Джентльмен-то угодил впросак, - сказала миссис Тау-Вауз;  и  тут
все расхохотались.
     Джентльмен, несклонный шутить  над  ближними,  весьма  охотно  позволил
доктору торжествовать свою  победу  (чем  тот  и  воспользовался  с  немалым
удовольствием) и, вполне разобравшись, с кем имеет дело, сказал ему, что  не
сомневается в его большой учености и высоком  искусстве  и  что  врач  очень
обяжет его, если выскажет ему свое компетентное мнение о  состоянии  бедного
пациента, который лежит наверху.
     - Сэр, - сказал доктор, - в каком он  состоянии?  В  предсмертном,  да!
Вследствие контузии черепной коробки у него перфорирована  внутренняя  плева
окципута и дивеллицирован малый корешок того  крошечного  невидимого  нерва,
который сцепляет ее  с  перикраниумом;  к  этому  присоединилась  лихорадка,
сперва симптоматическая, а затем пневматическая;  и  под  конец  у  больного
появилось делириальное состояние, или, проще говоря, он впал в бред.
     Врач продолжал разглагольствовать все тем же ученым слогом,  когда  его
прервал сильный шум. Несколько молодцов, живших по соседству, поймали одного
из грабителей и приволокли его в гостиницу. Бетти побежала с  этой  новостью
наверх, к Джозефу, который  попросил  поискать,  не  окажется  ли  при  воре
золотой монетки с продетой в нее  лентой;  он  под  присягой  опознает  свою
монетку среди всех сокровищ всех богачей на свете.
     Сколько ни настаивал пойманный на  своей  невиновности,  толпа  усердно
принялась его обыскивать,  и  вот  среди  прочих  вещей  вытащили  указанную
золотую монету. Бетти, как только ее увидела, властно наложила на нее руку и
отправилась с нею к Джозефу, который принял монету  с  бурным  восторгом  и,
прижав ее к груди, объявил, что может теперь умереть спокойно.
     Несколько минут спустя вошло еще несколько молодцов  с  узлом,  который
они нашли в канаве и в котором оказалась снятая с  Джозефа  одежда  и  вещи,
отобранные у него.
     Едва увидев ливрею, джентльмен объявил, что он ее узнает;  и  если  она
снята с бедного малого, который лежит наверху, то он хотел бы  наведаться  к
нему, потому что он близко знаком с семьей, которой принадлежит эта ливрея.
     Бетти тотчас повела его наверх; но каково же, читатель,  было  обоюдное
их изумление, когда джентльмен увидел, что в кровати лежит Джозеф,  и  когда
Джозеф узнал в пришедшем своего доброго друга мистера Абраама Адамса!
     Было б излишним приводить здесь их разговор, касавшийся главным образом
событий, уже известных читателю, ибо священник, как только успокоил  Джозефа
сообщением, что его Фанни в добром здоровье, со своей стороны стал  во  всех
подробностях расспрашивать про  обстоятельства,  которыми  вызван  был  этот
несчастный случай.
     Итак, вернемся лучше на кухню, где сошлось теперь весьма  разнообразное
общество из всех комнат дома, равно как и из соседних домов:  столь  великое
удовольствие находят люди в лицезрении вора.
     Мистер Тау-Вауз уже радостно потирал руки, видя такое большое сборище и
предвкушая, как посетители рассядутся вскоре по  отдельным  комнатам,  чтобы
поговорить о разбойниках и выпить за здоровье всех честных людей. Но  миссис
ТауВауз,  обладавшая  несчастной  способностью  видеть  вещи   в   несколько
превратном свете, принялась бранить  тех,  кто  приволок  парня  в  ее  дом;
конечно, объясняла она супругу, человеку как раз впору ждать богатства, если
он держит увеселительное заведение для нищих и воров!
     Толпа покончила с обыском и не  обнаружила  на  пойманном  ничего,  что
можно было бы счесть за вещественное доказательство, ибо что до  одежды,  то
толпа, пожалуй, и удовлетворилась бы такой уликой, но врач заметил, что вещи
не изобличают преступника, так как найдены были  не  при  нем;  а  Барнабас,
признав сей довод, добавил, что они  -  bona  waviata  {Бесхозное  имущество
(английскому  слову  waifs  здесь  придана   латинизированная   форма).}   и
принадлежат теперь лорду владетелю земли.
     - Как, - сказал врач, - вы утверждаете, что эти  вещи  -  собственность
лорда владетеля?
     - Да, утверждаю! - вскричал Барнабас.
     - А я отрицаю, - сказал врач. - Какое касательство имеет лорд владетель
к такому случаю? Пусть кто-нибудь попробует меня разубедить,  что  найденная
вещь поступает в собственность нашедшего!
     - Я слышал, - заметил один старик в углу, - судья Уайзуон говорил, что,
хотя у каждого свои права, все, что найдено, принадлежит английскому королю.
     - Это, пожалуй, так, - согласился  Барнабас,  -  но  лишь  в  известном
смысле: закон различает вещь найденную и вещь  украденную,  ибо  вещь  может
быть украдена, но так и не найдена,  и  может  быть  найдена  вещь,  которая
никогда  не  была  украдена.  Вещи,  которые  и  найдены  и  были  украдены,
представляют собой waviata, и они принадлежат лорду владетелю.
     - Значит, лорд владетель -  приемщик  краденого  имущества!  -  объявил
доктор; все дружно расхохотались, и громче всех он сам.
     Вор, упорно отстаивая свою невиновность, уже почти  перетянул  на  свою
сторону (так как не было против него улик)  врача,  Барнабаса,  Тау-Вауза  и
кое-кого еще, когда Бетти напомнила им, что они упустили из  виду  маленькую
золотую монетку, которую  она  снесла  наверх  пострадавшему;  а  тот  готов
показать под присягой, что отличил бы ее из миллиона и даже из десяти тысяч.
Это сразу  решило  судьбу  пойманного,  так  как  все  теперь  признали  его
виновным. Было поэтому решено посадить  его  на  ночь  под  замок,  а  утром
спозаранку отвести к судье.


                                 Глава XV,
           показывающая, как миссис Тау-Вауз смилостивилась и как
         Барнабас и врач ревностно преследовали вора; с добавлением
        рассуждения о причинах их усердия, равно как и рвения многих
                 других лиц, в нашей истории не упомянутых

     Бетти сказала своей хозяйке, что, по ее суждению, их раненый  постоялец
- более  важная  особа,  чем  тут  считали  до  сих  пор,  так  как,  помимо
необычайной белизны его кожи и  нежности  рук,  она  подметила,  что  они  с
приезжим джентльменом держатся на самой дружеской  ноге,  и  добавила,  что,
несомненно, они близкие знакомые, если не родственники.
     Это несколько смягчило суровое выражение лица миссис Тау-Вауз. Боже  ее
упаси, сказала она, не  исполнить  своего  христианского  долга,  когда  под
кровом ее дома находится молодой  джентльмен;  бродяг  она  не  жалует,  это
верно, но она не хуже всякого другого умеет  посочувствовать  христианину  в
несчастье.
     - Если путешественник - джентльмен, - сказал Тау-Вауз, - пусть он  даже
не при деньгах, нам, по всей вероятности,  будет  уплачено  после;  так  что
можешь, ежели тебе угодно, отпускать ему в долг.
     Миссис Тау-Вауз в ответ попросила мужа "придержать свой глупый  язык  и
не учить ее".
     - Я поистине от всего сердца жалею бедного джентльмена, - сказала  она,
- я надеюсь, что мерзавец, который  так  варварски  с  ним  обошелся,  будет
повешен. Бетти, сходи узнай, не надо ли ему чего. Боже упаси, чтоб он у меня
в доме терпел в чем-нибудь нужду.
     Барнабас и врач  поднялись  к  Джозефу  удостовериться  насчет  золотой
монетки. Джозефа с трудом  упросили  показать  ее;  но  никакие  уговоры  не
склонили его выпустить монетку из рук. Он, однако же, заверил,  что  это  та
самая золотая монета, которая была у него отнята; а Бетти  бралась  показать
под присягой, что монета найдена была при воре.
     Оставалось теперь  только  одно  затруднение:  как  предъявить  золотую
монетку судье? Вести к нему самого  Джозефа  представлялось  невозможным,  а
получить монету никто уже не надеялся: Джозеф привязал ее лентой к  запястью
и торжественно поклялся, что ничто, кроме непреоборимой  силы,  не  разлучит
его с нею; и мистер Адамс, сжав руку  в  кулак  чуть  поменьше  бабки  быка,
объявил, что поддержит несчастного в его решении.
     По этому случаю возник спор об уликах, который не  так  уже  необходимо
здесь передавать, а затем врач сменил Джозефу повязку  на  голове,  все  еще
настаивая, что его пациент находится в грозной опасности;  но  в  заключение
добавил, многозначительно сдвинув брови, что появляется некоторая надежда  и
что он пришлет больному порцию целебной наркотической  микстуры  и  навестит
его утром. После чего они с Барнабасом удалились, оставив мистера Джозефа  и
мистера Адамса наедине.
     Адамс сообщил Джозефу, по какому случаю предпринял он  свою  поездку  в
Лондон: он решил издать три тома своих проповедей;  к  этому  его  поощрило,
сказал он, объявление, сделанное недавно обществом  книгопродавцев,  которые
предлагают купить любую рукопись по цене, устанавливаемой обеими  сторонами;
но, хотя он и предвкушал, что получит по  этому  случаю  большие  деньги,  в
которых его семья крайне нуждалась, он все же заявил, что не оставит Джозефа
в таком положении; и, наконец, сказал, что в кармане у него девять шиллингов
и три с половиной пенса и этой суммой Джозеф  может  располагать  по  своему
усмотрению.
     Доброта пастора Адамса вызвала слезы на глазах Джозефа; он сказал,  что
теперь у него появилась и вторая причина жаждать жизни: он хочет жить, чтобы
выказать свою благодарность такому другу. Адамс  тогда  приободрил  его:  не
надо, сказал он, падать духом; сразу видно, что врач просто  невежда,  да  к
тому же еще хочет стяжать себе  славу  исцелением  тяжелого  больного,  хотя
совершенно очевидно, что раны на голове у  Джозефа  отнюдь  не  опасны;  он,
пастор, убежден, что никакой лихорадки у Джозефа нет  и  через  денек-другой
ему можно будет снова пуститься в путь.
     Эти слова влили в Джозефа жизнь; он сказал, что  у  него,  правда,  все
тело болит от ушибов, но он не думает, чтобы какая-либо кость  была  у  него
сломана  или  что-нибудь  внутри  повреждено;  вот  только  странно   как-то
посасывает под ложечкой, но он не знает: может быть, это происходит  оттого,
что он больше суток ничего  не  ел?  На  вопрос,  есть  ли  у  него  желание
подкрепиться, он ответил, что есть. Тогда пастор Адамс попросил его назвать,
чего бы ему больше всего хотелось: может быть, яичка  всмятку  или  куриного
бульона? Джозеф ответил, что поел бы охотно и того и другого, но что  больше
всего его, пожалуй, тянет на кусок тушеной говядины с капустой.
     Адамсу было приятно  такое  бесспорное  подтверждение  его  мысли,  что
никакой лихорадки у больного нет, но все же он ему посоветовал  ограничиться
на этот вечер более легкой пищей. Итак, Джозеф поел не  то  кролика,  не  то
дичи - мне так и не удалось с полной достоверностью выяснить, чего именно; а
затем по распоряжению миссис Тау-Вауз его перенесли на более удобную кровать
и обрядили в одну из рубашек ее мужа.
     Рано поутру Барнабас и врач пришли в гостиницу - посмотреть,  как  вора
поведут к судье. Они всю ночь провели в прениях о том, какие  можно  принять
меры, чтобы предъявить в качестве вещественной  улики  против  него  золотую
монету: потому что они оба отнеслись к делу с чрезвычайным рвением, хотя  ни
тот, ни другой  не  был  ни  в  малой  мере  заинтересован  в  преследовании
преступника; ни одному из них он не нанес никакой личной обиды, и никогда за
ними не замечалось столь сильной любви к ближним, чтобы она побудила  одного
из них безвозмездно прочитать проповедь, а  другого  -  бесплатно  отпустить
больному лекарства хоть на один прием.
     Чтобы помочь нашему читателю по возможности уяснить себе причину такого
усердия, мы должны сообщить ему, что в том приходе, по несчастью, не имелось
юриста; а посему между врачевателем духа и врачевателем тела шло  постоянное
соревнование  в  той  области  науки,  в  которой   оба   они,   не   будучи
профессионалами, в равной мере притязали на большую осведомленность. Эти  их
споры велись с великим обоюдным презрением и чуть ли не делили на два лагеря
весь приход: мистер Тау-Вауз и половина соседей склонялись на сторону врача,
а миссис Тау-Вауз со второй половиной - на сторону пастора. Врач черпал свои
познания из двух неоценимых источников, именуемых один "Карманным  спутником
адвоката", другой "Сводом законов"  мистера  Джекоба;  Барнабас  же  всецело
полагался на "Законоположения"  Вуда.  В  данном  случае,  как  это  нередко
бывало, два наших ученых мужа расходились в вопросе  о  достаточности  улик:
доктор держался того мнения, что присяга служанки и без предъявления золотой
монеты поведет к осуждению арестованного;  пастор  же  -  e  contra  {Против
(ит.).}, tods viribus {Всеми силами (лат.).}.  Стремление  покичиться  своей
ученостью пред лицом судьи и всего прихода - вот  единственная  обнаруженная
нами  причина,  почему  оба  они  так  заботились  сейчас  об   общественной
справедливости.
     О Тщеславие! как мало признана сила твоя  или  как  слабо  распознается
твое воздействие! Как своенравно обманываешь ты человечество под  различными
масками! Иногда ты прикидываешься состраданием, иногда - великодушием; более
того, ты даже имеешь  дерзость  рядиться  в  те  великолепные  уборы,  какие
составляют  принадлежность  только  добродетели   героя.   Ты,   мерзостное,
безобразное чудовище,  поносимое  священниками,  презираемое  философами'  и
высмеянное поэтами! Найдется ли столь  завзятый  мерзавец,  который  открыто
признался бы в знакомстве с тобой? А кто  между  тем  не  услаждается  тобою
втайне? Да, у  большинства  людей  вся  жизнь  наполнена  тобою.  Величайшие
подлости ежедневно совершаются в угоду тебе; ты снисходишь порою  до  самого
мелкого вора, но и на самого великого героя не боишься  поднять  свой  взор.
Твои ласки часто бывают единственной целью и единственной наградой разбоя на
большой дороге или разграбления целой  провинции.  Чтобы  насытить  тебя,  о
бесстыдная тварь, мы пытаемся отнять у другого то, что нам и не  нужно,  или
не выпустить из рук того, что нужно другому. Все наши страсти -  твои  рабы.
Самая Скупость зачастую твоя прислужница,  и  даже  Похоть  -  твоя  сводня!
Хвастливый забияка-Страх, как трус,  пред  тобой  обращается  в  бегство,  а
Радость и Горе прячут головы в твоем присутствии.
     Я знаю, ты подумаешь, что, хуля, я тебя улещаю и что  только  любовь  к
тебе вдохновила  меня  написать  этот  саркастический  панегирик,  -  но  ты
обманулась, я не ставлю тебя ни в грош, и ничуть мне не будет  обидно,  если
ты убедишь читателя расценить это отступление как чистейший вздор. Так узнай
же, к стыду своему, что я отвел тебе здесь место не для чего  иного,  как  с
целью удлинить короткую главу; а засим я возвращаюсь к моему повествованию.


                                 Глава XVI
       Побег вора. Разочарование мистера Адамса. Прибытие двух весьма
        необычайных личностей и знакомство пастора Адамса с пастором
                                 Барнабасом

     Когда Барнабас и врач вернулись, как мы сказали, в  гостиницу  с  целью
сопроводить  вора  к  судье,  их  сильно  огорчило  известие   о   небольшом
происшествии: это было не что иное, как исчезновение вора,  который  скромно
удалился среди ночи, уклонившись от пышных церемоний и не пожелав, в отличие
от кое-кого из больших людей, покупать известность ценою того, что  на  него
станут указывать пальцем.
     Накануне вечером, когда общество разошлось,  вора  поместили  в  пустой
комнате и приставили к нему для охраны констебля и одного молодого  паренька
из числа тех, кто его поймал. К началу второй стражи как узник,  так  и  его
караульные стали жаловаться на жажду. В конце концов они согласились на том,
что констебль останется на посту, а его сотоварищ  наведается  в  погреб;  в
таком решении пареньку не мнилось никакой опасности, так как  констебль  был
хорошо вооружен и мог к тому же легко призвать его на помощь, вздумай  узник
сделать хоть малейшую попытку вернуть себе свободу.
     Едва паренек вышел из комнаты, как констеблю пришло в голову, что узник
может наскочить на него врасплох и, таким образом, не дав ему пустить в  ход
оружие - особливо же длинный жезл, на который он больше всего  полагался,  -
уравнять шансы на победу в  борьбе.  Поэтому,  чтобы  предупредить  подобную
неприятность, он благоразумно выскользнул из комнаты и запер  дверь,  а  сам
стал на караул снаружи,  с  жезлом  в  руке,  готовый  сразить  злосчастного
узника, если тот в недобрый час задумает вырваться на волю.
     Но человеческая жизнь, как было открыто  кем-то  из  великих  людей  (я
отнюдь  не  намерен  приписать  себе  честь  подобного   открытия),   весьма
напоминает шахматную игру, ибо как там  игрок,  уделяя  чрезмерное  внимание
укреплению одного своего фланга, иной раз оставляет неприкрытую  лазейку  на
другом, - так оно приключается зачастую и в жизни; и так  приключилось  и  в
этом случае, ибо  осторожный  констебль,  столь  предусмотрительно  завладев
позицией у двери, забыл, на беду, про окно.
     Вор, игравший против  него,  едва  заметив  эту  лазейку,  тотчас  стал
подбираться  к  ней  и,  убедившись,  что  путь  свободен,  прихватил  шапку
паренька, вышел без церемонии на улицу и быстро зашагал своей дорогой.
     Паренек,  вернувшись  с  двойной  кружкой  крепкого   пива,   несколько
удивился, найдя констебля по сю сторону двери; но  еще  более  удивился  он,
когда дверь открыли и он увидел, что узник сбежал, - и понял каким путем! Он
швырнул наземь кружку и, ничего не говоря констеблю, только  выругавшись  от
души, проворно выскочил в окно и снова пустился в погоню за своею дичью: ему
очень не хотелось терять награду, которую он уже считал обеспеченной.
     Констебль в этом случае не остался вне подозрений:  поговаривали,  что,
поскольку он не принимал участия в поимке вора, он не мог рассчитывать ни на
какую часть награды, если бы тот был осужден; что  у  вора  было  в  кармане
несколько гиней; что едва ли констебль мог допустить  такой  недосмотр;  что
предлог, под которым он вышел из  комнаты,  был  нелеп;  что  он  всю  жизнь
держался принципа, согласно коему умный человек никогда не  отказывается  от
денег, на каких бы условиях их ни предлагали; что на всех выборах он  всегда
продавал свой голос обеим сторонам, и так далее.
     Но, невзирая на эти и многие другие утверждения, сам  я  в  достаточной
мере убежден в  его  невиновности,  поскольку  меня  заверили  в  ней  лица,
получившие свои сведения из его собственных уст, - что, по мнению  некоторых
наших современников, есть лучшее и, в сущности, единственное доказательство.
     Все семейство было теперь на ногах и  вместе  со  многими  посторонними
собралось на кухне. Мистер Тау-Вауз был сильно смущен заявлением врача, что,
по закону, хозяин гостиницы  в  ответе  за  побег  вора,  -  так  как  побег
совершился из его дома. Однако его несколько утешило мнение Барнабаса,  что,
поскольку побег совершился ночью, обвинение отпадает.
     Миссис Тау-Вауз разразилась следующей речью:
     - Честное слово, не было еще на свете такого дурака, как мой муж! Разве
кто-нибудь другой оставил бы человека- под охраной  такого  пьяного  разини,
такого болвана, как Том Сакбрайб (так именовался констебль)? и если б  можно
было засудить его без вреда для его жены и детей, я была  бы  рада  -  пусть
засудят! (Тут донесся звонок из комнаты Джозефа.) Эй,  Бетти,  Джон,  слуги,
где вас черти носят? Оглохли вы или совести у вас  нет,  что  вы  не  можете
получше поухаживать за больным? Узнайте, чего надо джентльмену. И что бы вам
самому сходить к нему, мистер Тау-Вауз? Но вам, хоть помри человек, чувств у
вас что у чурбана! Проживи человек в вашем доме  две  недели,  не  платя  ни
пенни, вы бы ему никогда и не напомнили о том! Спросили бы, чего он хочет  к
завтраку - чаю или кофе.
     - Хорошо, моя дорогая, - сказал Тау-Вауз.
     Она отнеслась к  доктору  и  к  мистеру  Барнабасу  с  вопросом,  какой
утренний напиток они предпочитают, и те ответили, что  посидят  у  очага  за
кружкой сидра; оставим же их весело его рас