеки больше крови, чем ее вытекло у Джозефа из ноздрей. Снежно-белая грудь
Фанни тоже покрылась краской в то мгновение, когда девушка запахнула  вокруг
шеи косынку. Джозеф заметил ее тягостное смущение и мгновенно отвел взор  от
предмета, при виде которого он испытывал величайшее наслаждение, какое могли
бы сообщить его душе глаза. Так велика была его боязнь оскорбить  девушку  и
так доподлинно его чувство к ней заслуживало благородного имени любви.
     Фанни, оправившись  от  своего  смущения,  почти  равного  тому,  какое
охватило Джозефа, когда он его заметил, повторила свою просьбу;  последовало
немедленное и радостное согласие, и они вместе, пересекши два или три  поля,
подошли к жилищу мистера Адамса.


                                 Глава VIII
           Разговор, имевший место между мистером Адамсом, миссис
           Адамс, Джозефом и Фанни; и кратко о поведении мистера
         Адамса, которое кое-кто из читателей назовет недостойным,
                       нелепым и противоестественным

     Когда жених и невеста подошли к дверям,  между  пастором  и  его  женой
только что кончился долгий спор. Предметом его как раз и была молодая  чета,
ибо миссис Адамс принадлежала к тем благоразумным женщинам, которые  никогда
ничего не делают во вред своей семье, вернее даже, она  была  одной  из  тех
добрых матерей, которые в своей  заботе  о  детях  готовы  погрешить  против
совести. Она издавна лелеяла надежду,  что  старшая  ее  дочь  займет  место
миссис Слипслоп, а второй сын станет акцизным чиновником по ходатайству леди
Буби. Она и думать не хотела о том, чтобы отказаться от этих надежд, и  была
поэтому крайне недовольна, что муж ее в  деле  Фанни  так  решительно  пошел
наперекор желаниям миледи. Она уже сказала, что  каждому  человеку  подобает
заботиться в первую голову о своей семье; что у него жена и  шестеро  детей,
содержание и пропитание которых доставляют ему достаточно  хлопот,  так  что
нечего ему вмешиваться еще и в чужие дела; что он  сам  всегда  проповедовал
покорность высшим и не пристало ему собственным  своим  поведением  подавать
пример обратного; что если леди Буби поступает дурно, то сама же и будет  за
это в ответе и не на их дом падет ее грех; что Фанни была раньше служанкой и
выросла на глазах у леди Буби, а следовательно, леди  уж,  верно,  знает  ее
лучше, чем они, и если бы девушка вела себя хорошо, то едва ли бы ее госпожа
так против нее ожесточилась; что  он,  быть  может,  склонен  думать  о  ней
слишком хорошо из-за того, что она так красива, - но красивые женщины  часто
оказываются не лучше иных прочих; что некрасивые женщины тоже созданы  богом
и если женщина добродетельна, то не важно, наделена ли она красотой или нет.
По всем этим причинам, заключила пасторша, Адамс должен послушаться миледи и
приостановить дальнейшее оглашение брака. Но все эти превосходные доводы  не
оказали действия на пастора, который настаивал, что  должен  исполнять  свой
долг, невзирая на те последствия, какие это возымеет для него в смысле  благ
мирских; он постарался ответить жене, как мог вразумительней, и  она  только
что высказала до конца свои новые возражения (так как повсюду, кроме  как  в
церкви, за нею всегда оставалось последнее  слово),  когда  Джозеф  и  Фанни
вошли к ним в кухню, где пастор с женой сидели за завтраком,  состоявшим  из
ветчины и капусты. В учтивости миссис Адамс проступала  холодность,  которую
можно  было  бы  почувствовать  при  внимательном  наблюдении,  но   которая
ускользнула от ее  гостей;  впрочем,  эту  холодность  в  значительной  мере
прикрыло радушие Адамса: узнав, что Фанни в это утро еще ничего не пила и не
ела, он тотчас предложил  ей  кость  от  окорока,  которую  сам  было  начал
обгладывать, - все, что осталось у него из еды, а затем проворно  побежал  в
погреб и принес кружку легкого пива, которое он называл элем; так или иначе,
но лучшего в доме не было. Джозеф, обратившись к пастору, передал ему, какой
разговор относительно Фанни произошел между  ним,  его  сестрою  и  сквайром
Буби; затем он поведал пастору, от каких опасностей он спас свою невесту,  и
высказал некоторые свои опасения за нее. В заключение он добавил, что у него
не будет ни минуты покоя, пока не назовет он  Фанни  окончательно  своею,  и
спросил, не позволит ли им мистер  Адамс  выправить  лицензию,  сказав,  что
деньги он без труда займет. Пастор ответил,  что  он  уже  сообщил  им  свои
взгляды на брак по лицензии и что через несколько дней она станет излишней.
     - Джозеф, - сказал он, - мне не хотелось бы думать, что эта поспешность
вызывается больше твоим  нетерпением,  нежели  страхами,  но  так  как  она,
несомненно, порождена одной из этих двух причин, я рассмотрю их обе,  каждую
в свою очередь, и сперва первую из них, а  именно  -  нетерпение.  Так  вот,
дитя, я должен тебе сказать, что если в предполагаемом твоем  браке  с  этой
молодой женщиной у  тебя  нет  иных  намерений,  кроме  потворства  плотским
желаниям, то ты виновен в тяжком грехе. Брак освящается в более  благородных
целях, как ты узнаешь, когда услышишь чтение службы, установленной для этого
случая. И, может быть, если ты проявишь себя добрым  юношей,  я  прочту  вам
проповедь gratis, в которой покажу, как мало внимания должно уделять в браке
плотскому наслаждению. Текстом  для  нее,  сын  мой,  будет  часть  двадцать
восьмого стиха из пятой главы Евангелия от Матфея: "Кто смотрит на женщину с
вожделением..." Окончание опускаю, как  чуждое  моим  целям.  Воистину,  все
такие скотские вожделения и чувства должны быть сурово  подавлены,  если  не
совершенно искоренены, и лишь  тогда  можно  назвать  сосуд  освященным  для
благодати.  Женитьба  в  видах   удовлетворения   этих   наклонностей   есть
осквернение святого обряда и должна навлекать проклятие на  всякого,  кто  с
такой легкостью ее предпринимает. Итак, если твоя поспешность  возникает  из
нетерпения, ты должен исправиться, а не попустительствовать  пороку.  Теперь
возьмем вторую статью, намеченную мной для обсуждения, а именно - страх:  он
означает недоверие, в высшей степени греховное, к той единственной силе,  на
которую должны мы возлагать все наше упование с полным убеждением,  что  она
не только может разрушить замыслы наших врагов, но и обратить  их  сердца  к
добру. Поэтому, чем пускаться  на  непозволительные  и  отчаянные  средства,
чтобы избавиться от страха, мы должны прибегать  в  этих  случаях  только  к
молитве; и тогда мы можем быть уверены, что получим наилучшее для нас.  Если
грозит нам какое-либо несчастье, мы не должны  отчаиваться,  как  не  должны
предаваться горю, когда оно постигнет нас: мы во всем должны покоряться воле
провидения, не привязываясь ни к одному земному предмету настолько, чтобы не
могли мы разлучиться с ним без душевного возмущения. Ты еще молодой  человек
и плохо знаешь жизнь; я старше и видел больше. Всякая страсть в чрезмерности
своей становится преступной, и даже сама любовь, если  мы  ее  не  подчиняем
долгу, порой заставляет нас пренебрегать им. Если б Авраам  настолько  любил
сына своего Исаака, что отказался бы от требуемой  жертвы,  кто  из  нас  не
осудил бы его? Джозеф, я знаю многие твои добрые качества  и  ценю  тебя  за
них; но так как с меня спросится за твою душу, вверенную моему попечению,  я
не могу не укорить тебя в пороке, когда я вижу его.  Ты  слишком  склонен  к
страсти, дитя, и так безгранично привержен этой молодой  женщине,  что  если
бог потребует ее у тебя, боюсь, ты не расстанешься с нею без ропота.  Поверь
же мне, ни один христианин ни к одному предмету или  существу  на  земле  не
должен настолько прилепляться сердцем своим, чтобы не мог он  в  любой  час,
когда  этот  предмет  будет  потребован  или  отобран  у  него  божественным
провидением, мирно, спокойно и без недовольства отрешиться от него.
     При этих его словах кто-то быстро вошел в дом и сообщил мистеру Адамсу,
что его младший сын  утонул.  С  минуту  пастор  стоял  в  безмолвии,  потом
заметался по комнате, в горчайшей муке оплакивая свою утрату. Когда  Джозеф,
равно ошеломленный несчастьем, достаточно оправился, он  попробовал  утешить
пастора; в этой попытке он привел немало доводов,  которые  в  разное  время
запали ему в память из его проповедей, как частных,  так  и  публичных  (ибо
Адамс был великим противником страстей и ничего так охотно не  проповедовал,
как преодоление их разумом и верой), но  сейчас  пастор  не  был  расположен
внимать увещаниям.
     - Дитя, дитя, - сказал он, - не хлопочи о  невозможном.  Будь  это  кто
другой из моих детей, я мог бы еще снести удар терпеливо, но  мой  маленький
лепетун, любовь и утеха моих преклонных лет... чтобы он, бедный крошка,  был
выхвачен из