го-навсего  в  руку
обычно  считалось  большой  удачей.  В   таких   случаях   стрелу   просто
проталкивали, пока наконечник не выходил наружу, а потом отрезали оперение
и благополучно вытаскивали. Рана перевязывалась - и, при достатке времени,
боец прекрасно выздоравливал. Как правило.
   Но не теперь. Прямо на глазах у Марко, у Никколо, что нервно  перебирал
свои лучшие нефритовые четки, у Маффео, что встревоженно  подергивал  свою
седую бороду, - на глазах у всех, у всех...  О  Сан-Марко,  благословенный
тезка, - да ведь  раненый  парень  растет!  Распухает!  Вздувается,  будто
мочевой пузырь! Господи, Господи, каким же  мгновенным  ядом  смазали  эту
страшную  стрелу?  Кожа  молодого  монгола  сначала   побагровела,   потом
сделалась синей, как баклажан.
   И  все  растягивалась  и  растягивалась.  Всадник  раздувался   подобно
блестящей иглобрюхой рыбе. А  потом  -  хлоп!  Вспухшая,  сплошь  покрытая
кровоподтеками плоть взорвалась,  будто  фейерверк  на  каком-то  зловещем
салюте, - и во все стороны полетели клочья мяса молодого монгола.
   Со взрывом разлетелась  в  клочья  и  иллюзия  об  иллюзии  -  косматые
монгольские пони в диком ужасе заржали и разом встали на  дыбы.  А  потом,
словно подхваченные незримыми вихрями, понесли своих всадников кто куда. И
вот - Марко остался один. Один -  в  этой  загадочной,  продуваемой  всеми
ветрами пустоши.



3

                                      Мын: Недоразвитость.
                                      Весенние потоки под недвижной горой.
                                      К младому глупцу приходит удача.

   Марко дал волю своему взбесившемуся  коню.  Позволил  нести  себя  куда
вздумается. И не обращал внимания  ни  на  спутников,  ни  на  направление
стремительного бега. В голове сидели только черные стрелы - если, конечно,
то были стрелы. Некогда Моисей и маги Египта превращали жезлы  в  змей,  а
змей в жезлы. Но как могли птицы - даже столь необычные -  превратиться  в
твердые, как палки, стрелы? К тому же  обычные  стрелы  не  кровоточат.  И
все-таки  особенно  потрясало  Марко  вовсе  не  само   чудо   невиданного
колдовства. И не страх затеряться в этих безлюдных  просторах,  оторваться
от товарищей и родни. И даже не то и дело звучавшие рефреном вопросы: "Кто
это сделал? Зачем?"
   Потрясали венецианца жуткие мысли о том  загадочном  яде  -  магическом
зелье на наконечниках стрел, - которое в считанные мгновения  (секунды!  о
ужас - секунды!) превратило  молодого  монгола  в  нечто  лилово-черное  и
немыслимо раздутое - причем он жил! все еще жил! - а отравленное тело  все
вздувалось и пухло,  -  пока  накопившиеся  соки  не  разорвали  в  клочья
гноящуюся плоть.
   ...Еще одна стрела, шипя, вонзилась в песок под самыми  копытами  пони.
Это уже был не просто страх. Нечто большее. С диким воплем Марко пришпорил
своего измученного коня - а в голове  тем  временем,  будто  обрывки  сна,
проплывали взбаламученные ужасом воспоминания...


   - Так почему же римский папа, - уже в сто первый раз вопросил  Хубилай,
- не прислал с вами, как я того требовал, сотню ученых священников?  Пусть
бы поведали мне о святом кресте и святом елее, о  святом  хлебе  и  святом
вине. Пусть бы построили для меня большие часы, большие башни и  крепости,
большие осадные машины и большие военные корабли. Почему? Раз он  называет
себя всемирным отцом. Почему? - Великий хан тяжко вздохнул, и  в  горле  у
него что-то негромко хрипнуло. А длинная жемчужная бахрома, что свисала  с
увенчанной солнцем и луной золотой короны, слегка закачалась.
   Это посольство к папе составляло главную цель первого  и  единственного
путешествия юного Марко (а для его седеющих  дяди  и  отца  -  второго)  -
удивительного  путешествия  по   бесконечному   разнообразию   евразийских
просторов. Почему же  великий  хан  пожелал  наладить  контакт  с  римским
первосвященником? Быть может, святой  отец  христианского  мира  и  впрямь
вызывал у него неподдельный интерес? Тем более что мать  Хубилая  была  из
несториан - и поклонялась кресту. А  может,  он  хотел  упрочить  шелковые
торговые связи  между  востоком  и  западом?  Или  Хубилай  желал  обрести
западных союзников  для  борьбы  с  лихорадочной  экспансией  сарацинов  и
бесчинством  неугомонных  степных  вассалов,   направляемых   воинственным
Хайду-ханом?
   А впрочем, неважно почему. Начиналось же путешествие как смелое,  но  в
общем-то вполне обычное торговое предприятие. Марко был тогда  совсем  еще
мал. В году 1260-м по христианскому летосчислению братья  Поло  -  старший
Пикколо, немногословный, с пышной каштановой бородой,  и  младший  Маффео,
смуглый, непостоянный, - пустились в странствие, желая  открыть  для  себя
новые выгодные рынки на широкой реке  Волге.  Но  вместо  выгодных  рынков
нашли они  там  только  ожесточенные  военные  стычки  местных  враждующих
ханств, которые перекрыли им путь. И только тогда братья решили  двинуться
на восток  -  в  песчаные  земли,  где  до  той  поры  не  бывал  ни  один
венецианский купец. В конце концов  им  удалось  прибиться  к  верблюжьему
каравану, что держал путь по пустынным торговым путям  ко  двору  Хубилая,
великого хана всех монголо-татар, - туда, где побывали немногие европейцы.
   Разум Хубилая оказался быстр, как степной  конь,  а  интересы  великого
хана  были  еще  шире  его  империи.  Он  тепло  приветствовал  оборванных
чужеземцев  и  благосклонно   выслушал   их   рассказы   об   экзотической
христианской Европе. Наконец, великий хан отправил Никколо и Маффео  По-ло
в качестве своих личных послов к папе,  вручив  им  золотую  императорскую
табличку, которая гарантировала безопасный проход  по  всем  недружелюбным
монголе-татарским землям. Хубилай предложил папе прислать делегацию из ста
ученых священников, сведущих в семи искусствах и христианском  вероучении.
И утомленные путешествием братья  Поло  отправились  на  запад  как  послы
сидящего на Троне Дракона и снова пересекли охваченный войнами евразийский
континент.
   ...А  в  воспаленной  голове  Марко  все  шипели  и   шипели   зловещие
отравленные стрелы...
   В году 1269-м по западным календарям Никколо и Маффео вернулись в  свой
милый сердцу портовый город - в могучую и процветающую республику Венецию,
чьи роскошные сокровищницы полнились византийскими побрякушками и  золотом
крестоносцев, чьи великолепные закрома распирало от  товаров,  привезенных
купцами из всех торговых портов ведомого им мира. Наконец-то  братья  Поло
вновь увидели отделанные розовым мрамором стены родного дома, по  которому
они  так  тосковали,  -  родного  Палаццо  ди  Поло,  на  гербе   которого
красовались  четыре  черных  скворца.  Но  кое-что  здесь,  к   несчастью,
переменилось. Никколо с глубокой скорбью узнал о том, что в эти десять лет
умерла его жена. Но его сын Марко вырос в крепкого пятнадцатилетнего юношу
- и все еще ждал отцовского возвращения.
   Ожидание... ожидание... да неужели Марко всю свою молодую жизнь  провел
в ожидании? Жил, упрямо ожидая возвращения отца и дяди, хотя все семейство
уже решило, что блудные братья Поло давным-давно отправились на тот  свет.
Потом ожидал аудиенции у недавно избранного папы, чтобы  исполнить  данное
старшим Поло повеление Хубилай-хана. Ожидал, пока пройдут бури, бедствия и
баталии и они смогут продолжить свое путешествие в далекий  Катай.  Полный
опасений, ожидал встречи с великим ханом... А теперь - опять ожидал, когда
над головой прекратят свистеть эти жуткие отравленные стрелы,  чтобы  конь
его смог наконец прекратить свой неверный бег подальше от опасности. Чтобы
можно было опять взяться за исполнение этого нового и совершенно безумного
повеления Хубилая...
   Марко прекрасно помнил,  как  удивился  он  тем  туманным  венецианским
утром, когда вернулся домой  после  каких-то  своих  озорных  проделок  на
пахнущей рыбой Словенской набережной Большого канала и недолгой  остановки
у погруженной в дымку церкви святого Захарии, где покоился  прах  дожей  и
его  матери.  Кичливый  школяр  из  благородной  купеческой   фамилии   со
щегольским павлиньим пером в шляпе и первой рыжеватой порослью на щеках. А
в прихожей Палаццо ди Поло сидели два нищих монаха-оборванца в потрепанных
шерстяных плащах  -  и  ухмылялись,  будто  уличные  актеры,  изображающие
паяцев.
   Марко начал было  выговаривать  слугам  за  то,  что  пустили  подобную
публику дальше задней двери на кухню, но тут один из монахов  -  тот,  что
повыше, с каштановой бородой, - встал и  заключил  юношу  в  весьма  дурно
пахнущие объятия. А потом сказал:
   - Здравствуй, сынок.
   Мать Марко уже давно встретилась с ангелами в Раю, и на свете оставался
только один человек, способный так к нему обратиться. Вне себя от  радости
Марко воскликнул:
   - Папа!
   Седовласый крепыш дядя Маффео загоготал и потрепал  своего  счастливого
племянника по щеке. Потом они пообедали телячьим филе, протушенным с вином
и грибами, и проговорили чуть ли не до утра. Отец и дядя быстро  вскружили
юноше голову рассказами о своих странствиях и поручении великого хана.
   И что же тогда сказал им Марко? Что он предпочтет остаться  за  уютными
розовыми стенами Палаццо ди  Поло?  Что  будет  и  дальше  штудировать  со
сморщенным  отцом  Павлом  сухие  латинские  глаголы  и  присматривать  за
поступлением словенского чернослива в семейные закрома? Нет. Нет и еще раз
нет. Марко заговорил, как и подобает отважному венецианскому юноше:
   - Отец... дядя... возьмите меня с собой!
   ...Сюда - в эти опасные пустоши востока, где отравленные стрелы  летают
подобно воронам и за считанные мгновения  превращают  молодого  монгола  в
громадный вздувшийся фиолетово-черный баклажан...
   Но тогда Марко еще ничего не знал о всех этих чудесах и  ужасах.  Он  и
представить себе не мог, насколько мир огромен и многолик. Какие  странные
и страшные дороги им придется пройти. Тогда ему казалось,  что  добираться
им - примерно как до Болоньи. Или, быть может, чуть дальше, чем до Рима.
   А в Риме тогда как раз скончался папа Климент, старый и мудрый франк, -
и жадные до власти кардиналы битых три года пререкались и спорили. Папский
же престол тем временем оставался пустым. Миссия братьев Поло для великого
хана затягивалась и затягивалась. Всевозможные тетки,  кузены  и  слуги  в
Палаццо ди Поло уговаривали их плюнуть  на  это  бессмысленное  поручение.
Продать драгоценную золотую табличку-пропуск Хубилая и остаться дома - под
щитом с четырьмя скворцами. Нежиться подобно шелковистым котам у семейного
очага. Вино здесь сладкое и жизнь  мирная.  Можно  пощипывать  кухарок  за
пухлые задницы и таскать миндальные пирожные из громадной открытой печи.
   А они вместо этого отправились к желтоватым стенам города  крестоносцев
Акки - к  палящему  солнцу  над  берегом  Палестины.  Быть  может,  хотели
заручиться духовной поддержкой  в  Святой  Земле,  а  быть  может,  просто
оттого, что братьев Поло всегда тянуло на восток - будто неустанный  ветер
подгонял их с запада.
   И вот - ледяной ветер западных дебрей задувал в обезумевшие  от  страха
глаза Марко желтую пыль...
   Во франкской твердыне Акке братьям Поло суждено было встретить  недавно
избранного папу  Григория,  который  направил  великому  хану  свои  самые
доброжелательные приветствия. А в  качестве  дара  -  священное  масло  из
лампады, что  освещала  гробницу  Христа  в  Иерусалиме.  В  ответ  же  на
настоятельное требование Хубилая папа послал -  нет,  не  сотню  -  двоих.
Всего двое ученых священников отправились с братьями Поло в Катай. Но и те
оказались малодушными. Очень скоро их устрашили и  тяготы  путешествия,  и
трудность их задачи в языческих землях.  Два  ученых  мужа  с  облегчением
повернули обратно...
   Повернули, оставляя усталых Никколо и Маффео Поло (а  с  ними  и  юного
Марко) путешествовать на восток по дикой и разоренной войнами Евразии  без
единого сведущего в семи искусствах и христианском вероучении  священника.
Одних. Даже без какого-нибудь монаха, дьякона или послушника.
   Всю  дорогу  троим  путникам  приходилось  сталкиваться  с   отчаянными
опасностями и тяготами, но  ни  одна  из  них  не  тревожила  больше,  чем
постоянное беспокойство, что туманило разум, и неизбежный вопрос: а  будет
ли великий хан рад их видеть - без  востребованных  священников?  Или  же,
убедившись в провале их миссии, Хубилай даст волю своему монаршему гневу?
   И не станет ли это рискованное путешествие из  богатой  Венеции  в  еще
более богатый Катай совершенно бесцельным? Вспомнит ли великий  хан  после
стольких лет, кто они вообще такие?
   А теперь, шестнадцать лет спустя, когда и у Марко  уже  выросла  пышная
каштановая борода, они держат путь по  еще  одному  высочайшему  повелению
Хубилая. И снова мучает вопрос: доволен ли будет великий хан? Да и  вообще
- увидятся ли они с ним (и друг с другом)? Или  взмыленный  конь  Марко  в
конце  концов  падет,  оставляя  своего  седока  на  сомнительную  милость
отравленных стрел?



4

                                  У-ван: Беспорочность.
                                  Гром рокочет в поднебесье.
                                  Так древние цари взращивали свои народы.

   Крики   начальника   монгольской   стражи   "Рассейтесь!   Рассейтесь!"
настойчиво убеждали всех подчиниться. Хотя никаких подобных приказов уже и
не требовалось. Многожильные кнуты, что со  всего  размаху  опускались  на
крупы коней и пони, действовали куда  лучше  любых  приказов.  Весь  отряд
конников сломя голову разбегался кто куда. Куда-нибудь! Хоть  к  черту  на
рога! Только бы спастись от этих отравленных стрел.  В  самом  яде  ничего
нового не было, но ужасающая стремительность его действия наполняла сердца
страхом и невыносимым отвращением.
   А Никколо, даже когда  насмерть  перепуганный  конь  понес  его  прочь,
остался на удивление невозмутим. Как  будто  поблизости  от  него  никаких
стрел с черным оперением в песок не вонзалось.  И,  даже  заметив  быстрое
приближение гигантской кошки,  он,  по-прежнему  сохраняя  выдержку,  лишь
принялся шарить глазами по сторонам, пока не заметил груду  валунов  и  не
поспешил под  их  укрытие  (особенно  не  мудрствуя  и  не  позволяя  себе
отвлечься на мысли о том, человек или зверь навалил эту груду).
   Грязно-белый, покрытый черными пятнами гигантский  ирбис,  или  снежный
барс, с виду напоминал  всего  лишь  (всего  лишь!)  неимоверных  размеров
кошку, для  которой  человек  был  вроде  мыши.  Впрочем,  знакомый  облик
чудовища особого облегчения предполагаемой жертве - скорчившейся в подобии
норы и перебирающей свои лучшие нефритовые четки - не принес. Но при  этом
мессир Никколо Поло только лишь испугался. И не более того.


   Волею случая Маффео Поло и нервозный катаец -  администратор  похода  -
бросились удирать в одном направлении. Кто  из  них  первым  услышал  крик
потревоженного грифона, значения не имело.  Оба  беглеца  тоже  закричали,
обмениваясь  отчаянными  жестами.  Потом  натянули  поводья,  останавливая
коней, спешились и легли на землю лицом вниз. Кони не стали их  дожидаться
и проверять истинность предания о том, что кониной  грифоны  не  питаются.
Высоко  вскидывая  копыта,  перепуганные  животные  понеслись   прочь   по
каменистой земле.
   Тут следует заметить, что тот, кто первым описал  грифона  как  отчасти
льва, отчасти орла, а отчасти змею, не только не заглядывал в "Комментарий
к Аристотелю по поводу категорий". Нет, человек тот, без всякого сомнения,
никогда не видел живого грифона. Грифон никоим образом не похож ни на одно
из хорошо знакомых и сравнительно безопасных животных. И пусть даже Солдан
в Новом Вавилоне, или Великом Кайро, порой держал у своего трона несколько
львов, а западные  императоры  частенько  наряду  с  соколами  приказывали
приручать и орлов, которыми они пользовались в волчиной охоте, - все равно
вряд ли кто-то мог бы назвать орла или льва хорошо знакомым и сравнительно
безопасным. Но почему-то  все  как  один  прекрасно  знают,  как  выглядит
грифон.
   Большинство из тех, кто хоть раз листал книжки с картинками, непременно
видели хоть один рисунок грифона. И насколько же все эти рисунки далеки от
реальности! Вспомнив об этом, Маффео вдруг задумался, а насколько близки к
жизни другие иллюстрации к "Бестиарию". Должно  быть,  они  реальны  ровно
настолько, насколько реальна сама жизнь в этих странных языческих краях...
   Потом мысли Маффео обратились к тем летним вечерам, когда  он  сидел  у
сводчатых окон библиотеки в Палаццо ди Поло, читая полный цветных рисунков
"Бестиарий", - жевал  при  этом  жареные  миндальные  орешки  и  потягивал
красное вино  из  хрустального  бокала  местной,  венецианской  работы,  с
золотой гравировкой фамильного герба Поло. Ах, эти легкие вина  Венеции...
эти великолепные венецианские пиры...
   И  как  же  эти  итальянские  лакеи   в   роскошных   ливреях   (многие
второстепенные правители не  привыкли  носить  одежды  и  вполовину  менее
богатые) - как эти лакеи один за другим  все  носили  и  носили  громадные
блюда с разнообразными яствами к инкрустированным  мрамором  пиршественным
столам. Вот крупная кефаль, вот четверть  жареного  быка,  вот  кролики  с
полными брюшками приправленных пряностями яблок. Дальше - журавли,  цапли,
дрофы. Ах, что за крылышко! Ах, что за ножка! Забивалось множество  свиней
(чье мясо годилось только для  слуг),  чьи  кости  и  копыта,  проваренные
вместе с телячьими, шли на превосходный крепкий  студень.  А  разве  может
быть невкусен студень, к которому примешан толченый миндаль  и  знаменитый
розовый сахар с Кипра (сам по себе источник изумительного вкуса нескольких
вин)? Студень, достаточно плотный, чтобы стоять чуть ли не все  пиршество,
высвобожденный из самых затейливых формочек - слонов и замков, кораблей  и
египетских пирамид...
   Но теперь настало время попировать грифону -  и  жуткий  пир  этот  был
устрашающе реален. Маффео Поло лежал,  сплющив  седеющую  бороду  о  серую
гальку, отполированную какой-то древней исчезнувшей рекой. Лежал,  объятый
ужасом. Но только лишь - ужасом.


   А чувство, что испытывал Марко,  было  уже  по  ту  сторону  страха.  В
отличие от дяди он не спешился. А в отличие  от  отца  его  не  бросило  в
сумасшедший галоп. Марко лишь смутно сознавал, что конь, дай ему волю, сам
найдет путь к спасению. Дважды он  чувствовал,  как  его  коня  бросает  в
сторону, - и дважды, оборачиваясь,  замечал  груду  гнилья  под  обрывками
одежды. И еще - каркающих ворон на этом гнилье. В голове сидела поговорка:
гроб  монгола  -  воронья  утроба.  Полными  дикого  ужаса  глазами  Марко
оглядывался вокруг, вовсю напрягая слух, прислушивался - но слышал  только
барабанную дробь конских копыт... и собственное прерывистое дыхание.
   Вот и еще одна стрела, шипя по-змеиному, вонзилась в песок...


   Вспомнился тот разговор с великим ханом, когда Хубилай в  виде  великой
милости дал ему из своих царственных рук рисовую лепешку.  Марко  разломал
лепешку и принялся бросать кусочки прожорливым рыбинам  в  карповом  пруду
Великого Уединения -  в  императорском  парке  Ханбалыка,  зимней  столицы
Поднебесной. Редко кто удостаивался подобной милости.
   Взмахнув широким рукавом парчового халата, обильно украшенного золотыми
карпами и лотосами, великий хан тогда сказал:
   - Вон туда! Вон тому! Там, под ивой, здоровенный желтый карп - кинь ему
хороший кусочек. Он был здесь, еще когда пришел мой отец. Совсем  древний.
"Старый Будда" - так его кличут. Понятия не имею почему. Разве  Будда  был
рыбой? Впрочем, ладно. Я уважаю все религии.  А  почему  нет?  Не  все  ли
равно, какое божество поможет усталому и озлобленному? Слышал  ты.  Марко,
когда-нибудь про замок, где все живут вечно - но спят? Всем известно,  что
карпы живут очень долго... если только  им  позволяют.  Мой  дед,  Чингис,
частенько советовался со сведущими в алхимии от