руке  снимок,  сделанный
Цаневым.
   - Он самый, конечно, - подтвердил Караджов. - Хотя он заметно состарился.
   Показание прозвучало достаточно искренне. Но гораздо важнее было  другое:
инженер увяз в этом деле по уши, и не имело особого значения, Горанову давал
он шпионские сведения или кому-нибудь другому. Разве что...
   Да, разве что... Впрочем, тут начинается область самых  смутных  догадок,
которые практически в данной ситуации ничего изменить не могут.
   Караджов не смог дать вразумительного ответа и на другой вопрос -  почему
Горанов отнесся к Цаневу с такой осторожностью. Он уверял, что  письмо  было
написано в совершенно определенном стиле,  и  это,  вероятно,  была  правда,
иначе представитель "Липс и Кё" едва ли явился бы на свидание. Видимо,  была
допущена какая-то промашка в ходе встречи: может, Цанев допустил ошибку, сам
того не подозревая? Может, следовало произнести пароль или сделать  условный
знак при появлении незнакомца? Однако в этом вопросе Караджов был  предельно
категоричен: ни в одном случае пароль предусмотрен не был.
   Так или иначе, результат был налицо. Один - ноль в пользу противника  или
ноль - ноль  черту  на  потеху.  Вместо  того  чтобы  раскрыть  историю,  ее
"раздавили", и теперь приходится все начинать сначала. Эх, в том-то и  дело,
что не сначала. Куда труднее вытащить репу, у которой по неловкости оторвали
ботву.
   Примерно в таком смысле повел свои  рассуждения  Борислав,  раскуривая  в
тени экзотического фикуса ароматную сигарету. Что же касается  генерала,  то
ему сейчас не до общих рассуждений.
   - Оставь это! Скажи лучше, где, по-твоему, коренится  ошибка  и  как  нам
быть дальше.
   - Ошибок могло быть десяток... - роняет Борислав.
   - Ошибка была одна-единственная, - обрываю я его. - Письмо.
   - Что значит "письмо"? - поднимает брови генерал.
   - Затея с письмом - чистейшая авантюра. Будь оно  действительным,  провоз
его через границу также был бы авантюрой. Хитрая  лиса  -  вроде  этого  так
называемого Горанова - ни за что бы не поверила, что  Караджов  поставит  на
карту собственную судьбу, отдав подобное письмо в  чужие  руки.  Потому  что
прежние письма он писал за границей, на месте, без малейшего риска.
   - Возможно, ты прав, - тихо замечает шеф. - Хотя в письме не было  ничего
такого, что дало бы сейчас повод сотрясать  воздух  громкими  словами  вроде
"судьба", "авантюра". Ты прекрасно знаешь: в этом отношении  были  предельно
внимательно взвешены все "за" и "против". Помимо  всего  прочего,  это  была
единственная возможность.
   Верно, конечно. Ведь прежде, чем созрело решение послать  Цанева,  другой
наш сотрудник был направлен в Лозанну - изучить характер "Липс и  Кё".  Этот
человек убил целых шесть месяцев на поистине жалкое открытие: что фирмы  под
названием "Липс и Кё" нет вообще, но под таким названием существует почтовое
отделение, где должны вручаться письма  до  востребования,  только  никто  и
никогда им не пользуется.
   Может, Караджов был для Горанова единственным (хоть и весьма  ненадежным)
связующим звеном, и у него Горанов черпал  при  случае  кое-какие  сведения,
чтобы потом передавать кому-то  другому?  Будь  это  так,  вся  эта  история
подлежала бы отправке туда, где ей место, - в архив. Но так ли оно на  самом
деле? Поскольку невозможно было иным способом выяснить этот вопрос,  созрело
решение послать в Мюнхен Цанева.
   - Была все-таки другая возможность, - отозвался Борислав с  присущим  ему
упорством. - Ждать. Вы сами говорили, что в  иных  случаях  предпочтительней
всего - ждать.
   - Ждать у моря погоды? - возражает шеф. -  Ведь  ожидание  должно  чем-то
оправдываться! Что это за агент,  который  полгода  не  пользуется  услугами
своего почтового отделения? И разве это не дает оснований заподозрить, что у
настоящего,   действующего   агента,   пользующегося   услугами    различных
информаторов, не один-единственный пункт связи? И что  "Липс  и  Кё"  больше
никогда не будет использовано, раз Караджов в наших руках.
   Какое-то время  мы  продолжаем  спорить  о  характере  ошибки,  поскольку
Борислав не может не возражать, а генерал любит, когда разгорается спор:  он
вообще убежден, что только в споре рождаются светлые идеи.
   - Ну, братцы, вы совсем задымили комнату, - замечает шеф. -  Разреши  вам
курить - и вы не остановитесь, пока не опустеет вся пачка.
   Затем, слегка прищурив голубые глаза, словно  бы  изучая  нас  задумчивым
взглядом, с хитринкой спрашивает:
   - Ну, так кого мне послать из вас двоих? Тебя или Борислава?
   Никто из нас не клюет на  эту  приманку.  Мы-то  знаем:  это  у  генерала
любимая фраза. За ней последуют и другие, произносимые обычно одним и тем же
тоном:
   "Нет,  исключается.  Вам  еще  предстоит  подлечиться  за   канцелярскими
столами. Что я могу поделать, коль вы меченые".
   И вот мы "лечимся". От такого лечения волком завоешь. И  если  случается,
что шеф спросит: "Кого из вас послать?" - мы делаем вид, что лично нас  этот
вопрос не касается. Пускай себе шутит человек.
   Только сегодня он как будто утратил вкус к  юмору,  потому  что  я  вдруг
слышу:
   - Предлагаю ехать Боеву.
   Борислав  с  улыбкой  посматривает  на  меня  -   с   улыбкой   несколько
меланхоличной. Не только оттого, что он  остается,  но  еще  и  потому,  что
остается один.
   - Нечего шмыгать носом, - бросает ему шеф.  -  Боев  первым  возвратился,
значит, и уезжать ему положено первым.
   Первому уезжать и первому терпеть провал, думаю про себя следующим утром,
пока струи  холодного  душа  постепенно  возвращают  меня  из  царства  сна,
младшего брата смерти, в сияние нового дня. Очередное скромное воскресение -
как редко мы в состоянии его оценить!
   Во время завтрака в  ресторане  отеля  я  снова  мысленно  возвращаюсь  к
Белеву. Комбинацию с его участием сочли самой простой и удобной.  Опытный  в
таком деле, он должен был следить  за  Горановым  с  близкого  расстояния  и
информировать меня, тогда как мне по соображениям дальнего прицела следовало
оставаться в тени. Таким образом, в  первых  эпизодах  пьесы  действие  было
связано в основном с риском для Белева. Что бы ни  случилось  с  Белевым,  я
должен уцелеть, взять на себя риск последующих эпизодов и дойти  до  финала.
Только Белев сгорел раньше, чем я включился в игру, и не успел передать  мне
эстафету.
   В общем, невезение, с которого началась эта история, продолжается и, судя
по  всем  признакам,  будет  продолжаться  и  дальше.  Впрочем,  разве   это
невезение? Это нечто более неприятное - коварство.  Коварство  Горанова  или
кого-то другого, стоящего за ним.
   Эти размышления, не имеющие особого практического смысла, не  мешают  мне
заниматься чисто практическими  делами,  которые  человек  в  силу  привычки
делает машинально: выбираю ложечкой белок яйца и наблюдаю за обстановкой.  В
этот ранний час ресторан почти пуст, если не считать  немцев  -  супружеской
четы, быть может, пожелавшей  отпраздновать  здесь,  среди  осенней  сырости
Лемана, свою серебряную свадьбу, -  да  рыжеволосого  англичанина,  который,
подобно мне, ест яйцо всмятку и, вероятно,  из-за  близорукости,  так  низко
наклонился над столом, словно намеревается  опорожнить  яичную  скорлупу  не
ложечкой, а крючковатым носом, торчащим у него на лице, словно птичий клюв.
   В холле отеля, куда я попадаю несколько  минут  спустя,  кроме  дежурного
администратора в окошке и  женщины,  оглашающей  помещение  сдавленным  воем
пылесоса, никого  нет.  На  тротуаре  безлюдно.  Стоящие  поблизости  машины
пустуют. Окинув беглым взглядом свою,  прохожу  со  щемящей  тоской  мимо  и
направляюсь по набережной к рю Монблан. Мне навстречу  дует  ледяной  ветер,
насыщенный мелкими капельками дождя, однако бывают моменты,  когда  человеку
приходится пренебрегать удобствами во имя гигиены, духовной и физической.
   Пренебрежительно оставляю в стороне два моста и сворачиваю лишь на третий
- Пон де ля машин, имеющий то преимущество, что  предназначен  исключительно
для пешеходов и  достаточно  Длинный,  так  что  совсем  нетрудно  заметить,
тащится ли за тобой хвост или ты пока свободен от этого бремени. Хвоста нет,
но, может, мне только так кажется, может, за мною  следят  издали.  Поэтому,
ступив на рю де Рон, решаю посвятить несколько минут витринам  -  сворачиваю
сперва в один пассаж, затем в другой, попадаю на небольшую площадь, ныряю  в
узенькую улочку и наконец выхожу на Гранд-рю, которая  тоже  довольно  узка,
несмотря на свое внушительное название.  Тесная  и  крутая,  этакий  мрачный
желоб, ведущий в верхнюю часть старого города.
   Знакомый мне дом. Я посетил его несколько лет назад, тоже после  провала.
Того провала, который стоил жизни моему учителю и другу Любо. Поднимаюсь  по
темной лестнице на второй этаж, с трудом различаю в  полумраке  табличку  на
дверях: "Георг Росс" - и трижды нажимаю на кнопку звонка, один длинный и два
коротких.
   Внутри слышится топот, наконец дверь открывается, и  на  пороге  замирает
пожилой человек в халате, с большой головой, покоящейся  на  тонкой  птичьей
шее. Хозяин окидывает меня взглядом, и  я  убеждаюсь,  что  он  меня  узнал.
Однако это не мешает ему спросить:
   - Что вам угодно?
   - Господин Георг Росс?
   Старик кивает.
   - Мне хотелось узнать, сюда ли переехала фирма "Вулкан".
   - Да. Уже два месяца... Заходите.
   Пароль нынче другой, но человек тот же.  Он  словно  законсервировался  с
годами и останется таким до конца дней своих. Я прохожу по знакомой прихожей
и оказываюсь в столь же знакомой гостиной со старинной мебелью  -  стиль  ее
так и остался для меня  загадкой  -  и  с  огромным  зеркалом  над  камином,
сделавшимся от времени зеленым, как застоявшаяся вода.
   - Мы можем выпить по чашке кофе,  -  любезно  предлагает  хозяин.  -  Моя
прислуга приходит только к десяти.
   - Надеюсь, все та же?
   - Да, все та же, жива и здорова. Чему тут удивляться,  если  даже  я  еще
жив.
   - Так и должно быть.
   - Верно, так и должно быть. Когда жизнь человека теряет всякий смысл,  он
обычно живет до глубокой старости.
   - Зря вы на себя клевещете, - пробую я возразить. -  Разве  беспокойство,
причиняемое мной, не говорит о некой осмысленности?..
   - А, пустяки.
   Он небрежно машет рукой и уходит варить кофе, но я останавливаю его:
   - Я хотел у вас спросить, не оставил ли господин Чезаре для меня...
   - Оставил, - бормочет хозяин. - Только я оставил кофейник на плитке.
   На душе у меня становится легче, и даже  кажется,  что  мрачная  гостиная
делается какой-то светлой, словно  в  ее  окно  внезапно  заглянуло  осеннее
солнце.
   Кофе принесен, разлит в хрупкие фарфоровые чашки и  выпит.  Старик  снова
уходит. Продолжительное время передвигается какая-то мебель, хлопают дверки,
и наконец письмо несуществующего Чезаре  у  меня  в  руках.  Я  распечатываю
конверт, внимательно читаю послание, затем на всякий случай перечитываю  его
заново, после чего, чиркнув спичкой, поджигаю листок  перед  камином,  чтобы
превратить бумагу в пепел.
   Из письма Белева я узнаю следующее:
   "Лицо, проживающее под именем Андрея Горанова, то же самое, с каким Цанев
встречался в Мюнхене. Я пока не успел установить, кто он в действительности.
Но нет никаких следов самого Горанова. В том же доме живет эмигрант по имени
Лазарь Пенев,  подвизавшийся  некоторое  время  на  радиостанции  "Свободная
Европа".
   Человек, который выдает себя за Горанова, ни  с  кем  не  общается  -  по
крайней мере с тех пор, как я за  ним  наблюдаю.  Крайне  осторожен,  весьма
подозрителен, почти не выходит из дому. Если поддерживает с кем-либо  связь,
то, вероятно, через Пенева, который часто бывает в городе.
   Не исключено, что Пенев меня  заметил,  когда  я  в  прошлый  раз  был  в
Мюнхене. Поэтому я все время старался следить за ним издали. Вчера, когда  я
шел за ним следом, он меня видел, но узнал, нет  ли  -  сказать  трудно.  На
всякий случай я пока прекращаю за ним наблюдение и оставляю для сведения эту
справку".
   Пока послание Белева постепенно  превращается  в  пепел,  я  слышу  голос
хозяина:
   - Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?
   - Да. Дайте мне, пожалуйста, листок бумаги и конверт.
   Мое письмо еще короче:
   "Попытка ликвидировать Б. Он находится в городской  больнице  в  Лозанне.
Предлагаю перейти к варианту "Дельта"".
   Запечатав конверт, передаю его господину Россу.
   - Буду вам очень обязан, если вы сумеете еще до обеда связаться с  братом
Чезаре.
   - Никак не сумею, - сокрушенно разводит руками старик. - Сегодня  не  тот
день. Только завтра.
   Хорошо, что "тот день"  -  завтра,  а  не  через  неделю.  Но  ничего  не
поделаешь. Хозяин не радист, а всего лишь скромный почтовый ящик. Скромный и
слишком  старый  почтовый  ящик.  но  все  еще  приносящий  пользу   вопреки
утверждению, что его жизнь уже лишена всякого смысла.
   -  Надеюсь,  ваши  дела  складываются  не  так  скверно?  -  сочувственно
спрашивает хозяин.
   Он понятия не имеет  о  том,  что  собой  представляют  "наши  дела",  не
проявляет ни малейшего любопытства, и все же в его взгляде нетрудно  уловить
тень  беспокойства.  Беспокойства  не  за  себя,  а  за  этого  неизвестного
человека, за незваного  гостя,  который  забрел  в  этот  тихий  дом,  чтобы
обменяться какими-то загадочными письмами.
   - Ничего страшного, - говорю в ответ. - Наши дела редко  идут  как  часы.
Даже в этой стране часов.
   Наконец я подаю ему руку и спешу избавить его от своего присутствия.
   Я снова в этом узком желобе, именуемом Гранд-рю, но, к счастью, теперь  я
спускаюсь под гору, и пронзительный ветер дует в спину.
   Итак, кое-что проясняется - по крайней мере то,  что  касается  вчерашней
катастрофы. У тебя не было уверенности, узнал ли он тебя... Теперь ты в этом
убедился, хотя и слишком дорогой ценой. Дорогой  для  тебя,  а  для  дела  и
подавно.
   Двумя годами раньше Белев занимался в Мюнхене изучением некоторых  людей,
связанных со "Свободной  Европой".  Его,  разумеется,  занимала  не  столько
"Свободная  Европа",  сколько  обратная  сторона  медали  -  ЦРУ.  Очевидно,
тогда-то он и  сталкивался  с  Пеневым.  И,  очевидно,  Пенев  его  видел  и
запомнил.
   Выслеживать кого-то, думая, что тебя никто не знает, и вдруг  столкнуться
с типом, которому ты хорошо известен, - конечно же,  чистая  случайность,  и
Белев здесь ни в чем не виноват. Вина его в том, что не держался  от  Пенева
на почтительном расстоянии. Слишком полагался на свой профессиональный  опыт
и пошел за ним следом. И вот в пути натолкнулся еще на одну случайность, уже
трагическую, и Пенев его заметил.
   Ну заметил, так что из этого? Пенев, надо полагать, тоже не лыком шит,  и
было бы вполне логично, если бы он сделал вид, что его никто не  интересует,
если бы прикинулся дураком и попытался разобраться, кто  именно  и  с  какой
целью за ним следит. А вместо этого он двумя днями позже совершает покушение
на своего преследователя.
   Нелепость какая-то. Но может быть, Пенев сам был под  наблюдением?  Может
быть,  как  раз  те,  которые  держали  его  под  наблюдением,   решили   по
собственному усмотрению убрать  неизвестного  прилипалу?  И  как  только  он
попался им на глаза, они тотчас же осуществили свое  намерение.  Что  совсем
нетрудно в  небольшом  городе  вроде  Берна,  особенно  когда  речь  идет  о
человеке, которого так и тянет в опасную зону, точнее, к вилле Горанова.
   Последняя версия мне  представляется  крайне  неприятной  и,  к  счастью,
маловероятной. Во всяком случае, инцидент на шоссе не в ее  пользу.  Окажись
там опытные люди, исполненные решимости убрать Белева, его бы уже не было  в
живых. Несколько выстрелов или удар французским ключом по темени, и  дело  с
концом  Мизансцена  несчастного  случая  близ  Лозанны   подсказывает   иную
ситуацию. Человек в  старом  "ситроене",  вероятно,  весь  день  тащился  за
Белевым в надежде застукать его в удобном месте.  Однако,  увидев,  что  уже
стемнело и надеяться больше не на что, незнакомец решил прижать моего  друга
к бровке и вынудить его к признанию. С этой целью  он  стал  его  подсекать.
Только Белев не был склонен  останавливаться.  Словом,  завязалась  игра,  в
процессе которой  каждый  из  партнеров  полагает,  что  другой  струхнет  и
обязательно уступит. Но  так  как  ни  тот,  ни  другой  не  стал  уступать,
столкновение оказалось неизбежным. И, вероятно, выскочившая  из-за  поворота
машина обладателя косматых бакенбардов нагнала страху на Пенева, потому  что
он - или кто бы там ни был - предпочел покинуть  "ситроен"  и  исчезнуть  во
мраке; чтобы не давать показания в участке.
   Разумеется, я не могу знать, что именно произошло, и вовсе не  воображаю,
что мне удалось нащупать истину, прежде чем я попал на рю  де  Рон.  У  меня
достаточно времени для  того,  чтобы  анализировать  случившееся  и  строить
догадки -  пока  не  вступит  в  действие  вариант  "Дельта".  Одно  могу  с
уверенностью сказать: мы все же напали на логово зверя. В самом  деле,  если
бы господин Лжегоранов или господин Пенев проводили время  исключительно  за
раскладыванием  пасьянса,  Белев  едва  ли   стал   бы   жертвой   дорожного
происшествия. К крайним мерам даже в мире шпионов прибегают лишь  в  крайнем
случае.
   Свернув с рю де Рон, я  ныряю  в  первую  попавшуюся  телефонную  кабину.
Набираю номер городской больницы Лозанны. Голос на другом конце провода  мне
незнаком. Называю имя пациента, о здоровье которого я беспокоюсь, после чего
слышу:
   - Момент...
   И через несколько секунд:
   - Кто говорит?
   Только это уже другой голос, знакомый мне своим полицейским колоритом.
   - Это его друг, мосье Робер.
   - Вы хотели его видеть? Пожалуйста.
   - Благодарю вас. Только сейчас мне сложно. Поэтому...
   - Если сейчас вам сложно, то боюсь, что потом вам вообще не  удастся  его
повидать. Он очень плох...
   Покинув кабину, я  устремляюсь  к  Пон  де  ля  машин,  на  ходу  пытаясь
разгадать, что это - грубая уловка или мне действительно сообщили  печальную
весть. С профессиональной точки зрения, сказал бы Любо, это тебя  совершенно
не касается. С профессиональной точки зрения сейчас тебе, браток, полагается
быть подальше от Лозанны и от городской больницы.
   Оставив  позади  мост,  иду  по  набережной,  на  этот  раз  в   обратном
направлении, подталкиваемый ветром. Нечего меня подталкивать, говорю я  ему,
без тебя обойдемся. Оплатив гостиницу, сажусь за руль "вольво" и трогаюсь  в
путь.
   Часом позже останавливаюсь на небольшой улочке Лозанны, покупаю в  киоске
план города и совершаю до нему соответствующий поиск. Затем пускаюсь в  путь
пешком по улицам, которые в большинстве своем напоминают женевскую  Гранд-рю
- если не теснотой. те но крайней мере крутыми подъемами и спусками.
   С видом скучающего туриста, томящегося от безделья, прохожу перед зданием
городской  больницы  по  противоположному  тротуару.   Мой   взгляд   лениво
знакомится с двумя рядами окон. Ничего.
   Если на эту затею взглянуть  с  профессиональной  точки  зрения,  то  ты,
браток, делаешь глупости, размышляю я. Затем решаю повторить  уже  содеянную
глупость, только на этот раз с тыльной стороны здания. На улице пусто,  если
не принимать в расчет возвращающихся из школы детей. Больничный двор обнесен
железной решеткой и живой изгородью. Мой взгляд без труда  преодолевает  эти
препятствия и устремляется к окнам. Но вот на втором этаже, в  третьем  окне
слева, мое внимание привлекает забинтованная голова - бинты  скрывают  почти
все лицо, видны только крупный  нос  и  часто  мигающие  глаза  под  густыми
бровями. Но и этого мне достаточно, чтобы узнать человека.
   Бедняга торчит в этом окне бог знает с каких пор, чтобы дать  знать,  что
он жив, на тот случай, если кто-либо испытывает необходимость  увидеть  его.
Он непроизвольно вскидывает руку, давая понять, что тоже узнал меня, но  тут
же опускает ее. Я то