ль Марко,  отец
Павел.
   Троим  Поло  также  предстояло  проявить   терпение.   Возможно,   если
загадочная  миссия  венецианцев  завершится  успехом,  Хубилай   по-царски
вознаградит их золотым пропуском и дозволением отбыть  домой,  в  Венецию.
Или если, к примеру, выяснится, что эта Спящая Красавица - кем бы  она  ни
оказалась - секретом бессмертия  не  обладает.  Что  она,  скажем,  просто
лентяйка и никакая на самом деле  не  красавица...  Тогда  Марко  смог  бы
убедить великого хана,  что  ему  самое  время  обратиться  за  советом  к
римскому папе с его доктриной вечной  жизни.  Да,  эта  авантюра  все-таки
давала кое-какие надежды...
   - Слушаю и повинуюсь, мой господин, - с низким поклоном произнес мессир
Марко Поло.


   И вот они попали сюда - одному Богу ведомо куда  именно,  -  сюда,  где
таится страшная угроза. И где медленно и неотвратимо надвигается смерть.



6

                                              Кунь: Истощение.
                                              Воды тонут под сухим озером.
                                              В движении - раскаяние.

   Когда валун двинулся, мессир Никколо Поло снова  зашептал  воззвание  к
Святой Деве Марии и попытался вжаться еще дальше в щель  меж  испещренными
черными  прожилками  обломками  скалы.  И  тут  произошли  два  вроде   бы
незначительных события. Во-первых, под коленом у Никколо щелкнула какая-то
щепка, занесенная сюда,  скорее  всего,  давно  ушедшими  в  землю  водами
редкого дождя. А во-вторых, что-то больно впилось ему в бедро. Никколо тут
же сообразил, что это крупный, странной формы  кристалл,  который  он  уже
многие  годы  у  себя  хранил.  (Ни  один  мало-мальски  опытный  торговец
драгоценностями не верил, что кристалл этот представляет собой окаменевший
лед, - но никто и не мешал верить в это возможному покупателю.)
   Поразительная форма кристалла сама  по  себе  представляла  интерес,  и
Никколо  решил  хранить  его  в  качестве  амулета.  И,  как   выяснилось,
некоторыми странными свойствами тот и впрямь обладал.
   После еще одного броска  гигантского  черно-белого  барса  валун  опять
двинулся. А потом со скрипом встал на  прежнее  место.  Почти  на  прежнее
место. На какую-то долю дюйма от прежнего места. Будь у  Никколо  желание,
он мог бы прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы валун упал. Но  не
было у него такого  желания.  Вместо  этого  ему  очень  хотелось  -  пока
шлепанье громадных лап зверя указывало на то, что людоед по-прежнему ходит
вокруг да около и собирается предпринять новую атаку, - отчаянно  хотелось
ему немного передвинуть в сторону впившийся в  бедро  кристалл.  А  заодно
отправить куда-нибудь в сторону неба еще несколько воззваний к Святой Деве
Марии.
   Не отважившись двинуться дальше, чтобы убрать  из-под  бедра  кристалл,
Никколо - скрюченный, сдавленный со всех сторон -  сунул  руку  за  пазуху
стеганого халата и ухватился за карман со странной формы камнем. Отчаянный
рывок - и кристалл перестал больно давить ему  в  бедро.  Сначала  Никколо
просто  держал  его  в  руке,  снова  и  снова   дивясь   странному   виду
"окаменевшего льда". А потом - осторожно-осторожно  -  поднес  кристалл  к
единственному лучику солнечного света, что недавно прорвался сквозь щель в
обломках скалы. Лучик прошел насквозь. Нет, не просто насквозь - казалось,
он закружился внутри кристалла, смешиваясь  с  клубящимися  там  облаками,
чтобы снова появиться снаружи, но уже под другим углом.
   И этот вышедший под углом солнечный  луч  (неведомо  как  утолщенный  и
усиленный)  Никколо  обратил  на  оторванные  гигантским   барсом   клочки
стеганого халата. С трудом, но ему это удалось. Хотя рука сильно дрожала.


   Не отрывая лица от земли, мессир Маффео Поло лежал и слушал, как грифон
увлеченно пожирает свежее мясо, только что бывшее  человеком.  Он  пытался
припомнить хоть какую-нибудь молитву, но  в  голову  лезла  только  родная
Венеция. Как солоноватые воды Словенского  канала  лениво  плескались  под
окнами его спальни, еще когда  он  был  зеленым  юнцом,  -  и  как  те  же
солоноватые волны плескались  в  его  снах.  И  как  холодно  поблескивали
золотые мозаики четырех святых  покровителей  в  тенистой  арке  громадной
базилики ди Сан-Марко жарким летним деньком. Поблескивали и слепили  глаза
своим мутноватым сиянием. А пиршества... ах, эти несравненные пиршества...
   Как требовал обычай, прежде дожа в главный пиршественный зал мраморного
Герцогского дворца входил отряд одетых в алое волынщиков из Абруцц.  Слухи
по поводу сего ритуала ходили самые  противоречивые.  То  ли  Венеция  раз
приняла его, покорив однажды Абруццы. То ли Абруццы его добились,  покорив
однажды Венецию. "Хроники" и об одном  и  о  другом  умалчивали,  так  что
каждый мог судить, как ему нравится...
   И всякий раз, когда первое потрясение проходило,  завывание  и  зудение
тонуло в общей болтовне. Ибо излишняя молчаливость у  венецианцев  никогда
не наблюдалась. И,  как  однажды  заметил  их  главнокомандующий,  никогда
венецианцы не снисходили до того, чтобы возить на своих галерах  мулов.  А
значит, волынщикам и мулам  приходилось  стучать  каблуками  (последним  -
копытами) от удаленной их области на самом юге Италии.
   - Марон! - вырвалось как-то у Маффео. - Что  мы  тут  слушаем?  Рев  их
мулов или их музыку? Или это без разницы?
   Первое блюдо трапезы составляла пища, за которой далеко отправляться не
приходилось, а именно: водоплавающая птица венецианских лагун,  начиненная
трюфелями - белыми трюфелями Терра-Фирмы  у  венецианских  берегов,  а  не
черными, что так любимы франками и испанцами. Трюфелей было не так  много,
как обычно, ибо в честь близившегося  праздника  святых  колокола  звонили
денно и нощно, а свиньи, специально выдрессированные отыскивать  грибы  на
запах, выучились также разом бежать в укрытие,  только  заслышат  знакомый
звон. Ибо колокола звонят и в час тревоги - когда  к  городу  приближается
враг. Свиньи эти,  понятное  дело,  отличались  от  тех,  которым  вначале
предлагались кусочки каждого лакомого блюда - для твердой уверенности, что
пища не отравлена. Таких свиней держали ровно тридцать три рыла. Говорили,
мол, в память об Александре Великом, который (по легенде) был  отравлен  в
Вавилоне тридцати трех лет от роду...
   Очень скоро до Маффео дошло, что волынщиков  уже  нет.  Появился  более
привычный оркестр, а  когда  музыка  ненадолго  смолкла,  чтобы  музыканты
смогли выдуть слюни из  своих  инструментов,  в  дело  вступили  клоуны  и
всевозможные шуты. Многие высокопоставленные  особы  начали  без  зазрения
совести набивать карманы целыми пригоршнями орехов и сластей со всех  трех
континентов, намереваясь забрать их домой - женам и детям, а  также  особо
ценимым слугам. Тем  временем  несколько  оркестров  принялись  играть  по
очереди. Ах, эти чудесные пиршества... ах, Венеция...


   Обрывки тряпья, быть может, и не были  столь  же  сухи  и  горючи,  как
полотно, сжигаемое в закрытом баке. Сухими, как  гнилушки,  они  также  не
были. И все-таки оказались достаточно сухими. Особенно присыпанные черными
хлопьями из прожилок в  валунах  -  хлопьями  этого  странного  катайского
камня, что горит, как древесный  уголь.  Долгие-долгие  мгновения  Никколо
смотрел на усиленный солнечный луч, проходивший сквозь кристалл как сквозь
линзу. И ничего не происходило...
   Ничего не происходило.
   А потом - из кучки угольного камня  и  обрывков  одежды,  слабый-слабый
вначале, стал пробиваться дымок. Вился все  сильнее.  Подрагивал.  Никколо
отчаянно думал, что же ему  теперь  делать.  Наконец,  полностью  сознавая
опасность принятого решения, с трудом нагнул  голову  к  тлеющей  кучке  и
принялся дуть. Шлепанье лап ненадолго смолкло. Потом гигантский барс снова
бросился - и валун опять двинулся с места.
   Не переставая молиться, Никколо дул. Вот дымок уже превратился в пламя.
Тогда Никколо быстро схватил  высушенную  временем  деревянную  палочку  и
сунул ее в огонь. Вероятно, древесина  сгнила  не  настолько,  чтобы  лишь
тлеть, так как палочка мгновенно и ярко вспыхнула.
   Тут мессир Никколо Поло закричал. Огромный зверь тремя широкими  шагами
обошел груду валунов и, как уже сотню раз  до  этого,  сунул  внутрь  свою
увенчанную страшными когтями лапу. А Никколо что было силы воткнул  в  эту
лапу свою горящую палочку.
   Гигантский барс взвыл от боли и  потрясения.  Бешено  царапнул  когтями
груду камней. А потом, подняв обожженную  лапу  чуть  не  к  самой  пасти,
подпрыгивая и громко  воя,  стремительно  побежал  прочь,  обезумевший  от
нежданной и невыносимой боли.


   Маффео Поло прекрасно знал, что сделает грифон, когда покончит со своей
трапезой. Сам он, конечно, этого не видел, но  слышал  рассказ  одного  из
свидетелей, рассказанный зловещим шепотом у ночного  костра  из  кизяка  и
хвороста. Вначале грифон вытянет одно громадное крыло, затем другое  и  по
очереди их почистит. Потом поднимет свою птичью голову и,  хлопая  мощными
крылами, вперевалку пустится бежать по земле. Дальше он как бы изготовится
к прыжку - и побежит на двух своих львиных лапах.  Потом  грифон  выпустит
кал - чтобы, по мнению тюрков, монголов и татар, разом убавить в  весе,  а
значит, чтобы обрести дополнительные силы и  легче  взлететь.  Наконец,  с
этими  страшными  звуками  топанья  и  взмахов  тяжелых  крыл,  кажущимися
какой-то сатанинской пародией на сладкую песнь крыл серафима...
   Звуки, которые теперь слышал Маффео, вполне соответствовали большинству
из описанных. И венецианец - отчасти из-за шума, который вроде бы удалялся
(известно ведь - "грифон  никогда  не  оглядывается"),  а  отчасти  просто
оттого, что не мог он уже недвижно лежать ничком, - поднял седую голову.
   Увиденное немедленно вызвало у него возглас "Марон!"  и  жуткий  испуг.
Маффео тут же огляделся - но никто и ничто его не услышало.  Тем  временем
из какой-то прежде не  замеченной  расщелины  в  мрачных  скалах  выскочил
гигантский  снежный  барс,  о  котором  раньше  венецианец   знал   только
понаслышке.
   Зверь несся какими-то неловкими скачками, в основном на трех  лапах,  и
рычал так, что Маффео тут же вспомнил взрывы катайского громового порошка.
Время от времени, видимо просто по  привычке,  он  наступал  на  четвертую
лапу. Когда это случалось, барс испускал дикий крик - по  тону  совершенно
несходный с криком грифона, - и казалось,  он  сам  готов  отхватить  себе
левую переднюю лапу.
   Неужели грифон не заметил чудовищную кошку? Или грифону не было до  нее
дела? А может, грифон просто не мог остановить свой стремительный бег?
   Грифон  несся  навстречу  гигантскому  барсу.  Гигантский  барс   несся
навстречу грифону. Потом, снова приподнявшись и продолжая бежать  на  двух
лапах, грифон отвел в сторону свой змеиный хвост и оставил  на  земле  еще
один холм дымящегося смрадного кала.
   Наверное, именно оттого, что грифон приподнялся и как бы подался назад,
могучая кошка решила, что  враг  собрался  напасть.  Или  гигантский  барс
просто обезумел от боли. Немыслимый бросок  -  и  он  вцепился  грифону  в
глотку, глубоко запуская когти в мощное тело фантастической твари.  Дважды
грифон, неспособный сбросить  с  себя  нападавшего,  превозмогая  страшную
тяжесть, с дикими криками поднимался в воздух - и дважды беспомощно падал.
Что за вой тогда раздавался! Какие визги и хрипы!
   Маффео  на  что  угодно  мог  спорить,  что  в  третий  раз  грифон  не
поднимется. А тот поднялся! Поднялся! Кто еще со времен слепца Гомера, что
под звуки арфы  поведал  о  пожаре  Трои,  лицезрел  столь  величественную
картину?  Кровавая  схватка  разворачивалась  уже  наверху  -  под  сводом
желтеющего к сумеркам неба. Неба, которое Ван Лин-гуань назвал всего  лишь
иллюзией. "Н-да, - подумал Маффео, - лучше бы оно ею и было".
   Выживет ли грифон, если сумеет  стряхнуть  с  себя  смертоносную  ношу?
Выживет ли гигантский барс,  если  сумеет  снова  притянуть  противника  к
земле?
   Все дальше и дальше в  каком-то  гигантском  вихре  ревела  битва.  Оба
чудовища страшно кричали. Наконец, с неба хлынула настоящая река крови - и
сплетенные в один клубок тела ринулись вниз. Сама  земля  содрогнулась  от
тяжеловесного удара.
   Потом комок разделился на две половинки...
   И в мире вдруг воцарилась мертвая тишина.



7

                                  Цуй: Воссоединение.
                                  Озеро плавает над землею.
                                  Велики приношения царя хранителям храма.

   Пещера оказалась тесной, темной  и  узкой.  Собственно,  и  не  пещера,
просто мелкое  углубление,  выветренное  на  склоне  рыбовидного  холма  -
примерно там, где у карпа расположены жабры. И помещался  туда  разве  что
один  человек  со  своим  конем.  Но  Марко  обрадовался  тесноте,   когда
выяснилось, что пещеру уже  занимает  татарин  Петр,  его  молодой  слуга.
Спасаясь  от  отравленных  стрел,  татарин  тоже  бежал  к  этим  поросшим
кустарником рыбовидным холмам - будто ведомый своим тезкой, святым Петром,
рыболовом.
   Двое дрожащих, взмокших пони прижались друг к другу - словно не  только
от тесноты, но и для поддержки. Марко и  Петр  крепко  обнялись,  от  души
хлопая друг друга по спине, - тоже для поддержки.
   - А остальные... ты их не видел? - спросил Марко.
   Молодой  татарин  отрицательно   покачал   своей   угловатой   головой.
Иссиня-черные волосы парня свисали из-под наушников подшитого мехом  шлема
будто блестящая шторка, обрамляя его широкие скулы и черные  глаза.  Марко
выбрал Петра из многочисленной  стражи  как  личного  слугу  из-за  редкой
сообразительности парня, а также из-за таинственной способности общаться с
ангелами - и духами-дьяволами,  -  что  частенько  наделяло  его  странной
способностью предсказывать ближайшее будущее.  Но  теперь  ни  ангелы,  ни
духи-дьяволы не спешили обращаться к татарину, чтобы вывести их с Марко  к
остальным членам разбежавшегося отряда.
   День клонился к закату, и, дав небольшой отдых измученным коням,  Марко
и Петр оставили свое укрытие и поднялись  на  вершину  рыбовидного  холма.
Смертоносные вороны уже исчезли - но исчезли и сотоварищи двух путников.
   - Мне частенько доводилось играть в прятки с царевичем  Чингином  среди
плакучих ив, что растут вкруг карпового пруда Великого Уединения у зимнего
дворца в Ханбалыке, - размышлял вслух Марко. - Здоровье Чингина  пошло  на
убыль еще до моего прибытия в Катай, и он был слишком немощен  для  бурных
охот и прочих мужских развлечений... Но когда погода баловала  и  царевичу
становилось получше, он любил забавляться мальчишескими  играми.  А  вдруг
все это лишь игра в прятки в зимних садах дворца?
   Сидя на своих мохнатых пони, Марко и Петр тревожно озирали  горизонт  в
поисках хоть каких-то следов пропавшего отряда. А в голове у Марко снова и
снова прокручивались игры в прятки  с  болезненным  царевичем  Чингином  в
парке под переливающимися черепичными крышами Ханбалыка.


   Побеленные известью внешние стены зимней столицы великого хана в  длину
составляли почти тысячу ли. Они были  окружены  рвом  и  снабжены  боевыми
укреплениями, складами  и  мощными  воротами,  что  вели  в  людный  город
Тай-тинь, отстроенный Хубилаем из пепла после монгольского нашествия.  Меж
этой наружной каменной стеной и выложенными  яркой  черепицей  внутренними
стенами,  что  замыкались  вокруг  роскошной   императорской   резиденции,
располагались мощенные булыжником просторные дворы и сады для всевозможных
церемоний. Рощи величавых деревьев сменялись там широкими  лужайками,  так
напоминавшими Хубилаю родные монгольские степи,  и  всюду  были  проложены
искусно вымощенные дорожки. Среди ив, рано цветущих  сливовых  деревьев  и
магнолий мирно паслись олени и играли белки.
   В северном конце парка находился холм, где  Хубилай  приказал  высадить
великое разнообразие  гигантских  вечнозеленых  деревьев,  привезенных  на
татуированных слонах из самых дальних  областей  его  империи.  Холм  этот
выложили плитами зеленой яшмы и нефрита, а на вершине возвели  павильон  -
тоже из яшмы и нефрита - с загнутыми вверх свесами крыши. По  углам  крыши
установили нефритовых драконов-хранителей. Впечатление павильон производил
исключительно зеленое.
   У основания Зеленого Холма  кольцом  располагался  искусственный  пруд,
питаемый естественной протокой, куда животные приходили на водопой и где в
изобилии водились карпы, лебеди,  а  также  другая  рыба  и  водоплавающая
птица. Пруд пересекали изящные эмалированные мостики, что вели к  Зеленому
Холму и личному дворцу царевича Чингина по ту сторону протоки. Как  раз  у
этого карпового  пруда  Великого  Уединения  Марко  гулял  и  беседовал  с
Хубилаем, кормил с  руки  старого  карпа  и  играл  в  прятки  с  недужным
царевичем.
   Худой как жердь и бледный как слоновая кость Чингин,  лишь  несколькими
годами старше Марко, был одарен талантами игры  на  лютне  и  каллиграфии.
Тонкие  черты  лица  царевича  то  и  дело  искажались  гримасой  боли  от
изнурительной болезни, уже распространившейся по всему его телу. Но  разум
Чингина был столь же любознателен и остр, как и у самого Марко. Им  просто
суждено было подружиться.
   - Расскажи мне еще раз о путешествии через Большую Армению,  -  нередко
просил царевич, и Марко вновь и вновь рассказывал дивные истории  о  своих
странствиях по Евразии.
   Ни один из буддийских монахов, даосских магов  или  придворных  лекарей
Хубилая не мог распознать причину неравновесия Инь и Ян у Чингина.  Никому
не  удавалось  найти  и  метод  лечения  -  несмотря  на  всю  ворожбу   и
многочисленные изгнания нечисти, исследования пульсов, дыхания и  флюидов.
Пробовали  и  лечение  с  тончайшими  акупунктурными  иглами,  и  сжигание
лекарственных трав над нездоровой кожей царевича, и втирание едких  мазей,
и кормление целебными грибами заодно со смесями трав и высушенных, а потом
растертых в порошок главных органов  молодых  сильных  животных.  Но  даже
обжаренные в кротовом жире гадюки никакого результата не дали.
   - Вот если бы твой папа прислал сотню  знающих  докторов,  как  я  того
требовал... - обычно бурчал Хубилай, когда  прикованному  к  ложу  Чингину
было особенно худо. Но внимательный взгляд  великого  хана  недвусмысленно
высказывал Марко сомнения в  том,  что  даже  папские  лекари  помогли  бы
любимому сыну катайского властителя.
   В конце концов, когда безнадежность лечения Чингина  стала  ясна  всем,
Хубилай объявил своим наследником на Троне Дракона Тимура,  юного  сынишку
больного царевича. И совсем юный Тимур  получил  дворцовые  покои,  равные
покоям самого Хубилая, а также доступ к государственной  печати.  Отец  же
его тем временем все слабел и слабел.
   И все  же,  когда  погода  баловала  и  недужному  Чингину  становилось
получше, он по-прежнему получал несказанную радость от мальчишеской игры в
прятки. А еще царевичу доставляло удовольствие потягивать горячее  рисовое
вино  в  зеленом  павильоне,  практикуясь  в  поэтической  каллиграфии   и
рисовании коней в стиле прославленного Чао  Мэн-фу,  и  играть  на  лютне,
слушая рассказы своего венецианского друга Марко Поло о его путешествии  в
Катай... Марко  Поло  -  того  самого,  который  сидел  теперь  на  гребне
рыбовидного холма в жутких степях Западного Катая, по ту  сторону  Великой
стены в 10000 ли, лихорадочно  обшаривая  глазами  желтоватый  горизонт  в
поисках своего отца или дяди, и  желал,  чтобы  все  эти  ужасы  оказались
только игрой или захватывающим рассказом о чужих приключениях.


   - Сир Марко, - внезапно  прервал  размышления  своего  хозяина  татарин
Петр, - а что это там на горизонте? Случайно не дым?
   И правда дым.  Но  что  это  за  дым?  Дым  уютного  лагеря  Поло?  Или
какое-нибудь новое чародейство?
   - А что говорят твои духи-дьяволы? - спросил Марко у Петра.
   -  Они  говор