ны... итак, я дитя Луны по рождению,  а  раз  ход  ее
легок...") - все это, аккуратно скопированное Марко на случай, если совсем
сотрется  оригинал  (который  почти  уже  и  стерся),   путешествовало   в
переметной суме Марко. Часто он сверялся с набросками - и помощь,  хоть  и
весьма малую, от них получал.
   Отец Павел все именовал  по-своему,  игнорируя  более  ранние  названия
(если таковые имелись). Он никогда не утруждал себя  отметить,  что  север
находится сверху или (как бывало не менее часто)  что  там  находится  юг.
Порой он нацарапывал заглавную "Г" для города - и точно такую же  "Г"  для
гор. Хотя  старый  монах  путешествовал  по  восточным  торговым  путям  в
качестве странствующего священника еще во времена своей молодости - давно,
так давно! - ясно было, что он не прошел  по  всему  тому  неясному  пути,
которым, исполняя волю Хубилая, следовал отряд. Только немного на восток -
а потом совсем в другом направлении.
   Возможно, скитаясь где-то еще,  отец  Павел  слышал  рассказы  об  этих
пустынных землях на краю  обжитого  катайского  мира.  Быть  может,  когда
выискивал татарскую  орду,  по  слухам  исповедовавшую  христианство,  или
Потерянное Племя, чтобы его  обратить.  А  может,  ища  владения  Престера
Иоанна - или Земной Рай. Земных же  сокровищ  монах  не  искал  -  как  не
интересовали его те люди и города, что привлекали всех остальных.
   Марко уже не сомневался - отряд их теперь находится в области, что была
указана на фрагменте, пронумерованном им  самим  римской  цифрой  L.  Отец
Павел, разумеется, был далек от того, чтобы  что-то  нумеровать.  В  левом
нижнем квадранте трясущаяся рука монаха вывела: "Равнина Великой Опасности
от..." - а дальше следовало прожженное насквозь место.  Ветка  хвороста  -
превосходной растопки на этих гладких, безлесных равнинах -  стерла  слово
или слова, которые подсказали бы Марко, в чем именно заключается  "Великая
Опасность".
   Чуть выше на клочке пергамента та же рука  нацарапала:  "Здесь  водятся
грифоны и гигантские  ирбисы".  И  здесь  горящая  ветка  частично  стерла
написанное - на самом деле строка читалась  как  "Здесь  водятся  г...ы  и
гигантские ирбисы". Но впоследствии отец Павел другими чернилами аккуратно
вывел под прожженным пятном: "грифоны". Почему же он  тогда  не  переписал
то, что было стерто огнем на "Равнине Великой Опасности"?
   Этого Марко узнать уже не мог. Но ему очень хотелось надеяться  на  то,
что, какая бы опасность ни поджидала их на той  равнине,  она  все  же  не
столь велика, чтобы о ней предупреждать особо.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОДНА СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА НАЙДЕНА


9

                                           Вэй-цзи: Еще не конец.
                                           Огонь пылает над водами.
                                           Отважный лисенок вымочил хвост.

   Туманные карты  увели  их  на  много  ли  к  югу,  когда  кто-то  вдруг
выкрикнул:
   - Эй, путники!
   И тишина. А потом:
   - Стойте!
   Поначалу путники загадочному голосу не  вняли.  Но  выкрик,  исходивший
из-под кучки деревьев ююбы, повторился. Не отвечая и не спрашивая  друг  у
друга, что предпринять, все замерли.
   И тогда из тени выступил тот, кто их окликнул. И тень словно на  нем  и
осталась - хотя, скорее всего, то была дорожная пыль. На вид  мужчина  был
катаец, роста среднего, но  очень  крепко  скроен  и  явно  силен.  Густые
сплетения морщинок в уголках рта указывали на то, что человек этот либо не
прочь при случае улыбнуться, либо привык щурить глаза от солнца и пыли.  А
быть может - и то и другое.
   На поясе у мужчины висел видавший  виды  меч,  и  он  нагнулся  еще  за
каким-то оружием - как вскоре  выяснилось,  за  алебардой,  топор  которой
выдавался вперед заметно больше шипа. Шест алебарды был выкрашен  красным.
Красной, хотя и темной от пота, была его  кираса  из  шкуры  буйвола,  что
проглядывала  из-под  опять-таки  красного  выцветшего  плаща.  Поношенные
короткие ботинки-сапожки красной кожи, свободная зеленая  блуза  (если  ее
можно было так назвать) и доходившие только до икр грубые конопляные штаны
завершали костюм незнакомца.
   Марко и  раньше  попадались  подобные  типы,  что  бродили  по  большим
дорогам, проселкам и тропкам империи. Целые отряды их стояли  лагерем  под
прикрытием арок величественного мраморного моста при  въезде  в  столичный
город Тай-тинь (широкий мост  этот  всегда  завораживал  Марко  множеством
изящных  колонн,  увенчанных  резными  каменными  львами,  -  причем  двух
одинаковых львов там не было).
   Эти "юй-ся" были странствующими искателями приключений,  что  частенько
пользовались мечами для подкрепления своего  достаточно  сурового  кодекса
чести. Ряды  их  пополняли  мелкие  безземельные  дворяне  и  их  вассалы,
оставшиеся без работы мастеровые и воины, разорившиеся купцы и крестьяне -
все, кто испытывал отвращение к повседневной работе -  или  просто  ее  не
находил  -  и  предпочитал  вольную  жизнь  странствующего   рыцаря.   Они
предлагали свою преданность и свою жизнь властительным феодалам - и,  если
их нанимали,  не  подчинялись  уже  никакому  закону,  кроме  воли  своего
господина и собственного обостренного  чувства  справедливости.  Со  своим
непокорным нравом и острым мечом такой рыцарь порой отважно  (пусть  и  не
всегда мудро) защищал приглянувшегося ему человека, не думая ни о награде,
ни об опасности. Марко всегда уважал этих свободных и неукротимых воинов -
хотя и предпочитал делать это на почтительном расстоянии.
   - Приветствую вас, путники, - хрипло  обратился  к  ним  незнакомец.  -
Найдется ли в вашем отряде место для странствующего рыцаря?
   - Рыцаря каких достоинств? - Никколо.
   - Рыцаря из какой фамилии? - Маффео.
   - Рыцаря с какими намерениями? - Марко.
   Незнакомец держался со спокойной учтивостью. Марко почувствовал, что от
заданных вопросов рыцарь испытывает затаенное удовольствие.
   - Рыцаря многих достоинств. Рыцаря принципов -  неважно  каких.  Рыцаря
широких равнин и узких проулков. Порой именуемого Цзин  Кэ,  порой  -  Цзи
Ань, а порой... но разве бывает у ветра молочное имя? Значит, назову  себя
Хэ Янь. - Все молчали, и незнакомец продолжил: -  А  вам,  юный  господин,
скажу: истинный рыцарь не имеет собственной цели или намерений. Он  просто
идет по пыльной дороге, куда ему велят - или как он сам себе  прикажет.  А
когда видит неправду, быстрым своим  мечом  ее  исправляет.  Так  об  этом
принято говорить... - Тут Цзин Кэ, Цзи Ань или Хэ Янь умолк.
   А ученый Ван Лин-гуань, до той поры бесстрастно сидевший на своем коне,
вдруг откашлялся и смачно сплюнул. Но неуважения он как будто не выказал -
да и рыцарь так этого не воспринял. Вообще  говоря,  катайцам  свойственно
откашливаться и сплевывать безотносительно к человеку, месту или  времени.
Затем ученый Ван заговорил - нарочито искусственно, словно  цитируя  некий
трактат.
   -  Хотя  люди  рыцарского  достоинства  с  древности   прославлены   за
бескорыстие, о мастере Цзине Кэ известно, что, будучи человеком слова,  он
вел распущенную жизнь.  Ибо  валандался  заодно  с  торговцами  собачиной,
уличными музыкантами, шутами и прочей низкой публикой. С теми, что пьют на
людях и поют на улицах. То поют, то плачут - то плачут, то поют.
   - Хо! - снисходительно отозвался предполагаемый Цзин Кэ.
   Ван Лин-гуань аккуратно пригладил двенадцать с половиной волосков своей
бороды и продолжил:
   - Хотя люди рыцарского достоинства с древности прославлены за  верность
и  справедливость,  о  Цзи  Ане  известно,  что  он,  несмотря   на   свою
жертвенность, нрав имел неучтивый и самонадеянный.
   Предполагаемый рыцарь Цзи Ань едва заметно пожал плечами.
   - Мэй-яо фа-цзе, - отозвался он.
   Ученый Ван кивнул. Катайская поговорка  "ничего  не  поделаешь"  хорошо
подходила к его собственной  философии.  И  он  продолжил  свой  распевный
речитатив:
   - Замечено было, что Чу Мынь, пусть и прославил свою мать,  имел  малое
уважение к закону и учтивым манерам. Ибо по душе ему были игры с буйными и
беспутными  юнцами.  Такие  низменные  занятия,  как  бросание   финиковых
косточек в вышитые туфельки, которые  снимают  со  своих  лотосовых  ножек
певички.
   Рыцарь с легким поклоном ответил:
   - Когда я не при деньгах, я могу играть в финиковые косточки со  своими
грубыми сотоварищами у мраморного моста Многих Львов, что у городских стен
Тай-тиня. Бессмертный Лао-цзы как-то шепнул мне на ухо,  что  "чем  больше
законов выдумывают законники, тем больше беззаконного народу". Несомненно,
я Чу Мынь.
   Но ученый Ван еще не закончил.
   - Касательно Хэ Яня, другого странствующего  рыцаря,  прославленного  в
песнях и преданиях, известно, что, будучи пусть и смиренным стражем  ворот
Вэй, он послужил образцом рыцарского кодекса чести, отваги и  преданности,
с радостью предложив  отдать  свою  жизнь  за  господина,  оказавшего  ему
уважение.
   Легкий ветерок поворошил просторную зеленую блузу рыцаря.
   - Можете звать меня Хэ Янь, - справедливости ради заключил он.
   Дядя Маффео беспокойно заерзал в седле.
   - Марон! Известно, что катайцы, из которых, похоже, этот человек, часто
меняют имена... причем законно... но все же какое из этих четырех...
   Ученый Ван учтиво пояснил:
   - Касательно этих четверых, старший господин, то все они давно мертвы.
   Все трое Поло восседали на своих конях в полном недоумении.  Монголы  о
чем-то переговаривались, катайцы посмеивались, а татары зевали.
   Наконец рыцарь многих имен заговорил:
   - Приходил некогда могучий князь с запада. Звали его Ис-кан-да, а  жену
его - Локша-на.  Учитель  того  князя  звался  Ай-лис-тоту.  Частенько  он
говаривал: "Определи понятие". Так что значит "мертвы"?
   Ван с радостью вскочил на любимого конька.
   - Иллюзия. Такова жизнь. И так, со всем своим состраданием, учил  Будда
Шакьямуни. А учитель Кун спрашивал: "Не зная жизнь, как узнаешь смерть?"
   Никколо вздохнул. Глубоко-глубоко. Как всегда, когда  речь  заходила  о
столь эзотерических материях. Куда охотней его купеческий ум  обращался  к
мыслям типа: "Полные два десятка аметистов "кошачий глаз", каждый размером
со зрачок взрослой кошки, что вышла  на  охоту  в  полнолуние"  -  и  тому
подобным. Никколо потер нос и принялся теребить свои нефритовые четки.
   Маффео что-то проворчал себе под нос, а потом спросил, хватит ли у  них
провианта для лишнего рта. Марко прикинул, что если "лишним ртом"  считать
этого рыцаря - то скорее он и сам худо-бедно обеспечит себя провиантом.
   - Значит, ты, племяш Марко, считаешь,  что  этому  ловкому  и  крепкому
парню можно позволить к нам присоединиться?
   Марко рассмеялся:
   - По-моему, уважаемый дядя, он уже к нам присоединился. Смотрите сами -
он уже с нами идет.
   И точно. Никто не мог сказать,  сколько  они  стояли  и  разговаривали.
Никто не понял, когда именно они возобновили движение. И  никто  не  знал,
сколько они уже идут.
   "Мэй-яо фа-цзе". Ничего не поделаешь.
   Легкий на ногу, новый член отряда без видимых  усилий  не  отставал  от
коней. А что до того, кто он на самом деле (хотя все вскоре привыкли звать
его Хэ Янем, пользуясь последним из четырех имен), то... кто мог знать?
   Наверное, только он сам.



10

                             И: Питание.
                             Гром рокочет у подножий.
                             Голодному тигру нет брода через великую реку.

   В бесконечно тянущемся безводии - вода. Наконец-то.
   Что, в общем, неудивительно, подумал Марко. Просто набрели они  наконец
на обширный водоем, служивший, скорее всего,  в  качестве  отстойника  для
древнего водостока всей этой области. Если тут хоть раз в жизни шел дождь,
то та вода, которая испариться  не  успевала  (большая  часть  конечно  же
испарялась), скапливалась именно здесь.  Хотя  много  жизней  требовалось,
прежде чем одна-единственная  капля  дождя  просочится  от  широкой  глади
водоема  до  его  дна  -  бесконечно   долго   фильтруясь   сквозь   почти
непроницаемые толщи скал.
   Мутная жара днем, ледяные туманы ночью. Грязь, сырость и  слякоть...  И
все-таки - вода. Мужчины привстали на стременах.  Нет,  не  от  радости  -
слишком они для этого измучились.  Мужчины  возвысили  голоса.  Едва-едва.
Там, впереди, виднелась зелень. Там пруды и ручьи. Там...
   - Эхма! Боюсь, только мираж! - Никколо, перебирая свои четки.
   - С чего ты взял? - Маффео, дергая себя за бороду.
   - С чего? А вот - кони. Верблюды, пони и прочая живность. Почему они не
поднимают головы и не скачут туда галопом - утолить жажду?
   И правда. Ведь теперь наверняка - да и давно уже - все животные почуяли
бесконечно желанную воду. Сам Марко с  трудом  удержался  от  того,  чтобы
хлестнуть кнутом и пришпорить коня - рвануть туда, вниз по склону к отмели
- к водной кромке. Затем спрыгнуть вниз, сдирая пыльную, пропитанную потом
одежду, - и нырнуть в водоем...
   Но все же он этого не сделал. И никто этого не сделал. Все только то  и
дело вскидывали головы и ежились от тупого гудения целых туч насекомых.  А
животные, как и раньше, трусили, не обращая внимания на водную гладь. Пока
звуки плещущих по воде копыт не доказали, что все это по крайней  мере  не
мираж. И, благодарение Господу, не болото.
   - Похоже на  Маремму  или  Понтине,  -  после  долгого  вздоха  заметил
Никколо, имея в виду знаменитые болотистые местности Италии.
   - Да. Точно, - отвечая вздохом на вздох, отозвался его брат.  -  Боюсь,
тут окажутся одни болота. Хотя... погодите-ка... почему одни  болота...  -
Он не договорил.
   Теперь до их ушей донеслось  кваканье  -  словно  сотни  тысяч  лягушек
составляли единый хор.
   И - никаких  зеленых  полей.  Зеленые  поля  оказались  лишь  иллюзией,
созданной пенной поверхностью застойного болота. Никаких прудов и ручьев -
только бесчисленные разверстые  дыры,  проделанные  ленивым  ветерком  или
потоком, что разрывал  липкую  корку  ила.  Почти  всем  путникам  тут  же
подумалось, что пусть бы этот мираж так и остался миражом. Почти всем...
   Кроме одного из стражников, моложе остальных, которого Марко вполне мог
бы принять за монгола, татарина и даже катайца, не выясни  он  ранее,  что
парень этот - из маньчжурской народности "кьоу". Всю дорогу  юный  всадник
горбился на своем коне, позволяя тому  везти  себя  куда  придется.  Глаза
парень не просто полузакрыл от пыли, а еще и опустил их долу  -  отвел  от
монотонной череды равнин, - ехал,  не  замечая  ничего,  кроме  желтоватой
пыли, что оседала на украшенной яркой лентой гриве его коня...
   Молодому маньчжуру, привыкшему к холмистым зеленым лугам родного  края,
надо думать, виделись о нем сны. Или он терялся в еще одном сне,  где  все
тянулись  пыль  и  песок,  гравий  и  камни  -  тянулись  и  тянулись   до
бесконечности...
   И вдруг что-то  заставило  поникшую  голову  вскинуться.  Какой-то  миг
парень просто смотрел поверх  гривы  своего  мохнатого  пони.  А  потом  с
безумными воплями "Вода! Вода! Вода!" бросил пони в галоп.
   Все  смотрели,  как  конь  со  всадником  несутся  по  склону  ко   дну
естественного водоема, где грязь  мешалась  с  промозглым  туманом.  Одной
рукой парень держал поводья, а другой, с  зажатой  в  ней  шапкой,  бешено
колотил  по  напрягшемуся  боку  животного.  Наконец  они   ворвались   на
мелководье - и всадник  даже  не  спрыгнул,  а  просто  соскользнул  вниз,
прорывая подсохшую корку и погружаясь ногами в грязную жижу. Все смотрели,
как он, не обращая внимания  на  промокшие  ноги,  нагибается,  складывает
чашечкой ладони и подносит мутную воду к запекшимся, пересохшим губам.
   Когда к маньчжуру подъехали товарищи, с его безбородого подбородка  все
еще капала вода...
   И вдруг парень поднял широко распахнутые глаза.
   - Ну как? - поинтересовался у него  странствующий  рыцарь,  чаще  всего
именуемый Хэ Янем.
   Юный маньчжур обвел всех взглядом,  в  котором  нечто  большее,  нежели
обычная боль, смешивалось с чем-то большим, нежели  просто  разочарование.
Затем тоном малого ребенка, которому вместо привычного подслащенного  вина
вдруг дали прокисшее, парень вымолвил:
   - Нельзя... нельзя пить.
   Вдруг покрасневшие глаза маньчжура глядели на всех обиженно.
   - Да? Нельзя? А почему? Она что, затхлая?
   Парень все еще сидел на корточках.
   - Затхлая? - неожиданно  завопил  он.  -  Нет!  Нет!  Хуже!  Куда  хуже
затхлой! Горькая! Поганая! Зараженная! Тут какая-то соль...  -  Блуждающий
взгляд юного маньчжура наконец обнаружил то, что остальные давно заметили,
- и он понял. - Проклятие! Смотрите! Даже кони ее не пьют!
   - Это потому, что им хватает соображения, - откровенно высказался  дядя
Маффео.
   Легкой иноходью отряд двинулся дальше,  обходя  злополучное  болото  по
краю. Молодой стражник вскоре с трудом влез на  своего  коня  и  удрученно
последовал за всеми.
   А лягушки тем временем продолжали свой победно-издевательский хор.


   Итак,  победно-издевательский  лягушачий   хор   продолжался.   Горькая
желтоватая грязь из отравленной  почвы  перемешивалась  с  жарким  туманом
болотного отстойника. Рыцарь Хоу Инь вдруг испустил странный звук - не  то
вздохнул, не то фыркнул. А потом медленно указал куда-то своей алебардой.
   - Ну вот, - глухо и безразлично заметил Никколо. - Опять  миражи.  -  И
умолк. Снова.
   Но не успел голос отца умолкнуть, как Марко заметил, что облака пыли  и
мглы быстро темнеют и пухнут. Затем в самом их средоточии,  далеко-далеко,
показалась пара приземистых серо-зеленых тварей.
   - Лягушки! - изумился Марко.
   Тем же бесстрастным тоном Никколо произнес:
   - Нет, сынок, это не лягушки.
   И отец оказался прав - это были вовсе  не  лягушки.  Даже  какие-нибудь
искаженные,  порожденные  миражом.  Путники   увидели   фигуры   людей   с
лягушачьими головами, затянутые в серо-зеленые с оттенком  бурого  одежды.
Казалось, твари спускаются по облаку прямо с небес.
   - Но это, отец, и не миражи, - заметил Марко.
   Странные твари то  приближались,  то  удалялись.  Трясли  конечностями.
Лягушачьи физиономии гримасничали.
   - Марон! Что  это?  Что  это  еще  такое?  -  Дядя  Маффео  был  скорее
заинтригован, чем испуган.
   Перед тем как ответить, ученый Ван усердно откашлялся.
   - Это варвары Южного моря, - пояснил он затем. - Хорошо  известно,  что
между пальцами рук и ног у них имеются перепонки.  Как  я  полагаю,  чтобы
удобнее было плавать. А благородный муж не  плавает  и  даже  не  пытается
плавать - точно так же, как благородный муж не пробует и  летать.  Учитель
Кун Фу-цзы, чье имя вы, латиняне, искаженно  произносите  как  "Конфуций",
сказал однажды касательно чжоуского управителя...
   Но Маффео  не  был  расположен  выслушивать,  что  сказал  учитель  Кун
касательно чжоуского управителя.
   - Как-как? Варвары Южного моря?  Да,  на  некоторых  тамошних  островах
живут люди с песьими головами. А вот с лягушачьими...  но  тысяча  чертей!
Почему они здесь? За тысячу лиг от Южного моря?
   Ван предположил, что  то,  должно  быть,  бунтовщики  против  благих  и
справедливых (хотя порой сурово-справедливых  -  или  справедливо-суровых)
законов великого хана.
   - Хотя и поразительно, что их демоническая  магия  распространяется  на
столь далекие расстояния.
   Ученый  Ван,  похоже,  не  сомневался,  что  тут  замешана  магия.   Не
сомневался в этом как будто и Маффео. Ибо какое еще объяснение  тут  можно
было придумать?
   - Очень странно, - размышлял Ван. - Так далеко... впрочем,  гнев  порой
передается на  далекие  расстояния.  Мне  доводилось  слышать  предания  о
громадном старом храме, построенном в этих  приграничных  областях,  чтобы
славить милостивую госпожу Гуань-инь и отваживать бесчинствующих демонов с
головами лягушек,  так  что...  Хо!  -  Мерзкие  фигуры  в  очередной  раз
удалились в желтый туман,  но  взгляды  всех  путников  были  обращены  на
невозмутимое (до той поры) лицо ученого  Вана.