далеко
не так! Ни один портной не возьмет их в  уплату  за  холстину,  китовый  ус,
тесьму; и ни один бейлиф не  примет  их  как  дань  благодарности.  На  деле
бумажки эти являются только грамотой на нищенство, удостоверением в том, что
их  владелец  нуждается  в  пяти  шиллингах,  иными  словами  -  призывом  к
христианской благотворительности. Я  изведал  то,  что  хуже  бедности  или,
вернее, наихудшее  последствие  бедности,  а  именно  -  угодничество  перед
большими людьми и зависимость от них. Не раз с утра  я  дожидался  часами  в
холодных  приемных  у  знатных  лиц,  где,  увидав  сперва,  как  к  хозяину
пропускают подлейших мерзавцев в  кружевах  и  вышивке,  модных  фигляров  и
сводников, я иногда выслушивал от лакея, что сегодня милорд никак  не  может
меня принять: верный признак, что я никогда уже не  получу  доступа  в  этот
дом. Иногда меня наконец пропускали; и великий человек считал тогда уместным
сказать мне в свое извинение, что он уже не свободен.
     - Не свободен, - говорит Адамс, - простите, что это значит?
     -  Сэр,  -  говорит  джентльмен,  -  гонорар,   выплачиваемый   авторам
книгопродавцами даже за лучшие произведения, бывал  так  ничтожно  мал,  что
несколько лет тому назад иные родовитые и  состоятельные  люди,  покровители
таланта и учености, почитали нужным для дальнейшего их  поощрения  создавать
путем добровольной подписки поощрительные фонды. Таким образом Прайор,  Роу,
Поп и некоторые другие одаренные поэты получали от публики большие суммы  за
свои труды. Это казалось столь легким способом заработать деньги, что многие
жалкие писаки того времени отваживались печатать свои  произведения  тем  же
способом; а у иных  хватало  дерзости  проводить  подписку  на  ненаписанные
сочинения или даже на такие, какие у  них  и  в  мыслях  не  было  написать.
Подписки таким образом множились до бесконечности и  превратились  в  своего
рода налог на общество; и некоторые лица, находя нелегкой для  себя  задачей
отличать хороших авторов от плохих  или  распознавать,  какой  талант  стоит
поощрения, а какой нет, изобрели во избежание  расхода  на  такое  множество
подписок прекрасный способ отклонения всех подписок вообще: они давали поэту
вперед небольшую сумму, обязуясь дать больше, если  когда-либо  на  что-либо
подпишутся. Многие это делали, а иные только говорили,  что  сделали,  чтобы
отвадить всех просителей. Тот же способ стал затем применяться и в отношении
театральных билетов, которые были не меньшей докукой  для  общества,  и  это
называлось - не быть свободным для подписки.
     -   Что   и   говорить,   выражение   довольно   меткое   и,   пожалуй,
многозначительное, - сказал Адамс, - ибо если человек с  большим  состоянием
почитает себя "не свободным", как у  вас  это  зовется,  поощрять  достойных
людей, то он стоит того, чтоб его и вправду лишили свободы.
     - Итак, сэр, - говорит джентльмен,  -  возвращаюсь  к  моему  рассказу.
Иногда  мне  перепадала  от  знатного  лица  гинея,  подаваемая   столь   же
высокомерно, как подается обычно милостыня самому жалкому нищему, а чтоб  ее
добыть,  мне  приходилось  терять  на  прислуживание  столько  времени,  что
разумней было бы потратить его на честный труд,  в  котором  я  нашел  бы  и
выгоды больше, и куда больше удовлетворения.  Я  провел  таким  образом  два
тяжких месяца, подвергаясь бесконечным унижениям и возлагая все свои надежды
на обильную жатву с моей пьесы; но когда я обратился наконец к суфлеру, чтоб
узнать, скоро ли начнут ее  репетировать,  он  мне  сообщил,  что  ему  дано
распоряжение от хозяев вернуть мне пьесу. Потому что, сказал он, ее никак не
могут сыграть в этом сезоне; но если я  ее  возьму  и  переработаю  к  еле-,
дующему сезону, то они охотно снова посмотрят ее. Я с негодованием  выхватил
у него рукопись и удалился  в  свою  комнату,  где  бросился  на  постель  в
приступе отчаяния.
     - Лучше бы вам было броситься на колени, - сказал Адамс, - ибо отчаянье
греховно.
     - Когда миновал первый бурный порыв, - продолжал джентльмен, -  я  стал
хладнокровно обдумывать, что мне теперь предпринять в таком моем положении -
без друзей, без денег, без кредита и без репутации.  Перебрав  в  уме  много
разных возможностей, я не нашел иного пути добывать  себе  хотя  бы  скудные
средства к жизни, как,  поселившись  на  чердаке  близ  Темпля,  подвизаться
переписчиком у стряпчих, к чему я был вполне пригоден, так как почерк был  у
меня превосходный. Я остановился на этом плане и сразу же попытался привести
его в исполнение. Я вспомнил  об  одном  своем  знакомом  адвокате,  который
когда-то вел для меня дела, и обратился к нему; однако он не только  не  дал
мне работы, но еще и посмеялся над моей затеей и сказал мне, что боится, как
бы я не обратил его документы в пьесы и как бы не пришлось ему увидеть их на
сцене. Не стану докучать вам примерами того же рода шуток со стороны  других
и замечу только, что сам Платон не питал большего отвращения к  поэтам,  чем
эти господа юристы. Когда мне случалось зайти в кофейню, что я позволял себе
только   по   воскресным   дням,   по   залу   пробегал   шепот,   неизменно
сопровождавшийся усмешкой: "Вот идет поэт Уилсон!" Не знаю, случалось ли вам
это наблюдать, но  человеческой  природе  свойственно  коварное  стремление,
искореняемое  изредка  добрым  воспитанием   (а   чаще   лишь   прикрываемое
вежливостью), вызывать в ближнем чувство неловкости или недовольства  собою.
Это стремление широко проявляется во  всяком  обществе,  кроме  такого,  где
преобладают светские манеры; в особенности же среди  молодых  людей  того  и
другого пола, чье рождение и состояние ставят их непосредственно  за  гранью
этого высокого круга: я говорю о низшем слое  дворянства  и  о  высшем  слое
купеческого мира - самой, уверяю вас, невоспитанной части человечества.  Так
вот, сэр, когда я кое-как перебивался таким образом, едва получая достаточно
работы, чтоб не умереть с голоду, причем слава поэта преследовала меня,  как
проклятие, я случайно свел знакомство с одним книгопродавцем, который сказал
мне, что ему досадно видеть, что человек  с  моим  образованием  и  талантом
вынужден добывать свой хлеб таким жалким трудом, и он  берется,  сказал  он,
устроить меня наилучшим образом, если я соглашусь работать на него. Человеку
в моих обстоятельствах, как  он  отлично  знал,  не  оставалось  выбора.  Я,
понятно, принял его предложение и его условия, далеко не выгодные, и усердно
принялся за переводы. Теперь я не мог жаловаться на недостаток работы. Он ее
доставлял мне столько, что за  полгода  я  дописался  чуть  не  до  слепоты.
Здоровье мое подрывал также и сидячий образ жизни, при  котором  упражнялась
движением только правая рука, так что долгое время я совсем не мог писать. А
это, на мое несчастье, задержало выпуск в свет одной из моих  работ;  и  так
как мое последнее произведение расходилось не бойко, книгопродавец  не  стал
больше  давать  мне  заказов  и  ославил  меня  среди  своих  собратьев  как
недобросовестного и ленивого работника. Однако за время службы у него,  едва
не уморив себя работой и недоеданием, я все же скопил несколько гиней; и вот
я купил на них лотерейный билет, решив довериться  Фортуне  и  попытать,  не
склонна ли она возместить мне тот ущерб, что нанесла мне за игорным  столом.
После этой покупки я остался почти без гроша; и тут, в довершение всех  бед,
в комнату ко мне проник бейлиф, переодетый женщиной и  направленный  ко  мне
книгопродавцем. Он меня арестовал по иску моего портного  на  тридцать  пять
фунтов, - и так как я не мог  представить  поручителя  на  эту  сумму,  меня
отвели к нему в дом и заперли в каморке на чердаке. Теперь у меня не было ни
здоровья (я едва только оправился от своего недуга), ни свободы,  ни  денег,
ни друзей; и я расстался со всеми надеждами, даже с желанием жить.
     - Но это же не могло долго длиться, - сказал Адамс, - портной, конечно,
тотчас разрешил отпустить вас, когда познакомился с состоянием ваших  дел  и
узнал, что только обстоятельства ваши не позволили вам уплатить ему.
     - О сэр, - ответил джентльмен, - это он знал и  до  того,  как  подверг
меня аресту; да, он знал, что только крайняя нужда помешала мне расплатиться
с долгами, потому что я был его заказчиком много лет, тратил с  его  помощью
большие деньги и в дни своего процветания платил всегда очень аккуратно.  Но
когда я напомнил ему об этом, заверяя, что, если он сам  не  помешает  моему
усердию, я буду выплачивать ему все деньги, какие смогу заработать усиленным
трудом и прилежанием, оставляя себе лишь самое необходимое  для  поддержания
жизни, - он на это ответил, что его терпение иссякло; что я уже не раз  брал
у него отсрочку; что ему нужны деньги; что он передал дело в руки  адвоката;
и что если я не расплачусь с ним немедленно или не найду поручителя, то сяду
в тюрьму - и пусть я не жду тогда милосердия.
     - Пусть же сам он, - вскричал Адамс, - ждет милосердия там, где ему  не
будет отпущения! Как может  такой  человек  повторять  молитву  господню,  в
которой слово, обычно переводимое, не  знаю  почему,  словом  "прегрешения",
означает в подлиннике "долги"! И как мы сами не прощаем должникам, когда они
неплатежеспособны, - так и нам, несомненно, не будет прощения; когда  у  нас
уже не останется возможности платить.
     Он умолк, и джентльмен продолжал:
     - Когда я пребывал  в  таком  плачевном  положении,  один  мой  прежний
знакомый, которому я показывал свой лотерейный билет, разыскал меня,  явился
ко мне и с сияющим лицом, сжимая  мне  руку,  пожелал  мне  счастья  в  моей
великой удаче. "На ваш билет, - сказал  он,  -  пал  выигрыш  в  три  тысячи
фунтов".
     Адамс при этих словах прищелкнул пальцами в  порыве  радости,  которая,
однако, продлилась недолго, ибо джентльмен продолжал так:
     - Увы, сэр! Фортуна сыграла злую  шутку,  чтобы  тем  ниже  низвергнуть
меня: этот лотерейный билет я за два  дня  перед  тем  отдал  одному  своему
родственнику, который отказался иначе одолжить мне  один  шиллинг  на  хлеб.
Когда друг узнал об  этой  злосчастной  продаже,  он  стал  меня  бранить  и
попрекать меня всеми проступками и ошибками моей жизни. Он сказал, что я  из
тех, кого судьба не может спасти, даже если бы захотела; что теперь я  погиб
безвозвратно и не вправе рассчитывать на сострадание  друзей;  что  было  бы
непростительной слабостью сочувствовать в несчастьях человеку,  который  сам
очертя голову кидается навстречу гибели. Затем  он  в  самых  живых  красках
нарисовал мне счастье, каким бы я наслаждался теперь, не распорядись  я  так
безумно билетом. Я сослался на крайность, до которой дошел. Но он на это  не
ответил и снова принялся меня бранить. Я, наконец, не  выдержал  и  попросил
его удалиться. Скоро я сменил дом бейлифа на тюрьму, где, не имея  денег  на
оплату отдельного помещения, я попал в общую камеру с толпой  несчастных,  с
которыми жил наравне, лишенный всех жизненных удобств, -  даже  того,  каким
пользуется скотина: живительного воздуха. В этих страшных обстоятельствах  я
пробовал обращаться с письмами о помощи ко многим старым своим  знакомым,  в
том числе и к тем, кого я раньше сам ссужал деньгами без особой  надежды  на
возврат, но безуспешно. В лучшем  случае  мне  отвечали  отговорками  вместо
отказа.
     Когда я томился в этих условиях, таких отвратительных, что лучше их  не
описывать, и, казалось бы, в гуманной стране, а  тем  более  в  христианской
стране  являющихся  непомерной  карой   за   некоторую   нерачительность   и
нескромность, - когда я пребывал, говорю я, в этих условиях, в тюрьму явился
какой-то человек и, вызвав меня, вручил мне следующее письмо:

     "Сэр!
     Мой отец, которому вы продали ваш билет на последнюю  лотерею,  умер  в
тот самый день, когда на билет пал выигрыш, о чем вы, может быть, слышали, и
оставил меня единственной наследницей всего своего состояния. Я так огорчена
вашими  нынешними  обстоятельствами  и  той  неприятностью,   какую   должно
причинять вам сознание упущенной вами  возможности  счастья,  что  вынуждена
обратиться к вам с просьбой принять  то,  что  вложено  в  этот  конверт,  и
остаюсь преданная вам и готовая к услугам
                                                             Харриет Харти".

     И как вы думаете, что было вложено в конверт?
     - Не знаю, - сказал Адамс. - Надеюсь, не меньше гинеи.
     - Сэр, это был банковый билет на двести фунтов.
     - Двести фунтов! - воскликнул Адамс в восторге.
     - Ни больше и ни  меньше,  -  сказал  джентльмен.  -  Но  не  так  меня
обрадовали деньги, как подпись великодушной девушки,  пославшей  мне  их,  -
девушки, которая была не только добрейшим, но и  прелестнейшим  созданием  в
мире и к которой я издавна питал страстные чувства,  не  отваживаясь  в  них
открыться. Я тысячу раз целовал ее подпись и, роняя из глаз слезы нежности и
благодарности, повторял... Но не стану вас задерживать этими  излияниями.  Я
немедленно вернул себе свободу и, уплатив  все  долги,  отправился,  имея  в
кармане   еще   свыше   пятидесяти   фунтов,   благодарить   свою   любезную
избавительницу. Ее в тот день не случилось в  городе,  чему  я,  поразмыслив
немного, даже порадовался: потому  что  мне,  таким  образом,  представилась
возможность явиться к ней в более приличной одежде. Через два-три дня, когда
она  вернулась  в  город,  я  бросился  к  ее  ногам  с  самыми   пламенными
изъявлениями   благодарности,   которые   она   отклонила   с   непритворным
великодушием, говоря мне, что я ничем так не отблагодарю ее,  как  ежели  не
стану никогда упоминать, а еще лучше -  и  думать  об  этом  обстоятельстве,
потому что оно должно напоминать мне несчастную случайность, о которой  вряд
ли я могу думать без досады,
     - Мне кажется, - продолжала она, - что я сделала очень  мало  и,  может
быть, неизмеримо меньше, чем подобало бы мне. И если вы помышляете  вступить
в какое-либо предприятие, для  которого  вам  понадобилась  бы  сумма  более
крупная, то я не буду слишком строга ни по части поручительства, ни по части
процентов.
     Я постарался, насколько это  было  в  моей  власти,  выразить  ей  свою
благодарность за этот избыток доброты, хотя, быть может, он не радовал меня,
а терзал мою душу более жестоко,  чем  все  перенесенные  мною  лишения;  он
наводил меня на такие горькие помыслы, каких не могли  мне  внушить  нищета,
отчаянье и тюрьма.  Ибо,  сэр,  эти  благодеяния  и  слова,  которые  должны
возбудить в добром сердце самое пламенное чувство дружбы к существу того  же
пола или к старому и некрасивому существу другого пола, исходили от женщины,
от молодой и -прелестной девушки, чьи совершенства были мной давно замечены,
и я давно пылал к ней сильной страстью, хотя, не питая надежды,  должен  был
скорее обуздывать и скрывать свои чувства, чем лелеять их и  признаваться  в
них пред нею. Доброта здесь сочеталась с красотою,  кротостью,  нежностью  и
такой обворожительной улыбкой... О мистер Адамс, я в  тот  час  был  сам  не
свой, и, забыв разницу в нашем положении, не думая о том, как худо  я  плачу
ей за ее добро, если желаю, чтоб она, так много давшая мне,  отдала  бы  мне
все, что было в ее власти, я нежно завладел ее рукой и, припав к ней губами,
пожал ее с невообразимым жаром; потом, подняв полные слез глаза,  я  увидел,
что ее лицо и шею залил румянец; она хотела отнять у меня свою руку, но  все
же не выдернула ее из моей, хоть я ее удерживал лишь  очень  слабо.  Мы  оба
стояли, охваченные трепетом: она - потупив глаза, я  -  неотрывно  глядя  на
нее. Боже милостивый, что творилось тогда с моей душой! Она пылала  любовью,
желаньем, восхищением, благодарностью и нежной страстью, и все  эти  чувства
устремлялись к единственному и чарующему  предмету.  Страсть  наконец  взяла
верх над рассудком и почтением,  и,  отпустив  руку  девушки,  я  уже  хотел
схватить ее в объятия, когда она, овладев  собой,  отпрянула  от  меня  и  в
негодовании спросила, дала ли она мне право на такое обращение. Тогда я упал
к ее ногам и сказал, что если я оскорбил  ее,  то  жизнь  моя  в  ее  полной
власти, и я был бы рад это доказать ей каким угодно образом.
     - Да, сударыня, - сказал я, - вы не могли бы с той же радостью наказать
меня, с какою  я  перенесу  наказание.  Я  признаю  свою  вину.  Мне  стыдно
подумать, что я хотел просить вас принести  ваше  счастье  в  жертву  моему.
Поверьте мне, я искренне раскаиваюсь в своей  неблагодарности;  но  поверьте
также - только моя страсть, неудержимая страсть моя к вам  завела  меня  так
далеко! Я вас люблю давно и нежно; и доброта, проявленная вами, помимо  воли
вашей раздавила несчастного, над которым и так уже висела гибель. Не  вините
меня ни в каких низких, корыстных расчетах;  и,  перед  тем  как  я  с  вами
прощусь навсегда (а я намерен  сделать  это  незамедлительно),  примите  мои
уверения, что на какую бы высоту  ни  вознесла  меня  судьба,  на  такую  же
пожелал бы я поднять и вас. О, будь она проклята, судьба!..
     - Не кляните, - говорит она, перебивая меня, самым сладостным  голосом,
- не кляните судьбу, когда она сделала меня счастливой;  и  раз  она  отдает
ваше счастье в мою власть, то, как я уже говорила,  вы  можете  попросить  у
меня, что угодно, в пределах разумного, и я вам не откажу.
     - Сударыня, -  ответил  я,  -  вы  во  мне  ошиблись,  ежели  и  впрямь
воображаете, что судьба еще властна дать  мне  счастье.  Вы  и  так  слишком
многим  меня  обязали;  у  меня  остается  лишь  одно  желание:  чтобы   мне
представился благословенный случай отдать жизнь мою  за  ничтожное  хотя  бы
прибавление к вашему благополучию. А что  до  меня,  единственное  для  меня
возможное счастие - это услышать о вашем; если судьба  отпустит  вам  его  в
полной мере, я прощу ей все обиды, нанесенные мне.
     - И это будет правильно, конечно, - ответила она с  улыбкой,  -  потому
что мое счастье включает в себя и ваше. Я давно  знаю  ваши  достоинства;  и
должна сознаться, - добавила она, краснея, - что  чувство,  которое  вы  мне
сейчас изъявляете, я заметила в вас  давно,  несмотря  на  все  ваши  усилия
скрыть его, - непритворные, как я убеждена; и если недостаточно всего, что я
могла бы дать вам в пределах разумного... отбросьте  разум...  и  теперь,  я
полагаю, вы не можете спросить у меня ничего такого, в чем я вам откажу...
     Эти слова она проговорила с невообразимой  нежностью.  Я  встрепенулся;
кровь моя, которая, словно заледенев, остановилась у сердца, бурно  побежала
по жилам. Я стоял молча, потом, кинувшись к ней, схватил ее, уже покорную, в
объятия и сказал ей, что она в таком случае должна мне отдать себя  самое...
О сэр!.. Могу ли я описать вам ее? Несколько минут она смотрела на меня  без
слов, почти без движения. Наконец, совладав с собою, она потребовала,  чтобы
я ее оставил, и таким тоном, что я немедленно повиновался. Однако же, как вы
догадываетесь, я скоро увиделся с нею вновь... Но извините - боюсь, я и  так
слишком долго задержался на подробностях этого первого свидания.
     - Напротив, - сказал Адамс, проводя языком по губам, - я бы охотно даже
прослушал их вторично.
     - Итак, сэр, - продолжал джентльмен,  -  буду  по  возможности  краток.
Через неделю она дала  согласие  сделать  меня  счастливейшим  из  смертных.
Вскоре после того мы поженились, и когда  я  выяснил,  каково  имущественное
положение моей жены (для чего, уверяю вас, у меня не сразу  нашлось  время),
оказалось, что капитал ее составляет около  шести  тысяч  фунтов  и  большая
часть его вложена в  дело;  отец  Харриет  занимался  ввозом  вина,  и  она,
по-видимому, была не прочь, чтобы я, если мне этого хочется, продолжал ту же
торговлю. Я взялся за дело охотно и слишком неосмотрительно, ибо, не  будучи
подготовлен  воспитанием  к  тайнам  коммерции  и  стараясь  вести  дело   с
безупречной честностью и прямотой, я вско