узнал об  этом  много  позже:
мой племянник, умерший на месяц раньше, чем старый священник  того  прихода,
всегда говорил мне, чтобы я ждал, ничего не опасаясь. А с того  времени  сэр
Томас был всегда гак завален, бедный, делами, что никак не  находил  времени
повидаться со мною. Я думаю, это  происходило  отчасти  и  по  вине  миледи,
которая считала мою одежду недостаточно хорошей для знати,  собиравшейся  за
ее столом. Однако же я должен отдать ему справедливость - в  неблагодарности
его нельзя обвинить: его кухня, равно как и погреб были всегда  открыты  для
меня; не раз после воскресной службы, - а я проповедую в четырех церквах,  -
доводилось мне подкрепить свой дух стаканом его эля.
     По смерти моего племянника управление перешло в другие руки, и я уже не
такой влиятельный человек, каким был раньше. И нет у  меня  больше  таланта,
чтоб отдать его на пользу родине. А кому ничего не дано, с того ничего и  не
спросится. Однако  в  урочную  пору,  как,  например,  перед  выборами,  мне
случалось иногда бросать в своих проповедях кое-какие намеки, которые, как я
имел удовольствие слышать, бывают не совсем неприятны сэру Томасу  и  другим
честным джентльменам в нашей округе; и все они  уже  пять  лет  обещают  мне
исхлопотать посвящение в сан для одного из моих сыновей;  ему  сейчас  около
тридцати лет, он обладает бесконечным запасом знаний и  ведет,  благодарение
небу, безукоризненную жизнь, - но епископ не согласен посвятить его  в  сан,
так как он никогда не  учился  в  университете.  Да  и  то  правда,  никакая
осмотрительность не может быть чрезмерной при допущении кого-либо к служению
церкви, - хоть я и надеюсь, что сын мой никогда не посрамил бы своего  сана:
он все свои силы отдавал бы служению богу и родине, как до него старался это
сделать я; и он бы отдал свою жизнь, когда бы это потребовалось от  него.  Я
убежден, что воспитал его в должных правилах, - так что я исполнил свой долг
и в этом отношении не страшусь держать ответ; в сыне я  уверен:  он  хороший
мальчик; и если провидение судило ему стать таким же влиятельным человеком в
общественном смысле, каким был некогда его отец, то я могу за него отвечать:
свой талант он употребит так же честно, как это делал я.


                                 Глава IX,
          в которой джентльмен витийствует о геройстве и доблести,
               покуда несчастный случай не обрывает его речь

     Джентльмен горячо похвалил мистера  Адамса  за  его  благие  решения  и
высказал надежду, что и сын пойдет по его стопам, добавив, что, не  будь  он
готов умереть за Англию, он был бы не достоин в ней жить. "Человека, который
не пожертвовал бы жизнью за родину, я бы застрелил так же спокойно, как..."
     - Сэр, - продолжал он, - одного своего  племянника,  который  служит  в
армии, я лишил наследства за то, что он не захотел перевестись в другой полк
и отправиться в Вест-Индию. Я думаю, этот мерзавец - просто трус, хоть он  и
говорил в свое оправдание, будто он  влюблен.  Я  таких  бездельников,  сэр,
вешал бы всех подряд, всех подряд!
     Адамс возразил, что это было бы слишком сурово, что люди не  сами  себя
создают; если страх имеет слишком большую власть над  человеком,  то  такого
человека следует скорее  жалеть,  чем  гнушаться  им;  что  разум  и  время,
возможно,  научат  его  подавлять  страх.  Он  говорил,  что  человек  может
оказаться в одном случае трусом - и смелым в другом.
     - Гомер, - сказал он, - так хорошо понимавший природу и писавший с нее,
показал нам это: Парис у него сражается,  а  Гектор  бежит;  и  убедительный
пример того же нам дает история более поздних веков: так,  не  далее  как  в
семьсот пятом году от основания Рима великий  Помпеи,  который  выиграл  так
много битв и был  удостоен  стольких  триумфов,  он,  чьей  доблести  многие
авторы, и в особенности Цицерон и Патеркул, возносили такие  хвалы,  -  этот
самый  Помпей  оставил  Фарсальское  поле,  прежде  нежели   сражение   было
проиграно, и удалился в свой шатер, где сидел, как самый малодушный негодяй,
в приступе отчаяния и уступил Цезарю победу,  которою  решалось  владычество
над миром. Я не так много странствовал по  истории  новых  веков  -  скажем,
последней тысячи лет, - но те, кто с ней лучше знакомы,  могут,  несомненно,
привести вам подобные же примеры.
     Под конец он выразил надежду,  что  джентльмен,  если  и  принял  столь
поспешные меры в отношении своего племянника, все же одумается и отменит их.
Джентльмен стал отвечать с большим  жаром  и  долго  говорил  о  мужестве  и
родине, пока наконец, заметив, что смеркается, не  спросил  Адамса,  где  он
думает ночевать. Тот сказал, что поджидает здесь почтовую карету.
     - Почтовую карету, сэр? - говорит джентльмен. - Они все давно проехали.
Последнюю вы можете еще разглядеть вдали - она милях в трех впереди нас.
     - А ведь и правда -  она!  -  воскликнул  Адамс.  -  Значит,  мне  надо
поспешить за каретой.
     Джентльмен объяснил ему, что едва ли он сможет нагнать карету,  и  если
он не знает дороги, то ему грозит опасность заблудиться на  взгорье,  потому
что скоро совсем стемнеет и он, может статься, проплутает всю ночь, а наутро
окажется дальше, чем был, от цели своего путешествия. Поэтому  он  предложил
пастору дойти с ним вместе до его дома;  ему  при  этом  почти  не  придется
уклониться  от  своей  дороги,  а  там,  в   приходе,   найдется,   конечно,
какой-нибудь деревенский парень, который за шесть  пенсов  проводит  его  до
того города, куда он направляется. Адамс принял предложение, и они двинулись
в путь, причем джентльмен снова завел речь о мужестве и о том, какой это для
нас позор, если мы не готовы в  любой  час  отдать  жизнь  за  родину.  Ночь
захватила их как раз в то время,  когда  они  подходили  к  заросли  кустов,
откуда вдруг донесся до их слуха  отчаянный  женский  крик.  Адамс  рванулся
выхватить ружье из рук своего спутника.
     - Что вы затеваете? - молвил тот.
     - Что? - говорит Адамс. - Спешу на выручку несчастной, которую  убивают
негодяи.
     - Надеюсь, вы не такой сумасшедший, - говорит джентльмен, весь дрожа, -
вы подумали  о  том,  что  это  ружье  заряжено  только  дробью,  тогда  как
разбойники, вероятно,  вооружены  пистолетами  с  пулями?  Здесь  наше  дело
сторона; давайте-ка прибавим шагу да уберемтесь как можно скорей  с  дороги,
не то мы и сами попадем им в руки.
     Так как крик усилился, Адамс не стал отвечать, а  щелкнул  пальцами  и,
размахивая клюкой, кинулся к месту, откуда слышался голос; меж тем  как  муж
доблести с той же готовностью направился к  своему  дому,  куда  и  поспешил
укрыться,  ни  разу  не  оглянувшись.  Там  мы  и  оставим  его   любоваться
собственной своею храбростью и осуждать недостаток ее у других и вернемся  к
доброму Адамсу, который, подошедши к месту,  откуда  доносился  шум,  увидел
женщину в борьбе с  мужчиной,  повалившим  ее  наземь  и  почти  совсем  уже
осилившим ее. Не было нужды в великих способностях мистера Адамса,  чтобы  с
первого же взгляда составить правильное  суждение  о  происходящем.  Поэтому
несчастной не пришлось его молить, чтобы он за нее вступился; подняв  клюку,
он тотчас нацелил удар в ту часть головы насильника, где, по мнению древних,
у некоторых людей помещаются мозги, которые он, несомненно бы, вышиб оттуда,
если бы природа (которая, как замечено мудрецами, снабжает всякую тварь тем,
в чем она наиболее нуждается) предусмотрительно не позаботилась (как это она
делает всегда по отношению к тем, кого предназначает для битв) сделать кость
в этой части  его  головы  втрое  толще,  чем  у  тех  рядовых  людей,  коим
предначертано проявлять способности, в просторечии именуемые умственными,  и
у которых, следовательно, поскольку им необходимы мозги, она должна оставить
для таковых несколько больший простор в полости  черепа;  поскольку  же  эта
принадлежность совершенно бесполезна лицам иного призвания, то  у  нее  есть
возможность уплотнить у них затылочную кость, делая ее,  таким  образом,  не
столь восприимчивой ко всякому воздействию и менее подверженной  размозжению
или пролому; и  в  самом  деле,  у  некоторых  лиц,  которым  предопределено
возглавлять армии и империи, природа, как полагают, делает иногда эту  часть
головы совершенно несокрушимой.
     Подобно тому как боевой петух, занятый любовной утехой с курицей,  если
случится ему увидеть рядом другого  петуха,  тотчас  бросает  свою  самку  и
выходит навстречу сопернику, - так и насильник, учуяв клюку, тотчас отпрянул
от женщины, спеша напасть на мужчину. У него не  было  иного  оружия,  кроме
того, каким снабдила его природа. Однако он сжал кулак и метнул его Адамсу в
грудь, в ту ее часть, где помещается сердце.  Адамс  пошатнулся  под  мощным
этим ударом, затем отшвырнул клюку, сжал пальцы в тот  кулак,  который  нами
уже упоминался ранее, и обрушил бы всю его мощь на грудь своего  противника,
если бы тот не перехватил его проворно левой рукою, в то же  время  устремив
свою голову  (этой  частью  тела  некоторые  современные  герои  из  низшего
сословия пользуются, как древние тараном, в качестве грозного оружия: лишнее
основание для нас подивиться  мудрости  природы,  соорудившей  ее  из  таких
прочных материалов), - боднув, говорю я, Адамса головой в живот, он  повалил
его навзничь и, пренебрегая законами единоборства, по которым он  должен  бы
воздержаться от дальнейшего нападения на своего врага, покуда тот не встанет
снова на ноги, набросился на него,  придавил  его  к  земле  левой  рукой  и
обрабатывал правой его тело, пока не устал и не пришел к заключению, что  он
(говоря языком драки) "сделал свое дело", или,  на  языке  поэзии,  "что  он
послал его в царство теней"; а  на  простом  английском  языке  -  "что  тот
мертв".
     Но Адамс, который не был цыпленком и умел сносить побои не хуже  любого
кулачного бойца, лежал неподвижно только потому, что ждал удобного случая, и
теперь, видя, что противник потрудился до одышки, он пустил в ход сразу  всю
свою силу - и так успешно, что опрокинул того, а  сам  оказался  наверху;  и
тут, упершись коленом ему в грудь, он возвестил с упоением в голосе: "Теперь
мой черед!" - и после нескольких  минут  непрерывной  работы  нанес  молодцу
такой ловкий удар под нижнюю челюсть, что тот вытянулся и затих. Адамс  стал
опасаться, не перестарался ли он в своем усердии, ибо он не раз уверял,  что
скорбел бы, когда бы на него пала кровь человека, пусть даже и злодея.
     Адамс вскочил и громко окликнул молодую женщину.
     - Не унывай, милая девица,  -  сказал  он,  -  тебе  больше  не  грозит
опасность от твоего обидчика, который, боюсь я, лежит мертвый у моих ног; но
да простит мне бог сотворенное мною в защиту невинности!
     Бедная девушка сперва долго собиралась с  силами,  чтобы  подняться,  а
потом, пока шла схватка, стояла вся дрожа и, скованная ужасом, не могла даже
убежать; но теперь, увидев, что ее заступник одержал верх, она робко подошла
к нему, побаиваясь несколько и своего избавителя; однако его учтивая повадка
и ласковый разговор быстро победили ее страх.
     Они стояли вдвоем над телом, недвижно распростертым  на  земле,  причем
Адамс гораздо больше, чем женщина, жаждал уловить в нем  признаки  жизни;  и
тут он озабоченно попросил ее рассказать ему, "какое несчастье привело ее  в
эту позднюю ночную пору в такое безлюдное  место".  Она  ему  поведала,  что
Держала путь в Лондон и случайно встретилась с тем человеком, от которого он
ее избавил; незнакомец сказал ей, что направляется туда же, и напросился, ей
в попутчики; не заподозрив никакого зла, она пошла с ним  вместе;  потом  он
сказал ей, что неподалеку  есть  гостиница,  где  она  может  устроиться  на
ночлег, и что он ее туда проводит более близким  путем,  чем  если  идти  по
дороге. Отнесись она даже к нему с недоверием (а этого не было,  он  говорил
так любезно), то все равно на этом пустынном взгорье, одна, в  темноте,  она
никакими человеческими средствами не могла бы избавиться от него; и  поэтому
она положилась на волю провидения и шла, ожидая с минуты на минуту, что  они
подойдут к гостинице; вдруг около этих кустов спутник велел ей  остановиться
и после нескольких грубых поцелуев, которым она сопротивлялась,  и  недолгих
уговоров, которые отвергла, он прибег к силе и попытался исполнить свой злой
умысел, когда (благодарение богу!) явился он, ее заступник, и помешал этому.
Адамс с одобрением выслушал слова  девицы  о  том,  как  она  положилась  на
провидение, и сказал ей, что, несомненно, только провидение послало  его  на
выручку ей в награду за  эту  веру.  Правда,  он  предпочел  бы,  чтобы  тот
злосчастный грешник не лишился жизни от его руки, но на все воля  божья;  он
надеется, сказал Адамс, что чистота его намерения послужит  ему  оправданием
перед судом вечным, а ее свидетельство обелит его перед судом земным. Тут он
умолк и начал раздумывать, что будет правильнее:  укрыться  или  же  предать
себя в руки правосудия? Чем окончились эти размышления,  читатель  увидит  в
следующей главе.


                                  Глава X,
         в которой повествуется о неожиданной развязке предыдущего
          приключения, вовлекшей Адамса в новые бедствия; и о том,
               кем была женщина, обязанная сохранением своей
                       чистоты его победоносной руке

     Молчание Адамса в сочетании  с  ночной  темнотою  и  безлюдьем  вселило
великий страх в душу молодой женщины: она уже готова  была  видеть  в  своем
избавителе столь же опасного врага, как тот, от кого он ее  избавил;  и  так
как в сумеречном свете  она  не  могла  распознать  ни  возраст  Адамса,  ни
доброту, отраженную в чертах его лица, то она заподозрила, что он обошелся с
нею, как иные честнейшие люди  обходятся  со  своею  отчизной:  спас  ее  от
обидчика, чтобы самому обидеть. Такие подозрения возбудило  в  ней  молчание
пастора; но они были поистине напрасны. Он  стоял  над  поверженным  врагом,
мудро взвешивая в уме своем доводы,  какие  можно  было  привести  в  пользу
каждой из двух возможностей, указанных в последней главе, и склонялся  то  к
одной, то к другой; потому что обе казались  ему  столь  равно  разумными  и
столь равно опасными, что он, вероятно,  до  скончания  дней  своих  -  или,
скажем, до скончания двух или трех дней  -  простоял  бы  на  месте,  покуда
принял бы решение. Наконец, он поднял глаза и узрел вдалеке свет, к которому
тотчас обратился с возгласом: "Heus tu, путник, heus tu!" {Эй,  ты!  (лат.)}
Затем он услышал голоса  и  увидел,  что  свет  приближается.  Люди,  несшие
фонарь, начали одни смеяться, другие петь,  а  иные  орать;  и  тут  женщина
выказала некоторый  страх  (свои  опасения  касательно  самого  пастора  она
скрывала), но Адамс ей сказал:
     - Не унывай, девица, и  вверь  себя  тому  самому  провидению,  которое
доселе ограждало тебя и никогда не оставит невинного.
     Оказалось, читатель,  что  к  месту  происшествия  приближалась  ватага
парней, направлявшихся к этим кустам в поисках развлечения, которое  зовется
у них "хлопаньем птиц". Ежели ты в своем невежестве не знаешь, что это такое
(как этого можно ждать, если ты никогда не  забирался  в  своих  странствиях
далее Кенсингтона, Айлингтона, Хакни или Боро), то я могу  тебя  просветить:
держат сеть перед фонарем и в то же время бьют по кустам; птицы,  вспугнутые
среди сна, кидаются на огонь и попадают таким образом в сеть.  Адамс  тотчас
рассказал парням, что произошло,  и  попросил  их  поднести  фонарь  к  лицу
сраженного им противника, так как он, Адамс, опасается, не оказался  ли  его
удар роковым. Но пастор напрасно льстил  себе  такими  страхами:  насильник,
хоть и был оглушен последней доставшейся ему затрещиной, давно уже пришел  в
чувство и, поняв, что освободился от Адамса, стал прислушиваться к разговору
между ним и молодою женщиной, терпеливо дожидаясь их ухода, чтобы  и  самому
удалиться, поскольку он уже не надеялся добиться вожделенного, и к  тому  же
мистер Адамс почти так же хорошо охладил его пыл, как то  могла  бы  сделать
сама молодая женщина, достигни он венца  своих  желаний.  Этот  человек,  не
терявший духа ни в каких невзгодах, решил, что может сыграть роль повеселее,
чем роль мертвеца; и вот, в тот миг, когда поднесли к его  лицу  фонарь,  он
вскочил на ноги и, схватив Адамса, закричал:
     - Нет, негодяй, я не умер, хоть ты и твоя подлая шлюха  свободно  могли
почесть меня мертвым после тех зверских  жестокостей,  какие  вы  надо  мной
учинили! Джентльмены, - сказал он, - вы вовремя подоспели на помощь  бедному
путнику, который иначе был бы ограблен и убит этими мерзавцами: они заманили
меня сюда с большой дороги и, напав на меня вдвоем,  обошлись  со  мною  вот
так, как вы видите.
     Адамс хотел ответить, когда один из парней крикнул:
     - Черт бы их побрал! Потащим обоих к судье.
     Бедная женщина затряслась от страха, а пастор возвысил было  голос,  но
тщетно. Трое или четверо крепко  держали  его,  кто-то  поднес  к  его  лицу
фонарь, и все согласились в том, что никогда не видывали  более  злодейского
лица, а один из них, некий адвокатский писец, объявил, что он,  "несомненно,
видел этого человека на  скамье  подсудимых".  Что  до  женщины,  то  у  нее
растрепались волосы в борьбе и текла из носу кровь,  так  что  не  разобрать
было - хороша она или безобразна; но они сказали, что ее страх  явно  выдает
ее вину. Когда же у нее, как и у Адамса, обшарили карманы в  поисках  денег,
якобы отнятых у пострадавшего, то при ней нашли  кошелек  и  в  нем  немного
золота, что их еще сильнее убедило, в особенности  когда  насильник  выразил
готовность  присягнуть,  что  деньги  эти  его.  При  мистере  Адамсе   было
обнаружено всего лишь полпенни. Это, сказал писец, сильно предрасполагало  к
догадке, что он - закоснелый преступник, судя по тому, как он хитро  передал
всю добычу женщине. Остальные охотно присоединились к его мнению.
     Предвкушая от этого  больше  развлечения,  чем  от  ловли  птиц,  парни
оставили свое первоначальное  намерение  и  единодушно  решили  всем  вместе
отправиться с преступниками к судье. Уведомленные  о  том,  какой  отчаянной
личностью был Адамс, они связали ему руки за спиной и, спрятав свои  сети  в
кустах, фонарь же неся впереди, поместили двух своих пленников в авангарде и
двинулись в поход, причем Адамс не только безропотно  покорился  судьбе,  но
еще утешал и подбадривал свою спутницу в ее страданиях.
     Дорогой писец сообщил остальным, что это похождение будет для них очень
доходным, так как каждый из их компании вправе получить соответственную долю
из восьмидесяти фунтов стерлингов за поимку разбойников. Это вызвало спор  о
степени участия каждого в поимке: один настаивал, что должен получить  самую
большую часть, так как он первый схватил  Адамса;  другой  требовал  двойной
доли за то, что первым поднес фонарь к лицу лежавшего на земле,  -  а  через
это, сказал он, все и открылось. Писец притязал  на  четыре  пятых  награды,
потому что это он предложил обыскать преступников, равно как и повести их  к
судье; причем, сказал он, по строгой законности, награда причитается ему вся
целиком. Наконец договорились разобрать это притязание после, пока  же  все,
по-видимому,  соглашались,  что  писец  вправе  получить   половину.   Потом
заспорили о том, сколько денег можно уделить  пареньку,  который  занят  был
только тем, что держал сети. Он скромно  объяснил,  что  не  расчитывает  на
крупную долю, но все же надеется, что кое-что перепадет  и  ему:  он  просит
принять в соображение, что они поручили ему заботу о своих  сетях  и  только
это  помешало  ему  наравне  с  другими  проявить  свое  рвение  в   захвате
разбойников (ибо так они именовали этих безвинных людей); а не будь он занят
сетями, их должен был бы держать кто-нибудь еще; в  заключение,  однако,  он
добавил, что удовольствуется