Эйв Дэвидсон, Грэния Дэвис.
    Сын Неба

   -----------------------------------------------------------------------
   Avram Davidson, Grania Davis. Marco Polo and the Sleeping Beauty (1988).
   Пер. - М.Кондратьев. СпБ., "Азбука", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Странствия Марко Поло



   Сия повесть о тайном путешествии Марко Поло, надеемся  мы,  целостна  и
закончена сама по  себе  и  не  взаимосвязана  с  любой  другой  повестью,
когда-либо кем-либо изложенной, ни в общей форме, ни в деталях. Марко Поло
этой книги не обязательно тот Марко Поло, которого мы  знаем  из  истории.
Также Марко Поло этой книги не обязательно не тот Марко Поло, которого  мы
знаем из истории. "Катай" этой книги суть Азия тайны, фантазии  и  поэзии.
Но это вовсе не значит, что никакого отношения к географической  Азии  она
не имеет.
   Авторы надеются, что читатель воспримет эту  тайну  как  книгу,  а  эту
книгу как тайну. Читателю также можно посоветовать смотреть прямо и только
прямо вперед. Читателю,  наконец,  можно  порекомендовать  краешком  глаза
внимательно посматривать по сторонам.


                                 "Вы, цари и правители, короли и королевы,
                              герцоги, рыцари и простые  горожане  -  все,
                              кому желанно знание  о  жизни  иных  рас,  о
                              чудесах иных земель, - вам сия книга,  и  да
                              будет она прочитана, и да найдете вы  в  ней
                              величайшее для себя изумление..."
                                     Рустичелло из Пизы, переписчик
                                     "Книги странствий мессира Марко Поло"



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ


1

                              Да-чжуан: Мощь великого.
                              Гром в поднебесье.
                              Благородный муж не ступает на опасную стезю.

   Сам воздух, казалось, визжит от ужаса.
   "Кто не видел и не слышал атаки грифона, тому  неведом  страх".  Где-то
Маффео  Поло  об  этом  читал.  Еще  там,  дома,  когда  хватало   времени
прихлебывать доброе виноградное вино и читать  -  на  чопорной  ли  старой
латыни, на мелодичном ли итальянском...  Когда  это  было?  Матерь  Божия!
Марон! Да  будь  ему  теперь  доступна  вся  главная  библиотека  синьории
Наисветлейшей республики  Венеции,  разве  осмелился  бы  Маффео  хотя  бы
протянуть руку и снять с полки даже самый  пустой  и  болтливый  рыцарский
роман?
   Прижаться лицом  к  земле  -  иначе  мертвенная  бледность  выдаст  его
грифону. Втянуть руки в стеганые рукава. Отчаянно стараясь  не  шевельнуть
даже пальцем, Маффео Поло лежал и молча молил о том, чтобы его приняли  за
камень или бревно и не тронули. Его - и всех  остальных.  Куда  бы  их  ни
забросило.
   У грифонов невероятно острое зрение. Стоит младенцу только надуть  губы
в сотне миль отсюда - и мигом взлетят  вверх  пленки  на  сияющих  золотом
глазах. Но: будь пожрана эта сотня  миль  крылами  огромной  твари,  скажи
младенцу всего-навсего (всего-навсего!) лечь лицом вниз и не шевелиться  -
и грифон нипочем не разберется, где его жертва.
   Но только - лицом вниз. И - не шевелиться.
   Ибо грифоны падалью не питаются. Едят лишь живое мясо - которое (за миг
до смерти)  быстро  двигалось.  И  дело  даже  не  в  том,  что,  если  не
шевелиться, грифон решит, что ты мертв. Нет. Если не шевелиться,  он  тебя
даже не заметит. А  что  он  замечает?  Ну,  замечает  он  пишу,  наиболее
желанную для грифонской братии. Какую именно? Старинная поговорка  гласит:
"Ничего нет вкуснее человечины".
   Маффео Поло лежал как труп и изо всех сил старался сдерживать  дыхание.
Но тут лежавший рядом с ним продолговатый валун словно по волшебству вдруг
обернулся насмерть перепуганным катайцем  в  синей  стеганой  куртке  -  и
ринулся  прочь  по  мрачной  каменистой  осыпи  к  сомнительному   убежищу
неглубокой впадины в узком ущелье.
   "Ангелы небесные, придайте же резвости его пяткам - или  его  душе!"  -
подумал Маффео, даже и мысли не допуская пуститься вслед  за  беглецом.  А
потом последовал дикий, хриплый вскрик - и страшный порыв ветра от взмахов
громадных крыл.
   Словно метеор, грифон упал с бледного неба - весь как объятый пламенем,
- рухнул, бешено вереща, со свистом, с рычанием - и беглец  было  взвыл...
но лишь на мгновение. Гигантская тварь ударила львиными когтями - раздался
скрежет, будто ножом по краю блюда. Потом грифон поволок труп по  пыльному
глинистому сланцу, сдирая кожу, обрывая остатки одежды, щедро разбрызгивая
кровь.
   Человек не издавал ни звука. Еще бы - уже  мертвец.  Хрипы  и  ворчание
исходили теперь только от грифона. Исходили и другие, неописуемые звуки  -
чудовищные, не имеющие названий. Хлюпанье, карканье, причмокиванье -  пока
тварь  отрывала  конечности,  а  потом   разделывала   туловище.   Резкие,
отвратительные звуки - что-то трещало и рвалось. Нет, такие звуки даже  не
представить тем венецианцам, что  каждый  Божий  день  проходят  меж  двух
колонн с грифонами, украшающими  южную  аркаду  великолепной  базилики  ди
Сан-Марко в Венеции.
   Ну что ж - значит, вот так? Так? Марон! Хорошо хоть  грифон  не  станет
медлить на месте убийства чтобы переварить  свою  пищу.  Хорошо  хоть,  он
быстро ест. И улетает. Все получается очень быстро. И хорошо.
   И все ради великого хана.
   Все это и многое другое - ради великого хана.
   Но будет ли доволен великий хан Хубилай?
   "Матерь Божия! Марон!" - мысленно возопил Маффео Поло. Надо  держаться.
Иначе - с грифонами ли, без грифонов  -  все  они  станут  мертвечиной.  В
которую здесь так легко превратиться.


   А в трех или около того  ли  от  места,  где  лежала  пока  что  мнимая
мертвечина, мессир Никколо Поло, заслышав вопль падающего на  свою  жертву
грифона, прочел - быстро-быстро и вслух -  один  "Отче  наш"  и  три  "Аве
Мария" - прочел во избавление от напастей своего  брата  Маффео  и  своего
сына Марко Поло. Хотя и не знал, кому из них - или, быть может,  обоим?  -
угрожает атака громадной и безжалостной твари.  Помолиться  о  собственном
избавлении ему что-то в голову не пришло. Отправиться же на  поиски  брата
или сына Никколо не мог. Нечего было даже и пытаться. Но горе им, если  их
разбросало по этой пустоши!
   Сам он сидел на корточках, прижимаясь к устойчивому валуну, и  воздавал
хвалы Господу, что валун этот так устойчив. Всего в нескольких пальцах над
головой Никколо возвышался еще валун,  а  другие  плотно  лежали  по  всем
сторонам. Не иначе, само Провидение послало ему  эту  заросшую  лишайником
груду камней. Ибо снаружи - туда-сюда, туда-сюда - беспрестанно расхаживал
громадный зверь, который и  загнал  мессира  Никколо  Поло  в  это  тесное
укрытие. Время  от  времени  зверь  приостанавливался  у  узкого  входа  и
просовывал лапу меж валунов, но не мог отпихнуть их в сторону.
   По размеру страж Никколо во столько же раз превосходил снежного  барса,
во сколько последний - обычную  домашнюю  кошку.  Шкуру  покрывали  пятна,
каждое с человеческую голову. Острые когти - длинные, как  ятаганы.  Когти
эти уже успели обратить в бахрому  полы  подбитого  мехом  халата  Никколо
Поло. Все пытались - раз за разом, снова и снова  -  ухватить  и  вытянуть
человека наружу, примерно как франки выуживают устриц из раковин.
   -  ...Иисус.  Аминь.  -  Никколо  Поло  завершил  третье  воззвание   к
Богородице и тут же сопроводил его очередной молитвой Святой Деве Марии. -
Лилия Израиля, башня слоновой  кости,  златое  пристанище...  -  монотонно
бубнил он, одновременно  стараясь  припомнить  точный  порядок  слов  этой
литании,  сопровождаемой  стуком  его  бешено   колотящегося   сердца.   А
гигантский снежный барс тем временем издал очередной утробный  рык.  Потом
снова сунул лапу в дыру и оторвал еще один лоскут  переливающегося  серого
шелка.
   Об этом чудовищном леопарде ходили легенды. Кое-кто даже  верил  в  его
существование. Теперь же Никколо мог убедиться  -  такой  зверь  и  впрямь
существует. По крайней мере здесь - в Богом проклятой  языческой  пустоши,
за Великой стеной в  10000  ли.  Несомненно,  в  "Бестиарий"  должна  быть
вписана еще одна глава - об этом страшилище. И непременно следует обсудить
с каким-нибудь ученым схоластом его место в христианской  религии.  Когда?
Когда-нибудь.
   Когда-нибудь. Там, в  благословенной  и  безумно  далекой  христианской
стране. Дома, сидя на удобной кушетке, в окружении родных  и  знакомых.  И
никуда  не  спеша.  Наслаждаясь  столь  дорогой  ценой  купленным  покоем.
Когда-нибудь - дома, в родной, пахнущей морем  Венеции.  Там,  где  дом  -
отделанное розовым мрамором Палаццо ди Поло с четырьмя  черными  скворцами
на гербе, невдалеке от Словенской набережной Большого канала,  на  меньшем
канале Словенских послов. Быть может, и не стоило Никколо Поло  и  его  не
чуждому разнообразных услад младшему брату Маффео соваться дальше Словении
- страны вполне христианской. И страны богатой. Но чем? Солью, к  примеру,
черносливом, лесом, медом, пенькой, воском и  прочим  не  особенно  ходким
товаром, что требует множества кораблей для перевозки.
   Порой торговля то разгоралась, то тлела на улице Ювелиров, в стороне от
Биржи,  -  на  улице,  где  встречались  венецианские  купцы,  банкиры   и
ювелиры... ("Что новенького на  Бирже?  Пенька  дорожает.  Воск  дешевеет.
Чернослив - как  и  был.  Воск  сильно  дешевеет.  Пенька  не  очень-то  и
дорожает...") Порой игра даже не стоила свеч.
   А тут: самоцветы!
   При одной мысли о самоцветах - о  драгоценных  камнях,  что  носишь  за
пазухой как целое состояние, - дыхание  Никколо  неизменно  перехватывало.
Потом он  задышал  чаще  и  глубже.  Гигантский  пятнистый  барс,  похоже,
расслышал. И замер - перестал  шастать  взад-вперед.  А  мысли  Никколо  с
легкостью (на самом деле сложно  было  отвратить  их  от  этого  предмета)
обратились к некоему списку, почти литании, которая, правду сказать - хоть
Никколо и пришел бы в ужас, скажи ему кто-то правду, -  утешала  его  куда
лучше любой молитвы.
   "Десяток голкондских алмазов чистой  воды  -  без  малейших  изъянов  -
размером с хорошую словенскую сушеную сливу, из тех, что по  полдуката  за
центнер; ценою же сказанные алмазы - по сотне добрых коней каждый.
   Двадцать один рубин из тех, что зовут "паучьими", - каждый размером  со
сжатый кулачок крепкого младенца десяти дней от роду; ценою  же  сказанные
паучьи рубины...
   Дважды  по  двадцать  и  еще  десяток  сапфиров  из  тех,  что  зовутся
"звездными", - с острова Церендиб, или, по-иному, Цейлон...
   Сотня и еще десяток отборных коричневых жемчужин в полном  блеске  -  с
архипелага Киноцефалов, или Песьеголовых, каждая размером с набухший сосок
дородной кормилицы...
   Чертова дюжина изумрудов - зеленых, как холмы Терра-Фирмы  в  дождливую
пору...
   Ценою... ценою... ценою..."
   Забывший о своем отчаянном положении, глухой к звукам страшной  угрозы,
безразличный к ледяным мурашкам, что бегали по всему его скрюченному телу,
Никколо Поло получал  неизъяснимое  наслаждение  от  мысленного  пересчета
самоцветов. Он даже не заметил,  что  сместившееся  зимнее  солнце  теперь
посылает косой столбик света меж двух  исполосованных  черными  прожилками
валунов его убежища. Заметил ли гигантский барс? Никколо было не до того.
   Что-либо замечать он начал только когда жуткий зверь всем своим могучим
телом вдруг бросился на угловой валун. И тут же  Никколо  Поло  сообразил,
что валун двинулся с места.



2

                                     Куй: Разлад.
                                     Пламя над озером.
                                     Благородный муж вспоминает свою суть.

   -  Великий  Рим,  -  учил  как-то  Марко,  неугомонного  мальчугана   в
мешковатых  штанах,  сморщенный,  будто  печеное  яблоко,  монах  в  бурой
шерстяной сутане, - пал от  гнева  Господня.  Но  Господь  ждал  несколько
поколений, сын мой, и это - сущая формальность.  Он  вполне  мог  ждать  и
несколько сот поколений.  Ибо  Господь  беспределен,  и  беспредельно  Его
терпение. Господь, сын мой, ждет,  чтобы  ненавидящие  Его  перестали  Его
ненавидеть. Чтобы они  возлюбили  Его  и  блюли  Его  заповеди.  Если  же,
несмотря на это любовное терпение, перемен к лучшему не следует, тогда,  и
только тогда вымещает Он грехи греховных отцов на  их  все  еще  греховных
сынах. Такую трактовку Священного Писания  я  услышал  от  одного  ученого
раввина  в  дальней  земле  Самарканда  и  считаю  ее  вполне   приемлемым
толкованием. Так что...
   Впрочем, говоря по-мирски, Марко, Рим пал оттого,  что  слишком  крепка
оказалась Великая Катайская стена. - Так  говорил  отец  Павел  -  голосом
слабым и сухим, будто шуршание дубовой листвы под ногами.
   Безжалостные варварские орды, взявшие путь на восток,  впустую  сломали
свои стрелы о змеевидную Катайскую стену  ("То  стена  Гога  и  Магога,  о
Марко!"). А потом повернули на запад - и не успокоились, пока не  потопили
в крови и пламени славу и могущество великого Рима. Но тысячу лет  спустя,
когда катайская стража ослабла, утратила  боевой  дух,  пришли  неумолимые
монголо-татарские орды. Двигаясь на  запад,  они  достигли  самых  дальних
владений князей Руси и Московии, которые с тех  пор  платили  им  дань.  А
двигаясь на восток, они хлынули сквозь бреши в Великой стене - и  в  итоге
сыны и внуки степных вождей возвысились до Трона Дракона...
   ...и Чингис родил Тулуя, а Тулуй родил Хубилая - хана  ханов.  Великого
хана, что поднял из руин разоренный войной Катай...
   "Могу поклясться, что великий хан, - записал в своем  путевом  дневнике
Марко, сын строгого Никколо Поло и племянник  вспыльчивого  Маффео,  -  не
только могущественнейший из земных властителей, но и наимудрейший".
   Разве не вырос Марко из любопытного  юноши  в  зрелого  мужа  в  добром
здравии и достатке (вместе с отцом  и  дядей)  на  государственной  службе
Монголе-Катайской империи? Разве не сделался он (и  все  трое)  одними  из
первейших любимцев великого хана Хубилая?
   Троица оборванных путников с латинского Запада,  в  вонючих  лохмотьях,
засиженные мухами и искусанные вшами, - по милости Хубилая они  оделись  в
соболя и шелка. У Марко были все причины безоговорочно верить в мудрость и
величие своего господина; и стоило ли теперь в этом сомневаться?
   Стоило ли? Даже если  по  простой  прихоти  катайского  властителя  они
оказались здесь, за наружными рубежами  Великой  стены  в  10000  ли,  чьи
полуразрушенные валы все еще высились на  гребнях  холмов,  будто  обломки
желтых зубов какого-то исполина. Оказались разбросаны  подобно  землистому
песку на краю диких пустошей - столь заброшенных и опасных.


   Уже почти час стаи птиц - поначалу лишь  черные  пятнышки  в  сумрачном
небе - с криками и карканьем кружили над головой.  Татарин  Петр,  молодой
раб-оруженосец Марко, который порой казался недоумком, а  порой  мудрецом,
только раз и успел пробубнить себе под нос - мол,  дурной  знак.  А  потом
хмурые жесты самого Марко погрузили Петра в молчание. Так лучше:  не  буди
лихо, пока оно тихо.
   Луноликие монгольские всадники о чем-то кратко переговорили - и  дальше
обращались уже только к своим коням. И двигались только  их  узкие  черные
глаза под кожаными шлемами на меху. Вверх - лишь  на  мгновение.  И  опять
вниз.
   И все-таки - снова вверх. В небо.
   - Просто иллюзия, - заявил ученый Ван Лин-гуань, Ван Нефритовый Дракон.
- Вся жизнь человека - всего лишь иллюзия. Просто  полет  птицы  в  пустом
небе. И  птица  -  тоже  иллюзия.  И  небо.  Ну  и,  разумеется,  человек.
Бесформенное наделяет формой то, что было лишено формы. Реально эти  птицы
не существуют; они - только  иллюзия.  А  следственно,  благородному  мужу
незачем обращать на них внимание.
   Но очень скоро - пока гигантские вороны все кружили и каркали - с неба,
будто капризный дождик, закапала бурая кровь.
   - Иллюзия, - повторил Ван. Терпеливо. Спокойно. - Недостойно  внимания.
- И не успел он договорить, как из каждого  бурого  пятна  на  каменистой,
присыпанной желтой пылью почве средь разбросанных тут и там сухих обломков
деревьев и выбеленных ветром и песком скелетов - из  каждого  пятна  крови
стали появляться извивающиеся черные змеи.
   - Не обращайте внимания, - снова посоветовал  ученый  Ван,  невозмутимо
оправляя свой величественный черный халат. - Этих змей на  самом  деле  не
существует. Вот, пожалуйста, кони их не замечают...
   И правда. Змеи шипели, а кони брели дальше.


   Круглая багровая физиономия  великого  хана  Хубилая  излучала  хорошее
настроение. Обращаясь к Марко Поло в громадном  приемном  зале  золоченого
зимнего дворца в Ханбалыке, он говорил:
   - Мне  нет  нужды  думать  об  опасности.  Что  для  тебя,  По-ло,  так
называемая опасность? Храбрец приветствует опасность.  Иначе  как  понять,
храбрец он или трус? Будь это дело так же просто,  как  съесть  с  палочки
засахаренное яблоко, я бы и говорить о нем не стал. Более того. Никому  бы
не понадобилось со мной об этом разговаривать. Так-то.  -  Хубилай  махнул
рукой - еле заметный жест, - и тут же перед ним оказался слуга  в  ливрее.
Стоя  на  коленях,  раб  протянул  повелителю  нефритовый  поднос,  изящно
украшенный  выгравированными  на  нем  драконами,  и,   почти   неуловимым
движением сдернув покрывало, открыл горячее и влажное, плотное  и  мягкое,
сложенное в несколько раз полотенце  турецкой  работы.  Великий  хан  взял
полотенце и неторопливо вытер лицо и руки. Потом  бросил  его  обратно  на
поднос. А в следующий миг все - и полотенце, и поднос, и бессловесный раб,
- все это исчезло. Лицо великого хана сделалось довольнее обычного.
   И разговора об опасности будто и не было.


   Но  иллюзорные  змеи  никуда  не  делись.  Возникли   много   позже   и
далеко-далеко от Ханбалыка - под тенью осыпающейся стены в 10000 ли.
   Какой-то слабый отзвук, все вторясь и вторясь, висел в душном  воздухе.
И в голове у Марко ясно  слышалось  шипение.  Быть  может,  то  было  лишь
шуршание сланцевых песков под конскими копытами? Но шипение все  нарастало
- становилось все громче - все громче, громче - все пронзительней.  И  тут
что-то  шумно  вонзилось  в  пески.  Еще.  И  еще.  Что-то,  громко  шипя,
стремительно вонзалось в пески. Сам того не желая, Марко поднял взгляд - в
небо.
   Птицы, повернувшись под каким-то неведомым  геометрии  углом,  от  чего
вдруг стали казаться тонкими как палочки,  уже  не  кружили.  Они  падали!
Падали с неба. И страшно шипели!
   Падали - и вонзались в пески!
   Ван Лин-гуань, не теряя своего философского достоинства, выкрикнул:
   - Не обращайте внимания. Эти птицы не реальны. Кровь не  реальна.  Змеи
не реальны. И так называемые стрелы тоже не реальны. Все это иллюзия.  Она
не реальна. Отнюдь не реальна. А следственно...
   - А-а...
   Последний выкрик повис в воздухе. Последовало еще слово, но  Марко  его
не разобрал. Ясно было только, что исходило оно  не  от  Вана  Нефритового
Дракона.
   Вскрикнул один из  двадцати  монголов  их  конной  стражи,  назначенной
главным конюшим внешней охраны великого хана. Совсем молодой парень. Марко
даже не знал, как его зовут. Флегматичный, с каменными глазами на  плоском
лице, весь день он горбился в седле, будто неполный мешок с  просом,  -  и
вдруг молодой монгол как-то странно и неловко замахал  и  захлопал  рукой.
Быть может, отгонял какое-то жалящее  насекомое  -  или  одну  из  мерзких
рептилий, что прячутся меж камней?  Но  тут  рука  его  замерла  и  словно
оцепенела.
   В предплечье у парня торчала стрела.
   С иссиня-черным оперением.
   И ужас охватил Марко. Но не от вида стрелы. Не впервой ему было видеть,
как людей поражают стрелы. Тем более что попадание  все