ли дороги - так что всевозможный транспорт двигался тут как по
воде, так и по суше. Длинные вереницы сампанов перевозили зерно с  рисовых
полей на юге в засушливые столичные земли на  севере.  А  черные  угольные
камни направлялись от желтых северо-западных песков в горячие южные  печи.
Плавучие дома  с  яркими  горшечными  садиками  везли  целые  горы  нежной
капусты.  Оборванные  пешие  крестьяне  тащили  свои  товары  в   плетеных
корзинах, свисающих с бамбуковых наплечных шестов. Расфуфыренные господа и
их дамы с крошечными спеленатыми ножками  наслаждались  пирами,  радостной
музыкой и прочими увеселениями на прогулочных баржах с фениксами на носах.
Длинные похоронные лодки перевозили  плакальщиков  в  белых  халатах,  чьи
унылые причитания словно повисали во влажном воздухе.
   Марко и царевич, в переливающихся халатах  летнего  шелка,  плыли  мимо
пропахших нечистотами деревушек и городских сторожевых пагод. Нанесли  они
царский визит и в восхитительный Сичжоу, чьи красоты  особенно  впечатлили
Марко, ибо то был город узких каналов и дуговых каменных мостов  -  город,
так напоминавший Венецию. За  множество  величественных  особняков  Сичжоу
также называли "Земным городом". А неподалеку,  у  полноводного  Западного
озера, располагался Хансай, иначе называемый  "Небесным  городом".  Хансай
воистину  был  величайшим  (не   считая,   разумеется,   Наивеличайшей   и
Наисветлейшей Венеции) городом, какой Марко когда-либо доводилось  видеть.
Так  венецианец  и  недужный  царевич  Чингин  плыли  по  Великому  каналу
Хубилай-хана,  наблюдая   за   происходящим   на   берегу   фантастическим
представлением...
   Однажды, с печальным вздохом отложив свою лютню, Чингин сказал Марко:
   - В такие волшебные дни я особенно сожалею о скором конце своей краткой
жизни.
   - В империи вашего отца множество разных лекарей, - возразил  Марко.  -
Великий хан еще далеко не исчерпал все их познания.
   - Зато я уже исчерпался, -  отозвался  царевич.  И  продолжил  грустную
мелодию своей лютни, ибо музыкантом он и впрямь был незаурядным.
   Но  вдруг  фигура  принца  заколыхалась,  будто  рябь  на  воде,  -   и
превратилась в фигуру грустного скопца Вагана.
   - Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам  снов...
- сказал скопец.
   - Марко... Марко... домой!.. - позвал голос больной матушки.
   - Нет, мама. Мне надо увидеть это странное представление...  -  ответил
Марко.


   Сновидные  ветры  воспоминаний  продували  и   голову   Никколо   Поло,
закутавшегося в заплесневелый меховой халат под пещерами Гневной и  Мирной
Памяти...
   - Какой у вас  здоровенький,  пухленький  сынишка,  мессир  Никколо,  -
лучилась улыбкой не менее здоровенькая и пухленькая повивальная  бабка  за
массивной деревянной дверью его спальни в Палаццо ди Поло. -  Вам  следует
воздать благодарения благословенному Сан-Марко за то, что  ваш  ребенок  и
ваша жена - хоть она и слаба - в добром здравии.
   - Я не просто воздам ему благодарения,  -  сказал  Никколо.  -  Мальчик
будет тезкой Сан-Марко, чьи мощи  покоятся  на  высоком  алтаре  Священной
Базилики нашей любимой республики Венеции.
   И  в  лето  Господне  1254-е   мессир   Никколо   Поло,   преуспевающий
венецианский  купец,  отправился   в   базилику   ди   Сан-Марко   воздать
благодарения за благополучное рождение сына. Просачивающийся сквозь  дымку
солнечный свет поблескивал на водах  Большого  канала  -  и  на  мраморной
мостовой громадной площади перед величественным куполом  собора,  что  был
выстроен в форме  греческого  креста,  поддерживаемого  сотнями  мраморных
колонн. Внутри базилики всегда царил призрачный сумрак - даже несмотря  на
поблескивание золотистых мозаик в  византийском  стиле  на  верху  стен  и
сводчатом потолке, несмотря  на  мерцание  богато  украшенных  самоцветами
эмалей высокого алтаря, где  покоились  мощи  Сан-Марко.  Тишину  нарушало
только приглушенное  эхо  молитв.  Мессир  Никколо  Поло  присоединился  к
молящимся, перебирая свои хрустальные четки...
   "Нитка жемчуга с лучших  жемчужных  плантаций,  где  Африканский  океан
смешивает свои пряные, как гвоздика, воды с пахнущими  сандаловым  деревом
волнами Индусского моря. Соответственно оплодотворяя лучшим морским песком
лучистые перламутровые раковины с мягчайшей плотью, куда до  той  поры  не
попадало ни песчинки. В те томные ночи под  Южным  Крестом,  когда  нежный
моллюск ощущает радостное падение медленного-медленного  дождя...  Двойная
нитка таких жемчужин, где каждая размером с молочный зуб невинной девочки,
каких подводят к первому причастию.  Сказанная  нитка  легко  обматывается
дважды вокруг спрятанной в кружевах шейки той  самой  девочки  из  Великих
Фамилий, вписанных в Золотую Книгу.
   Ценою же каждая нитка (с застежками наподобие крошечных акульих  пастей
из позолоченного серебра) в одного лучшего  белого  мула,  пригодного  для
езды князя церкви на любые конклавы и в святые места..."
   Но что это за четки? Это же совсем не те  четки!  Сияющие  арки  собора
замерцали, заколыхались - и превратились в заросшие лишайником валуны  его
укрытия от  гигантского  барса,  что  беспрестанно  расхаживал  снаружи  -
туда-сюда, туда-сюда.  Рычал,  шлепал  огромными  лапами  -  пока  Никколо
утешения ради читал свою самоцветную литанию...
   "Винная чаша великого хана; по  меньшей  мере  вдвое  крупнее  большого
кубка дожей и из  лучшего  золота.  Украшенная  серебряной  филигранью  со
вставленными в нее двумя десятками звездчатых сапфиров, каждый размером  с
глаз кефали (самой крупной, каких кардиналы любят отведать в Великий пост,
- с приправой из чеснока, розмарина и фиг). Ценою же каждый  из  сказанных
сапфиров в кольцо с большого пальца  главного  повара  -  из  халцедона  и
гагата с тремя бриллиантами в честь Святой Троицы, а каждый из бриллиантов
размером с зерно отборной пшеницы..."
   Опять мерцание, колыхание - и каменная клетка, а  с  ней  и  гигантский
барс, исчезла. Теперь было  лето  Господне  1270-е,  и  каштановые  волосы
мессира Никколо Поло уже  тронула  седина.  Только-только  они  с  младшим
братом Маффео вернулись в Венецию из первого триумфального  путешествия  в
Катай, - вернулись поначалу лишь  ради  насмешливых  приветствий  кичливых
венецианцев, скалившихся над их чужеземными отрепьями.
   Но стоило им только разорвать  свои  одеяния  по  швам,  стоило  только
высыпаться на землю целой  груде  самоцветов,  как  все  насмешки  тут  же
сменились уважительным изумлением. Все  поняли,  что  братья  Поло  славно
пожили при монгольском дворе.  А  вот  болезненная  супруга  Никколо  Поло
пожила не очень славно, и радость возвращения  домой  обернулась  скорбью,
когда Никколо узнал о ее смерти. От их  брака  остался  единственный  сын,
Марко, - тогда еще пятнадцатилетний подросток с каштановыми кудрями...
   "Также: шестнадцать армилов, сработанные из наилучшего красного золота,
инкрустированного розочками из яшмы и  халцедона,  усеянного  бриллиантами
размером  с  сустав  среднего  пальца  только-только  отнятого  от   груди
младенца. Ценою же каждый армил: в доход меж праздником  Крещения  и  днем
святого Иоанна, считая  за  два  года,  от  портового  города,  способного
принимать суда не более шести футов осадкой..."
   Воистину славное утешение находил мессир Никколо в самоцветах. Ибо свое
состояние можно носить при себе - и, в отличие от волос или бороды, краски
его не пропадут никогда...


   Пронизывающие ветры воспоминаний свистели и  в  голове  мессира  Маффео
Поло, седобородого брата Никколо и дяди Марко. Маффео также снилось то,  в
чем он находил наибольшее отдохновение, - еда. Снился ему  свежевыпеченный
пшеничный хлеб и нежнейшие голуби, поджаренные в растопленной  деревянными
поленьями печи Палаццо ди Поло; поданные, как полагается, с добрым красным
вином  и  гарниром  из  изюма  и  диких  грибов  с  ароматными  восточными
пряностями.
   А ведь как раз дьявольский соблазн нажиться на этих проклятых пряностях
и занес их в языческие земли! Но рис здесь по вкусу походил на  песок,  из
пшеничной муки выпекали каких-то червей,  а  мясо  поливали  омерзительным
черным соусом из соленых соевых бобов...
   -  Вы  уже  откушали?  -  приветствовал  их  во  время  путешествия  по
очередному повелению великого хана кланяющийся хозяин постоялого  двора  с
улыбкой до ушей. - Надеюсь сегодня вечером порадовать вас  молочным  супом
из козьего желудка. Поверьте, благородные господа,  -  мы  его  не  каждый
вечер готовим.
   - Марон! Сегодня, стало  быть,  такая  баранина!  -  проворчал  Маффео,
чувствуя, как по мере исчезновения снов  о  жареных  голубях  с  хрустящей
корочкой, горячем пшеничном хлебе и  добром  красном  вине  Терра-Фирмы  к
горлу его подступает тошнота...
   Любезнейший хозяин постоялого двора,  несколько  растерявшись,  сказал,
что, если благородные господа пожелают, можно приготовить суп из  овечьего
рубца. Хотя многие благородные господа,  несомненно,  предпочли  бы  козий
желудок.
   - Что-то ты, братец, становишься больно разборчив, - заметил Никколо. -
А ведь совсем  недавно  ты  с  аппетитом  сожрал  бы  своего  собственного
жареного пони!
   Марко же напомнил дяде, что - не считая, быть может, сезона пахоты -  и
"там, дома", никто не стал бы воротить нос от козлятины. Суп они, впрочем,
все-таки пропустили. Рубец порой бывал нежен, но порой так тверд, что зубы
сломаешь.
   Оживленная болтовня под висячим фонарем душной чайной резко  оборвалась
при входе иноземцев - и тут же возобновилась, причем еще оживленнее. Ибо в
доброй компании катайцы  вовсе  не  слыли  людьми  особо  молчаливыми  или
сдержанными. Как, впрочем, и венецианцы.
   В углу тихо стоял мальчуган с бритой головой и узлом  на  макушке.  Для
быстрейшего удовлетворения природных  потребностей  на  штанах  его  сзади
имелся вырез. Парнишка был почти незаметен  -  не  считая  тех  мгновений,
когда  он  делал  шаг  вперед  и  похлопывал  ручонкой  чайник,  проверяя,
достаточно ли он теплый. Если чайник остывал, мальчуган стремглав бросался
на кухню за новым. А мессир Маффео Поло тем временем хмуро поедал песчаный
рис, пшеничных червей и  соленую  требуху.  Мечталось  же  ему  о  жареных
голубях и свежевыпеченном пшеничном хлебе.


   Придворному мудрецу  ученому  Вану,  молодому  татарскому  рабу  Петру,
странствующему  варягу  Оливеру,   крылатому   сфинксу   жарких   пустынь,
монгольским и татарским конникам - всем, всем им  продували  головы  ветры
воспоминаний. Путники спали под пещерами  Гневной  и  Мирной  Памяти,  что
увенчивали рыбовидную скалу, - и видели  сны  о  своих  языческих  землях,
кричали на своих языческих языках. Спокойного сна не удостоился ни один...



30

                              Сяо-го: Переразвитие малого.
                              Гром грохочет над облачными горами Запада.
                              Прародительница летящей птицы долее не поет.

   Оставив далеко позади лесистую часть склона, отряд уже  взбирался  там,
где не росло ничего, кроме сероватого лишайника, ковром устилавшего  голые
скалы. Путники взобрались выше облаков,  клубившихся  далеко  внизу.  Выше
круживших под ними соколов и пустельг. Небо здесь было кобальтово-синее, а
воздух предельно чист и сух. Губы путников запеклись, волосы  потрескивали
от разрядов крошечных молний. Не взобрались  ли  они  уже  и  выше  самого
воздуха? Ибо, несмотря на отчаянные вдохи, их бешено колотящимся сердцам и
раздувающимся легким мало было толку от разреженной атмосферы.
   Кони  тоже  задыхались  -  били  копытами  и  артачились.   Без   конца
приходилось понукать их, тянуть все  выше  и  выше.  А  потом  послышались
голоса. Поначалу  -  будто  приглушенное  рокотание  грома  на  отдаленных
ледяных пиках. Затем рокот превратился в гулкое эхо  призывных  голосов  -
взывающих к Поло и их людям.
   Один из монгольских конников - крепкий, бывалый воин  -  услышал  топот
копыт и призывные  голоса  товарищей.  Окликая  по  имени,  его  призывали
следовать по  узкой  боковой  тропке  в  сторону  от  главной  тропы  -  к
осыпающемуся краю крутого ущелья. А там конь его, и без того одуревший  от
нехватки воздуха, оступился. Дико крича, конь и всадник рухнули в пропасть
- и навек исчезли в клубящихся внизу облаках.
   Другой татарский конник, помоложе,  услышал  стук  копыт  и  барабанную
дробь, хлопки в ладоши  и  хриплые  выкрики  большой  разбойничьей  банды.
Ударившись в панику, он пустил коня во весь опор  -  бросился  удирать  по
голым скалам. Удирал парень до тех пор, пока безнадежно не заблудился -  и
обратной дороги уже не нашел.
   Марко и могучий северянин Оливер разом услышали голос Си-шэнь,  жалобно
взывающий к ним из мрачной пещеры.
   - Си-шэнь! - воскликнули оба.
   И нырнули в черный лабиринт, где наверняка  затерялись  бы  навеки,  не
поспей за ними привычный к голосам дьяволов татарин Петр. Не  отставая  от
них ни на шаг, он отчаянно кричал, что голос  Си-шэнь  иллюзорен,  что  не
следует бросаться в эту зловещую черноту. Но Марко  и  Оливер  к  нему  не
прислушались. Тогда Петр схватил их за руки и потянул  на  ледяную  землю.
Один невысокий, но  жилистый  татарин  против  двух  здоровых  европейцев!
Наконец,  неравный  борцовский  поединок  все  же  развеял  чары,  и  двое
уроженцев Запада,  расстроенные  и  подавленные,  покорно  последовали  за
Петром прочь из мрачной пещеры.
   Мессиры  Никколо  и  Маффео  Поло  тоже  разом  услышали  резкий  голос
странствующего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем,  вместе  со  своим  белым
мулом исчезнувшего в ту самую ночь, когда дули ветры воспоминаний.  Рыцарь
звал их из-за беспорядочной груды валунов невдалеке от тропы, уверяя,  что
нашел  там  богатейшие  залежи  муравьиного  золота.  Братья   последовали
настойчивым призывам Хэ Яня, ибо и вправду слышали, что  муравьи  собирают
золото в горах  Тибета.  Но  стоило  им  добраться  до  груды,  как  голос
отдалился. Теперь он  доносился  от  валуна,  что  лежал  на  почтительном
расстоянии от тропы. Когда же соблазн муравьиного золота повлек Никколо  и
Маффео дальше, голос опять отдалился.
   -  Марон!  -  выдохнул  Маффео,  дергая  себя  за  бороду   и   ошалело
оглядываясь.
   Наконец до Никколо дошло, что  все  это  лишь  обман.  Тогда,  выхватив
поводья у растерянного брата, он повлек своих спутников обратно на главную
тропу, отвлекаясь от призывного голоса при помощи столь часто  повторяемой
литании о своих обожаемых самоцветах: "...десяток отборных рубинов  чистой
воды, каждый размером с крабий глаз; ценою же сказанные  рубины  в  вес  и
работу полного набора из двенадцати крестильных ложек..."
   Только маленький сфинкс и ученый Ван спокойно ехали дальше в этом вихре
колдовских голосов, что конечно же призывали  и  их.  И  не  появилось  ли
несколько самодовольное выражение на будто бы выточенном из слоновой кости
лице Ван Лин-гуаня? Не подумалось ли ученому, что теперь-то его варварским
господам станет наконец ясна его правота?
   Невозмутимо пряча руки в рукава своего подбитого мехом черного  халата,
ученый Ван в прежнем темпе ехал дальше по каменистой тропе - и  иронически
игнорировал назойливые голоса.
   - Иллюзия, - со снисходительной улыбкой пробурчал он себе  под  нос.  -
По-моему, я уже достаточно часто пытался заронить в их грубых умах  мысль,
что все это лишь иллюзия.
   Но  тут  прямо  на  тропе  появилось  видение  -  и  даже  ученый   Ван
остановился,  внимательно   в   него   вглядываясь.   Видение   напоминало
потрепанного мужчину с длинными волосами, ногтями и бородой, в  лиственной
накидке и соломенных сандалиях горного отшельника - хотя от  высокогорного
холода  столь  скудное  одеяние  защитить  никак  не  могло.  На   чумазой
физиономии застыло чудаковатое  выражение.  В  одной  тощей  руке  видение
держало сучковатый посох, а в другой баюкало крупную трехлапую жабу.
   - Хо! - выкрикнула странная фигура, испустив безумный смешок.
   - Иллюзии, - пробормотал ученый Ван и с брезгливой гримасой отвернулся.
   -  Вот  мы,  досточтимый  господин,  снова  и  встретились,  -  сказала
растрепанная иллюзия.
   - Никогда я с тобой не встречался -  даже  в  виде  миража,  -  ответил
ученый  Ван.  Любопытство  его,  впрочем,  даже  вопреки  его  воле,   все
возрастало - и ученый надменным,  но  внимательным  взглядом  рассматривал
иллюзию.
   - Неужели вы не помните  ничтожного  травника  Хуа  То?  Того,  который
обучил вас ста двадцати способам медицинского  применения  благословенного
цветка конопли и проводил к пещере феи Облачного Танца?
   - Я действительно припоминаю того человека, но в таком случае ты принял
неудачную личину, призрак. Одежда и манеры Хуа То соответствовали одежде и
манерам благородного ученого, а не  горного  безумца,  что  баюкает  жабу,
будто ребенка, - ответил Ван Лин-гуань.
   - Тогда я носил шелка  ученого,  теперь  ношу  листья  отшельника.  Все
движется и меняется - и в то же время остается прежним.
   Ученый Ван недоверчиво хмыкнул:
   - Будь ты и впрямь странствующим лекарем Хуа То - чего я ни на  секунду
не допускаю, - что тебе тогда делать  на  этом  безвоздушном  склоне,  где
вдобавок полно призраков?
   - Будь я и впрямь Хуа То - кем, собственно, и являюсь,  -  я  искал  бы
здесь редкие горные грибы и черную каменную соль, что  встречается  только
на этом высоком плато и обладает весьма необычными целебными свойствами.
   - Верно, обладает, - согласился ученый Ван.
   - И будь вы и  впрямь  добрым  лекарем  Хуа  То,  -  вмешался  Никколо,
перебирая свои вторые по значимости янтарные четки, - хоть  ученый  Ван  и
настаивает, что вы всего лишь призрак... да и кто, впрочем, может судить с
уверенностью в столь необыкновенном месте? Так вот. Будь вы и  впрямь  Хуа
То, вы наверняка смогли бы провести нас через всю эту армию иллюзий -  как
однажды уже проводили нас к пещере госпожи феи за  вознаграждение  в  виде
полной рисовой чашки.
   - Мою  рисовую  чашку  теперь  наполняют  земля  и  облака,  -  ответил
отшельник. - Но будь я и  впрямь  ничтожным  лекарем  Хуа  То  -  каковым,
собственно, и являюсь, - я, безусловно, смог бы  еще  раз  проводить  моих
благородных господ.
   - А как бы досточтимый Хуа То нас проводил... если бы  и  впрямь  здесь
присутствовал? - спросил Марко.
   - Если бы ничтожнейший Хуа  То  и  впрямь  здесь  присутствовал,  чтобы
сопровождать вас - как оно на самом деле и есть, - он позвонил бы  в  свой
хрустальный колокольчик, что разгоняет голоса иллюзий. Затем он провел  бы
вас через эти мрачные горы. Разумеется, будь он со своей  жабой  и  впрямь
реален - как оно, опять-таки, на самом деле и есть.
   - Марон! - возопил Маффео. - От всех этих намеков и иллюзий у меня  уже
голова раскалывается! Мне без разницы, реален этот призрак или  нет!  Если
он со своим колокольчиком может вывести нас  из  этого  проклятого  места,
тогда пусть действует!
   - Если он только не  какой-нибудь  новый  демон  -  и  не  выведет  нас
прямиком в ад, - пробормотал Оливер.
   - Ну вот, теперь варварские  господа  еще  и  просят  иллюзию  быть  им
проводником, - со смиренным вздохом произнес ученый Ван.
   Добившись более-менее общего согласия следовать за более-менее реальным
отшельником, путники позволили хрустальной песне его колокольчика  одолеть
голоса духов, а ему самому повести их через мрачные горы.


   "Любопытно, - размышлял Марко, пока отряд взбирался  все  выше  и  выше
вслед за звонким треньканьем колокольчика, -  любопытно,  а  не  могут  ли
редкие грибы и черная каменная соль этого странного  целителя  вылечить  и
подагру?" Ибо великого хана частенько тревожили боли в распухших  ногах  и
он щедро вознаградил бы того, кто принес бы ему исцеление.
   Марко хорошо помнил, как его суровый отец обратился однажды к Сыну Неба
в неофициальном приемном зале Ханбалыка:
   - Нам, о повелитель, посчастливилось найти в  нашей  жалкой  библиотеке
один