ят,  что  не  следует  нам  торчать  целую  ночь  на  этом
продуваемом ветрами холме. Говорят, надо осторожно подобраться  к  огню  и
посмотреть, друг там или враг.
   - Ха! - недовольно отозвался Марко. - Мое здравое итальянское разумение
могло бы подсказать мне то же самое - без помощи всяких дьяволов.
   - Значит, ваше здравое итальянское разумение и  есть  ваши  дьяволы,  -
ответил Петр и звонко хлопнул своего коня по крупу.
   Но дым не привел их ни к другу, ни к врагу.  Когда  они,  уже  к  самым
сумеркам, наконец добрались до его источника,  там  оказалось  нечто  куда
более зловещее,  чем  друг  или  враг.  Ибо  дым  лениво  вился  из  груды
испещренных  черными  прожилками  валунов  -  а  исходил  он  от   хлопьев
загадочного угольного камня и... от серой шелковой  мантии  Никколо  Поло.
Вокруг же груды валялись громадные кучи испражнений какого-то исполинского
хищника. Но ни страшного зверя, ни Никколо поблизости не наблюдалось. Быть
может, тварь  утащила  отца  Марко  в  свое  отдаленное  логово,  чтобы  с
комфортом насладиться лакомой итальянской пищей?
   - А что сейчас говорят  твои  дьяволы?  -  спросил  Марко  с  тревожным
выражением на вдруг побледневшем лице.
   - Мои дьяволы - и, между прочим, ваше  здравое  итальянское  разумение,
если вы только к  нему  прислушаетесь,  -  говорят,  что  навозная  тропа,
оставленная зверем, размечена не хуже большой дороги великого хана. И  еще
- что она не  замарана  человеческой  кровью.  Так  что  давайте,  хозяин,
проследуем по этой навозной тропе и выясним, куда она ведет...
   Сказано  -  сделано.  Они  проследовали  по  звериным  испражнениям  за
нагромождение валунов и  вскоре  миновали  разнесенные  в  клочья  останки
молодого монгола, пораженного отравленной стрелой. А примерно в трех ли от
загадочной  струйки  дыма,  на  просторной,  усыпанной  гравием  площадке,
обнаружили всех остальных!  Отца,  Никколо,  и  дядю,  Маффео  Поло!  Лица
старших  венецианцев  выражали  смертельную  усталость,  а  одежда  висела
лохмотьями - но они были живы! Целы и невредимы! Вместе с ученым  Ваном  и
другими членами отряда они разглядывали недвижные трупы лежащих бок о  бок
грифона и гигантского снежного барса.
   - Ну что? Значит, иллюзия? Да? Марон! -  обрушивался  на  ученого  Вана
дядя Маффео.
   - Да. Иллюзия.  И  очень  большая.  -  Ученый  утвердительно  кивнул  и
невозмутимо сунул ладони в рукава своего подшитого мехом черного шелкового
халата. - Такая большая и искусная, что даже я - если  бы  не  десятилетия
философской практики - мог бы поверить в реальность подобных фантазмов.
   Живы... живы почти все - кроме молодого  всадника,  лопнувшего  подобно
переспелой виноградине  от  иллюзии  отравленной  стрелы,  и  злополучного
катайского чиновника, с аппетитом пожранного грифоном. Целые и невредимые,
снова собравшись вместе, они разбили лагерь на ночь. Соорудили  костер  из
все еще тлеющих хлопьев угольного камня и остатков халата Никколо  Поло  и
добавили туда всякую всячину. Ветки полыни, засохшие кизяки невесть  каких
животных  и  деревянные  части  вьючных  седел,  что   валялись   повсюду,
сброшенные во время бешеной скачки.
   - Надо отпраздновать наше избавление от этих напастей, - заявил  Маффео
Поло, пока  все  потягивали  кислое  кобылье  молоко  и  глодали  жилистую
копченую баранину, да еще несколько плодов ююбы. - Давайте-ка пошлем наших
слуг на рынок у  Биржи  -  пусть  купят  там  добрый  баррель  сладчайшего
красного вина Тосканы и корзину  свежепойманных  сардин  из  наших  родных
венецианских лагун. Сардины следует поджарить со свежим репчатым  луком  и
чесноком на золотистом оливковом  масле.  А  есть  их  должно  с  горячими
пшеничными булочками с хрустящей корочкой, испеченными в большой кирпичной
печи, что рядом с кухней в Палаццо ди Поло.  Что  за  чудная  трапеза  для
странствующих купцов, наконец вернувшихся к семейному очагу! Нам следовало
бы собрать вокруг себя всех наших племянников и племянниц  и  поведать  им
удивительные истории...
   - Кажется, я сейчас заплачу, - с тихим  вздохом  отозвался  Никколо.  -
Сколько лет я уже не пробовал горячих пшеничных булочек! Здесь нет ничего,
кроме проса, песчаного риса и этой проклятой склизкой лапши, что заползает
в глотку, будто змея или червяк! Червяк, будь он проклят!
   - Лапша может быть и не столь отвратна, если ее приготовить как надо  с
оливковым маслом и чесноком. Стоит, пожалуй, добавить и тертого сыра. Нет,
венецианцам она вполне  могла  бы  прийтись  по  вкусу.  Многие  стали  бы
выкладывать за нее кругленькие суммы. Давай-ка, братец  Никколо,  захватим
домой немного сухой лапши. Если  мы,  конечно,  вообще  туда  вернемся,  -
сказал дядя Маффео, сопровождая негромкий вздох Никколо своим собственным,
куда  более  шумным,  и  закутываясь  в  плащ  из  шкуры  росомахи,  чтобы
защититься  от   ледяного   ветра,   беспрестанно   продувавшего   пыльные
северо-западные степи.
   - Если великий хан когда-нибудь нам позволит...  -  проворчал  Никколо,
перебирая свои нефритовые четки (каждая бусина размером с доброе голубиное
яйцо, ценою же как минимум в три корзины, полные отборных белых  трюфелей,
на рынке у Биржи). - А теперь давайте  закончим  нашу  жалкую  трапезу  из
скисшего кобыльего молока,  жилистого  мяса  и  этих  непонятных  фруктов,
которые вроде и не фиги,  и  не  финики.  Пора  спать.  Кто  знает,  какие
напасти, может статься, будут подстерегать нас  утром  -  когда  мы  опять
пустимся на поиски этой неуловимой Спящей Красавицы...
   - "Может статься", отец? Ты сказал -  "может  статься"?  -  переспросил
Марко.



8

                            Кунь: Исполнение.
                            Земля сверху и снизу.
                            Стойкая кобылица находит друзей на юго-западе.

   Новые  напасти  едва  смогли  дождаться  утра.  Закутавшись   в   давно
облюбованные паразитами заплесневелые спальные меха,  старшие  Поло  и  их
люди крепко спали, когда рассвет уже начал оттенять  болезненно-желтоватое
небо на востоке лиловыми тонами. Марко же пребывал в какой-то полудреме. В
столь суровых условиях он никак  не  мог  нормально  выспаться.  Усыпанная
гравием земля была  слишком  жесткой  и  колкой,  блохи  в  спальном  меху
венецианца оторваться не могли от его аппетитной плоти.  А  хуже  всего  -
духи  пустыни,   подобно   пронизывающим   ветрам,   что-то   беспрестанно
нашептывали в  самое  ухо.  Так  что  если  крепкий  сон  и  наступал,  то
сопровождался  он  лихорадочными  сновидениями  и  резкими,   будоражащими
пробуждениями.
   И теперь крепкий сон уже не приходил. Вместо него в ушах у Марко  вдруг
зажужжало и загудело - и духи тут были уже  ни  при  чем.  Нет,  не  духи.
Вполне реальное жужжание и гудение целых полчищ кусачих  нефритово-зеленых
мух, слетавшихся к распухающим трупам грифона,  монгольского  стражника  и
гигантского барса. Миг - и они были уже буквально повсюду: садились  Марко
на лицо, заползали в уши и ноздри, под одежду  и  под  меха  -  и  кусали,
кусали,  нещадно  кусали   все   тело.   Потом   поднимались   и   кружили
зеленовато-черными жужжащими  облаками  -  а  им  на  смену  тем  временем
подлетало новое голодное подкрепление и отчаянно бросалось на добычу.
   - Марон! Да это же сам  Вельзевул!  Повелитель  мух!  -  вскричал  дядя
Маффео, выпутываясь из спальных мехов  и  тщетно  пытаясь  отмахнуться  от
безжалостного роя.
   Монгольские  всадники,  выкрикивая  невнятные   степные   ругательства,
принялись отчаянно расцарапывать свою искусанную кожу. Верблюды  скалились
и фыркали, а кони ржали, били копытами и пытались сорваться  с  привязи  -
сбежать  от   этой   нефритово-черной   жужжащей   нечисти,   что   плотно
рассаживалась на их шкурах. Татарин Петр дико вскрикнул,  когда  маленькие
жадные твари залепили его измученные глаза.
   И тут сквозь весь хаос и смятение острый слух Марко различил  еще  один
странный  звук.  Словно  бой  ручного  барабанчика  и  протяжные   распевы
поклоняющихся  Будде  Шакьямуни.  ("Живи  он  в  христианские  времена,  -
говаривал как-то отец Павел, - был бы великим святым для Господа нашего".)
Потом  в  поле  зрения  показалась  весьма  любопытная  фигура.  Низенький
оборванный старикашка с бритой головой, в  потрепанных  бордовых  одеяниях
буддийского монаха.
   Старикашка бил в барабанчик и тянул свою заунывную песнь - а глаза  его
полны были спокойного безразличия к озверевшим насекомым и хлопающим  себя
по всем местам и проклинающим все на свете людям. Наконец, он поднял левую
руку и как-то по-особому согнул пальцы. Потом голосом певучим, тонким  как
тростник завел другое песнопение, что словно звучало  в  тон  с  жужжанием
мух, и закончил его резким бранным "пхат".
   Стоило монаху прокричать свое "пхат" трижды,  как  мухи  вдруг  куда-то
исчезли.
   Все монгольские и татарские всадники разом припали  к  земле  в  низких
благодарственных поклонах своему избавителю, в то время как  трое  Поло  и
ученый Ван, сложив руки на груди,  склонили  перед  ним  головы.  Бродячий
ла-ма высунул язык в знак  приветствия,  что  соответствовало  обычаю  его
горного  народа.  Марко  внимательно   разглядывал   широкую   физиономию,
обмазанную  прогорклым  маслом  для  защиты  от  непогоды.   По   сальному
перепачканному лицу и грязному зловонному халату можно было заключить, что
к  воде  старик  если  когда-нибудь  и  прикасался,  то  очень  давно.  От
маленького ла-мы несло примерно как от барана в тесном загоне.  Но  черные
глаза его лукаво поблескивали.
   Марко и раньше встречал таких бродячих колдунов, когда они  шастали  по
узеньким проулкам беспорядочно расползшегося столичного  города  Тай-тиня,
добывая себе пропитание за счет суеверий идолопоклонников. Частенько  один
или несколько забредали во владения преуспевающего купца  и  располагались
там, заявляя, что хозяину нужна защита от нависших  над  ним  демонических
сил. И вопросов у купца  никогда  не  возникало.  Вернее,  только  один  -
сколько и как заплатить. Торговались, как правило, долго.
   А порой они на многие месяцы останавливались  в  просторных  помещениях
самых солнечных двориков при доме и требовали себе самые изысканные блюда,
а то и наложниц хозяина. В качестве платы за свои замысловатые  заклинания
и  песнопения,  с  помощью  которых   якобы   отваживалось   зло,   монахи
предпочитали брать золото и самоцветы  (но  ни  в  коем  случае  не  новые
бумажные деньги великого хана). И, что любопытно, пока они находились  при
доме, никаких бед с его хозяином и  впрямь  не  происходило.  Быть  может,
демоны их страшились. Но Марко не раз задумывался, помогает ли  им  всякий
раз удача или некоторые ла-мы сами  фабрикуют  демонов,  чтобы  обеспечить
себе уютный кров в холодную зимнюю пору.
   Но теперь, увидев чародейство в деле,  Марко  вынужден  был  признаться
себе, что искусство ла-мы весьма его впечатлило. Весьма - и даже очень.
   - Благодарю вас, драгоценнейший,  за  то,  что  избавили  нас  от  этих
докучливых мух, - сказал Никколо Поло как глава и старейшина всего отряда.
- Осмелюсь  ли  предложить  вам  немного  подкрепиться  от  наших  скудных
припасов? У нас имеются кое-какие  скромные  сласти  и  вино,  каковые  мы
аккуратно хранили для подобной оказии...
   - Я всего лишь бродячий монах. Вызываю дождь и  изгоняю  мух.  Сластями
меня кормит земля, вином же поит  небо.  Сегодня  сласти?  Завтра  дерьмо.
Сегодня вино? Завтра моча. Я не нуждаюсь ни в чьем  подслащенном  рисе,  -
ответствовал ла-ма своим  высоким  дрожащим  голосом,  что  выпевал  звуки
подобно непрестанным ветрам. - Но как столь сильный  и  благородный  отряд
оказался в этих подлых и каменистых степях?
   - Мы... мы тут  собираем  gabelle,  солевой  налог  для  великого  хана
Хубилая, - ответил Маффео,  все  еще  расчесывая  мушиный  укус  на  своей
крепкой руке. Убедит ли это монаха? Маффео и сам сильно сомневался.
   - Ах да... соль так важна для притянутых к  колесу.  Говорят,  без  нее
пища теряет вкус. Ха! Теряет  вкус!  Одна  чувственная  иллюзия  порождает
другую. Сначала платят за соль, которая вызывает жажду,  потом  платят  за
вино, чтобы эту жажду утолить. Вот забава! Но здесь вряд ли  кто-то  может
заплатить налог - разве вон те кусты колючек. Хотя, полагаю, царь  Хубилай
непременно исхитрится  получать  барыш  даже  с  них.  -  Маленький  ла-ма
захихикал и покрутил своим барабанчиком, который, разглядел  вдруг  Марко,
состоял из двух истертых человеческих черепов, непонятно как сцепленных  и
накрытых черной как сажа шкурой, а также  нескольких  бирюзовых  бус,  что
висели как бахрома и постукивали по барабанчику, когда тот крутился.
   В ответ на столь смелые, почти  крамольные  речи  монгольские  всадники
недовольно заворчали, а ученый Ван, нахмурившись, принялся  важно  крутить
свои усы из двенадцати с половиной волосков. Придворные философы вообще-то
не очень ладили с бродячими кудесниками.
   - Тут, драгоценнейший, вот какое дело, - поспешил вмешаться Никколо.  -
Мы сбились с дороги. В эту пустынную местность нас загнали хищный грифон и
гигантский снежный барс. Их трупы, надо  думать,  и  привлекли  сюда  этих
злобных мух... Так что если бы не вы...
   - Сбились с дороги?  В  самом  деле?  -  своим  пронзительным  голоском
перебил ла-ма. - Так поднимитесь на те холмы  на  севере.  Видите  вон  те
холмы, похожие на косяк жирных карпов? Сразу  за  ним  находится  торговый
город, где вы найдете кров и  пищу  и  для  себя,  и  для  ваших  коней  и
верблюдов. А заодно и прибыток для налоговых закромов Хубилая. -  С  этими
словами маленький ла-ма зашагал прочь, вовсю крутя своим  барабанчиком  из
человеческих черепов и заводя песнь,  что  звучала  в  ушах  у  Марко  как
подвывание беспрерывных ветров.
   - Что-то не помню я за теми холмами никакого торгового города, -  хмуро
проворчал татарин Петр.  -  Мои  духи-дьяволы  шепчут,  что  тут  какой-то
подвох.
   - Все иллюзия, - заявил ученый Ван, снова с облегчением ступая на  свою
родную философскую почву.
   Несмотря на шепотки петровских дьяволов, Поло все же решили  перевалить
за рыбовидный гребень.
   - ...Что нам там сделается? - резюмировал дядя Маффео, дергая  себя  за
бороду так, словно убеждаясь,  что  она  по-прежнему  надежно  крепится  к
подбородку.
   И правда. Что им там сделается? Марко  и  Петр  снова  повернули  своих
коней на север - обратно к извивам спасительных холмов. Но  Петр  оказался
прав. Не было за  холмами  никакого  города.  Лишь  безлюдное  топкое  дно
пересыхающего озера.
   - Попробуем немного проехать по этому болоту, - сказал Пикколо,  теребя
свои вторые по значимости янтарные четки.
   - Не нравится мне все это, - пробормотал Петр.
   Не понравилось это и первому же монгольскому всаднику,  что  въехал  на
зыбкую почву, держа  в  руках  императорское  знамя  с  солнцем  и  луной,
трепыхавшееся на унылом ветерке. Совсем не понравилось. Конь сразу же чуть
не по брюхо погрузился  в  омерзительно  липкую  грязь  -  и  невозмутимое
выражение на круглом лице монгола сменилось гримасой сильного испуга.
   - Стой! Трясина! - крикнул начальник стражи.
   Все остановились и стали в безмолвном ужасе смотреть, как конь с  диким
ржанием погружается по самую шею.  Потом,  в  отчаянной  попытке  хоть  на
что-то опереться, животное наклонилось вбок - и тут же голова с украшенной
цветными лентами гривой ушла в болотную жижу. Молодой всадник  соскользнул
в мерзкую кашу и, бешено размахивая руками, попытался доплыть  до  твердой
земли. Начальник стражи бросил монголу пеньковую веревку и попробовал  его
вытащить, но заляпанная липкой грязью веревка выскользнула из рук бедняги,
как отчаянно он за нее ни цеплялся. Марко затошнило  при  виде  того,  как
трясина, будто живая, хватает всадника за кожаные доспехи, сжимает  его  в
своих полужидких объятиях и тянет вниз -  вниз,  вниз,  -  пока  руки  его
лихорадочно  машут,  а  безумные  глаза  мертвеют  от  ужаса.  Вскоре   на
поверхности болота  остался  только  кожаный  шлем  с  отороченными  мехом
наушниками.


   - Вопрос теперь в том, кто замыслил против нас это непостижимое  темное
колдовство. - Так выразился отец Марко, когда они разбили на  ночь  грубое
подобие лагеря.
   Кто наслал зловещих ворон, что сначала обратились в  змей,  а  потом  в
страшные стрелы? Кто  измыслил  жуткую  и  стремительную  гибель  молодого
монгольского всадника, отравленного ядом, с которым не сравнится яд  самой
опасной из змей? Кто напустил на них грифона и гигантского  барса,  вызвав
этих монстров из их древних логовищ? Кто выслал к ним  вероломного  ла-му,
что отправил отряд в смертоносное болото, где еще  один  всадник  встретил
мучительный конец?
   Дядя Маффео потеребил золотой крестик на груди.
   - Будь уверен, братец Никколо, тут зло номер один. Сатана. Сам дьявол.
   Но братец Никколо сомневался.
   - Выполняй мы какое-нибудь христианское поручение христианского короля,
дьявол, конечно, попытался бы нам воспрепятствовать. Такова  его  природа.
Но что мы имеем на самом деле?  Наш  царственный  повелитель  -  вовсе  не
христианин. Он язычник. Идолопоклонник. И какое его  поручение  мы  теперь
выполняем? Пожалуй, не сказал бы, что оно противоречит святой католической
вере... Но все-таки это и не доброе деяние во славу Господа. Нет, не вижу,
ради чего самому дьяволу совать сюда копыто. Но какой-то из меньших чертей
наверняка тут замешан. А может, целое их полчище. Как думаешь, Марко?
   Марко медленно кивнул.
   - Но все же, - вслух размышлял он, - черти могут направляться людьми. И
очень часто. А тот ла-ма - был он человеком, степным призраком  или  самим
чертом? Голос его так странно звучал у меня в голове - будто ветер. Кто же
обладает  могуществом,  достаточным,  чтобы  воплотить  в  жизнь  подобное
чародейство? И кто к тому же враг великого хана?
   - Престер Иоанн? Или, быть может, Горный  Старец?  -  предположил  дядя
Маффео. - Марон! Да откуда нам знать?
   Но Марко продолжал свои раздумья:
   - Престер Иоанн - из Индий. Из которых Индий,  точно  не  знаю,  но  по
крайней мере не отсюда. А разве Горный Старец властен над  этими  степными
пустошами? Его горы далеко на западе.
   - Хайду-хан достаточно могуществен для подобного чародейства. И он враг
великого хана, - заметил татарин Петр. - Помните, ведь этот ла-ма, человек
он или иллюзия, дьявол или призрак, осмеивал имя великого хана  и  дотошно
расспрашивал  нас  о  нашей  миссии.  Он  запросто  может   быть   шпионом
враждебного Хубилаю племянника - Хайду из Самарканда, хана льющихся трав и
варварских степей.  Хайду  тоже  приходится  внуком  великому  завоевателю
Чингису; он отказывается повиноваться Сыну Неба  и  присваивает  себе  его
титул хана ханов.
   - Кто знает, может, ты, парень, и прав, - отозвался Никколо.  -  Только
надо было раньше соображать. До  того,  как  мы  влезли  в  это  проклятое
болото.
   Много разговоров. Несчетные вопросы.
   Немногие ответы. И никаких выводов.


   При свете догорающего костра Марко сверялся со своими скудными картами,
готовясь к утреннему выступлению. В дополнение  к  невероятно  запутанному
свитку-карте Хубилая он пользовался  переведенными  ученым  Ваном  картами
Катая, сделанными с Летучей Птицы. На этих картах были прекрасно размечены
хорошо известные провинции, но в приграничных районах все становилось куда
туманнее.
   Марко  также  внимательно  изучал  сильно  потрепанную  карту,  которую
начертал на пергаменте его старый учитель, отец Павел. Этот прощальный дар
Поло несли от самой Венеции, и,  несмотря  на  всю  ее  неточность,  Марко
дорожил картой, ибо она напоминала ему о доме. Конечно, отец Павел не  был
великим картографом, - а кто, впрочем, был им со времен великого Птолемея?
Но едва разборчивые каракули монаха и удручающе неточные  наброски  разных
районов Катая ("Я, сын мой, родился под  знаком  краба,  чей  боковой  ход
соответствует ходу Лу