до  конца  изучен.  Иной  раз
мельчайшая деталь...
   - Какой тут  педантизм,  это  шпионаж,  -  замечает  немец.  -  Я  всегда
сторонился таких дел. С меня хватит пяти лет войны...
   - Уверяю вас, вы ничем не рискуете. Я не  собираюсь  втравливать  вас  во
что-нибудь такое, и пусть этот разговор останется между нами - это будет  на
пользу нам обоим.
   Бруннер задумчиво подносит руку к  носу  -  он,  видимо,  из  тех  людей,
которые, напряженно думая,  так  же  напряженно  ковыряют  в  носу.  Однако,
сообразив,  что  находится  на  людях,  ограничивается  тем,  что  рассеянно
массирует его.
   - Хорошо, подумаем. А теперь  поговорим  о  другом:  что  вы  предлагаете
взамен?
   - Сведения об одном тайнике. И о прочих вещах такого рода,  о  которых  я
мог бы узнать, пока суд да дело. Вам, должно быть, понятно, что  я  не  сижу
здесь сложа руки.
   - Конечно. Иначе никто бы на вас не  покушался,  -  признает  Бруннер  и,
поглядев на меня прищурен-ными глазами, спрашивает: - А  откуда  вам  знать,
что камни в тайнике?
   - Я этого не говорил. Но я это допускаю, имея в виду некоторые приметы.
   - Какие именно?
   - Всех тут привлекает одно и то же место.
   - И где же он, по-вашему, этот тайник?
   - Спокойно, -  говорю  я.  -  Если  после  сегодняшних  побоев  я  еще  и
поскользнусь, этого будет слишком много для одного дня.
   - А вы действительно уверены в существовании тайника?
   - Абсолютно. Я его видел собственными глазами.
   - И не заглянули туда? Кому вы рассказываете?
   - Бывают места, куда  заглянуть  не  так  просто,  если  не  располагаешь
соответствующими приспособлениями. Я  оставляю  в  стороне  то,  в  чем  уже
столько времени пытаюсь вас убедить: мне абсолютно ни к чему ваши брильянты.
Поймите, Бруннер: абсолютно ни к чему!
   - Может оказаться, что ваш тайник пуст, как воскресный день,  -  замечает
упрямый собеседник.
   - Не знаю, не проверял. Только будь он пуст, Пенеф был  бы  еще  жив.  Он
стал жертвой любопытства, которое и вам не дает покоя: что там, внутри?
   Заинтригованный  моими  словами  и  окончательно  убедившись,   что   его
собственный товар не стоит и ломаного гроша, немец уступает.
   - Хорошо, Лоран. Откроюсь вам. Но предупреждаю: любая неустойка  с  вашей
стороны будет наказана так сурово, что недавние побои покажутся вам  кроткой
материнской лаской. И запомните, если я не пускаю  в  ход  кулаки,  то  лишь
потому, что удары их смертельны!
   Для пущей наглядности Бруннер кладет свои безотказные орудия  на  стол  -
ничего не скажешь, кулаки что надо, такие же массивные и тяжелые, как и  вся
его фигура. Потом тихо басит без всякой связи:
   - Впрочем, я бы выпил кружку пива... После  кофе  пиво  -  подобная  идея
может прийти в голову только человеку вроде Бруннера, но я подзываю кельнера
и заказываю требуемый напиток. Может, я забыл отметить, что в этот будничный
день да еще в предвечернюю пору в заведении ни души, потому что народ  валит
сюда главным образом во время  обеда,  особенно  в  праздники.  Если  кто  и
пришел,  то  предпочитает  сидеть  снаружи,  на  свежем   воздухе.   Словом,
обстановка достаточно спокойная, да и пиво,  надеюсь,  будет  способствовать
тому, чтобы этот подозрительный человек заговорил наконец
   Орошенный  изрядным  количеством  кружек   живительной   влаги,   рассказ
получился на редкость обстоятельным, он  изобилует  множеством  подробностей
или отступлений, большую часть которых я для краткости опускаю.
   "Вам известно, что я служил в Болгарии, не  знаю,  как  вам  удалось  это
установить,  но  факт  есть  факт  Говоря  между  нами,  Лоран,  вы   имеете
обыкновение всюду совать свой нос, именно это дало вам возможность добраться
до меня, потому что Флора ничего такого  не  могла  выболтать.  Она  у  меня
сообразительная и скорее пустит вас к себе в постель, чем к секретным вещам.
Верно, верно, вы всюду суете свой нос, и у меня такое предчувствие, что рано
или поздно  вы  заплатите  за  свое  любопытство  -  не  хочу  сказать,  что
обязательно мне, но найдется человек, который определенным образом поздравит
вас с успехом.
   С Горанофом я познакомился в Софии.  В  сделках  этот  господин  оказался
достаточно твердым, но при необходимости умел и платить. Впрочем, лично я  с
ним сделок не заключал, мне было далеко до его калибра, и вместо того,  чтоб
обмениваться чеками, мы обменивались услугами. Быть может, вы  уже  слышали,
что я служил  в  интендантстве,  а  на  интендантских  складах  со  временем
накапливается большое количество лежалого  товара  -  или,  может  быть,  не
совсем лежалого, но такого, без которого рейх не проиграл бы войну.  Гораноф
вовсе не был мелкой сошкой,  чтоб  торговать  подобным  товаром,  он  просто
присылал ко мне своих знакомых, промышлявших на черном рынке,  и  делая  это
очень аккуратно, а главное, не настаивал на какой-либо компенсации, но вы же
понимаете, что в торговле, как и в любом другом  деле,  без  компенсации  не
обойтись, и моя компенсация сводилась к тому,  что  и  я  со  своей  стороны
посылал к Горанофу клиентов.
   Вы еще молоды, во всяком случае  значительно  моложе  меня,  и  могли  не
слышать, что  в  те  годы  находились  люди,  даже  среди  военных,  которые
прибирали к рукам все,  что  имело  хоть  какую-то  стоимость,  особенно  на
оккупированных территориях, где неприкосновенность  личного  имущества  была
под большим сомнением. Конечно, с формальной, юридической точки  зрения  это
были краденые вещи, а иногда - такое тоже бывало - на них были следы  крови.
Но вы же знаете, такие вещи что вода в этой реке  -  грязная-прегрязная,  но
стоит ей пройти сквозь песок и камни, как она становится чистой. Вот так и с
крадеными вещами: чем больше рук они проходят, тем  скорее  возвращают  себе
репутацию обычного товара.
   Очень скоро я прослыл  человеком  безупречно  порядочным  в  сделках,  и,
должен отметить, эта слава сохранилась за мной по сегодняшний день. Если  вы
позволите себе намекнуть, что мои сделки той поры с формальной,  юридической
точки зрения были не совсем нормальными, то придется возразить  вам,  что  я
никогда не стыдился этого - напротив, испытывал чувство гордости,  поскольку
с полным  правом  могу  считать  эту  деятельность  моим  личным  вкладом  в
поражение нацизма.
   Я солдат, дорогой господин, но только не нацист, и я никогда особенно  не
верил ни бесноватому, ни его генералам, и, если хотите знать  мое  искреннее
мнение на этот счет, я вам скажу, что страной должны управлять не политики и
генералы, а деловые люди, те, в чьих руках богатство страны,  а  раз  у  них
богатство, то они не станут им рисковать. Все  остальные  либо  авантюристы,
либо паразиты презренные. Нацисты с генеральным штабом и  фюрером  во  главе
тоже обычные авантюристы, они виновники катастроф, так что  я  не  испытываю
никаких угрызений, напротив, горжусь, что даже в те годы массовой истерии  я
не потерял голову, не стал плясать под дудку  нацистов,  а  занимался  своим
делом.
   - Если все мы  будем  заниматься  своим  делом,  в  мире,  поверите  мне,
наступит успокоение, но на это, к сожалению, рассчитывать не приходится, раз
каждый сует нос куда не следует, как, впрочем, и вы сами.
   Итак, ко мне отовсюду ехали  разные  люди  -  у  одних  меньше  звезд  на
погонах,  у  других  больше,  -  и  везли  всевозможные   похищенные   вещи,
рассчитывая на мою помощь, поскольку у меня были  широкие  связи  и  я  слыл
человеком  вполне  порядочным.  Иногда  среди   привозимого   попадались   и
уникальные  изделия,  стоившие  баснословных  денег.  Не  имея   возможности
покупать эти вещи, я направлял их к Горанофу, что  и  было  компенсацией  за
оказываемые мне услуги. Не стану утверждать, что я знал решительно все о его
покупках, скорее наоборот, мне было известно об этом совсем немного,  потому
что Гораноф очень быстро налаживал прямые связи с  теми  -  ну,  назовем  их
поставщиками Но даже немногое, что я знал, достаточно убеждало меня  в  том,
что его привлекает лишь самое дорогое и не занимающее много места, поскольку
он, так же как я и другие разумные люди, уже  предугадывал,  чем  закончится
весь этот буйный триумф рейха.
   И вот в первые дни сентября сорок  четвертого  года,  числа  второго  или
третьего, точно не помню, заявляется  ко  мне  сам  Гораноф  и  доверительно
сообщает, что дела, по крайней мере на Балканах, идут к своему завершению, и
каждому, у кого есть голова на плечах, пора  собирать  шмотки  и  бежать  на
Запад, как можно дальше, и, если я способен  подыскать  для  этого  надежную
военную машину, он со своей стороны берется раз  добыть  у  одного  из  моих
начальников  документы,  необходимые  для   свободного   передвижения,   но,
поскольку ему самому  для  такого  случая  необходим  служебный  паспорт,  а
заполучить его не так-то просто, придется в качестве компенсации  за  услугу
(Говорил же я вам, что без компенсации ни на шаг!) взять с  собой  в  машину
третьего пассажира - одного типа из министерства внутренних дел, который и в
военном министерстве  чувствует  себя  как  рыба  в  воде,  словом,  человек
надежный во всех отношениях, от него в любом случае будет польза.
   Я был не настолько глуп, чтобы  отказаться  от  такого  предложения,  тем
более  что  угроза  катастрофы  была   предельно   очевидна,   а   свободное
передвижение обеспечивалось официальными  документами,  к  тому  же  Гораноф
пообещал вознаградить меня за мою услугу, а он, как вам  известно,  слов  на
ветер не бросал. Мы выбрали маршрут Вена - Инсбрук - Брегенц и уже на месте,
на берегу озера, должны были решить, отправимся ли мы в старую Германию  или
поищем способ проникнуть в Швейцарию. Я  велел  снарядить  вполне  исправный
"опель", снабдил багажник всем необходимым, и, заручившись документами,  уже
шестого сентября, ранним утром, мы на всех  парах  двинулись  в  путь  -  я,
Гораноф и Ганеф.
   Мне пришлось категорически предупредить своих  спутников,  чтобы  они  не
брали с собой ничего, кроме ручного багажа,  поскольку  провиант  и  горючее
заняли очень много места, и  Ганеф  действительно  захватил  лишь  маленький
чемоданчик с бельем и  тоненький  портфель.  У  Горанофа  же  оказалось  два
чемоданчика, и один из них был настолько тяжел, что не открывая  можно  было
догадаться, чем он наполнен. Конечно, Горанофа можно было понять:  уезжая  в
неизвестность, может быть, навсегда, человек берет с собой самое ценное.  Но
во время долгой езды и в бесконечных разговорах от скуки и мелких  неудобств
Ганеф постоянно шутил по поводу чемоданчика  Горанофа,  предлагал  выбросить
его по дороге, чтобы облегчить машину, а Гораноф, естественно, отвечал,  что
разумный человек не станет отправляться в путь без движимого  имущества,  но
на это следовало возражение Ганефа, что вовсе не обязательно, чтоб  движимое
имущество состояло из слитков золота, и что по-настоящему  разумный  человек
предпочитает обеспечить себя  такими  вещами,  стоимость  которых  не  прямо
пропорциональна их весу, - к примеру, вот в этом тоненьком портфелишке лежат
бумаги дороже любого золота.
   Наша первейшая и самая трудная задача состояла в том, чтобы  благополучно
пересечь  неспокойные  области  Югославии,  где   полными   хозяевами   были
партизаны, и если нам в конце концов это удалось, то вовсе не потому, что мы
такие стратеги: нам просто повезло. В долгой дороге люди лучше  узнают  друг
друга, чем в долгой попойке, и я должен признать, что  Ганеф  оказался  куда
симпатичнее Горанофа, который никак не мог  расстаться  со  своими  барскими
привычками, и, если требовалось подыскать подходящее место для  ночлега  или
раздобыть зелени, этим должны были заниматься мы с  Ганефом,  а  он,  важная
персона, отсиживался в это время в "опеле", боясь растрясти свое  брюшко,  -
словом, мы были для него чем-то вроде денщиков, и только в  силу  того,  что
Ганефу по его милости было предоставлено место в  машине,  а  мне  он  сулил
какое-то там вознаграждение.
   Вероятно, поэтому между мною и Ганефом установилось нечто  вроде  дружбы,
особенно когда мы въехали в Австрию, где Гораноф окончательно пришел в  себя
и до такой степени обнаглел, что  стал  обращаться  с  нами  как  со  своими
слугами: ведь пачки немецких денег находились у него, а не у нас.
   Именно тогда возникла идея выпотрошить эту жирную рыбу в удобный  момент,
выпотрошить, разумеется, не в буквальном, а в  переносном  смысле  слова,  и
вообще не истолковывайте мои слова неверно  и  учтите:  я  доверяю  вам  эти
сведения вовсе не потому, что питаю к вам какое-то особое доверие, а  просто
из соображения, что мы сейчас - один на один и мои слова вы при всем желании
не сможете использовать против меня.
   Для обоих болгар война уже закончилась, и они это знали, так  как  еще  в
Вене нам стало известно о вступлении русских в Болгарию. Оба  они  помышляли
перебраться в Швейцарию, а я решил не увлекаться эмигрантским авантюризмом и
уже в Брегенце явиться в комендатуру; впрочем,  авантюризм  мне  всегда  был
чужд. Дороги наши должны были разойтись, но перед  тем,  как  им  разойтись,
нам, порядочным торговцам, приличествовало все-таки свести счеты.
   Однажды, когда мы в полуденную пору ехали по  довольно  пустынной  горной
дороге, где-то между Блуденцем и Фельдкирхеном, если вам знакомы те места, я
свернул с проезжей части в какой-то лесок.
   - В чем дело? Почему мы останавливаемся? - вздрогнул  Гораноф,  очнувшись
от дремоты.
   - Кончился бензин, - ответил я, и это была правда, хотя мои  спутники  об
этом не подозревали.
   - Почему же вы раньше не сказали? - рассердился Гораноф. -  К  вечеру  мы
должны быть в Брегенце...
   - Попробуем остановить какой-нибудь военный грузовик, - успокаиваю я его.
- Деньги у нас есть. И раз уж речь зашла  о  деньгах,  не  пришло  ли  время
свести счеты, пользуясь остановкой?
   - В Брегенце,- - ответил Гораноф. - На последней остановке.
   - Нет, здесь! - подал голос Ганеф.
   - А вы помалкивайте. Вам я ничем не обязан, - осадил его Гораноф.
   - Вы мне обязаны своей жизнью. И сейчас самое время покончить с  долгами.
Потому что для вас последняя остановка здесь! -  отрубил  жандарм  -  Ну-ка,
вылезай1
   - Опомнитесь! Что вы замышляете? - воскликнул Гораноф
   - Ничего особенного. Просто сейчас мы будем  делиться,  -  заявил  Ганеф,
пистолетом помогая Горанофу вылезти из  машины.  -  Я,  как  вы  знаете,  не
любитель  связывать  руки  громоздким  багажом.  Тяжелым   тоже.   И   готов
довольствоваться брильянтами. Поживей!
   Они стояли друг против друга посреди поляны, рядом с машиной,  и  Гораноф
уже был  в  паническом  состоянии,  но,  несмотря  на  это.  не  обнаруживал
склонности расстаться со своим сокровищем, а брильянты, о  которых  я  тогда
услышал впервые,  были  настоящим  сокровищем  -  не  случайно  Ганеф  решил
довольствоваться только им; Гораноф начал скулить и, окончательно одурев  от
страха, пригрозил, что закричит, а тот ему  в  ответ:  "Кричи  на  здоровье,
здесь прекрасное эхо"; в конце концов, когда жандарм направил пистолет ему в
живот, Гораноф сунул руку  во  внутренний  карман  и  вынул  плоскую  черную
коробочку, чтобы откупиться, только откупиться ему не удалось,  потому  что,
взяв коробочку, Ганеф тут же  всадил  ему  в  грудь  две  пули,  а  тот  все
продолжать стоять с разинутым ртом, потом вдруг упал.
   - Зачем  вы  его  убили?  -  возмутился  я  не  на  шутку  -  Мы  так  не
договаривались.
   - Я был готов убить его сразу, - ответил Ганеф. - Только боялся повредить
брильянты. Откуда я мог знать, где они у него хранятся?
   - Вы все испортили. В моей стране еще существуют законы.
   - Ваша страна так же обанкротилась, как и моя, поэтому зря вы печетесь  о
соблюдении законов, - заявил Ганеф. - Я всю свою жизнь охранял законы и  вот
до чего докатился. Давайте лучше покончим с остальным и поедем дальше.
   - То есть как с остальным? - возразил я, заняв позицию позади  машины.  -
Вы взяли свою часть?
   - Верно, взял, - ответил Ганеф. -  И  у  меня  нет  желания  таскаться  с
тяжестями, даже если это золото. Но согласитесь, не могу  же  я  расходовать
брильянты. Мы должны хотя бы доллары поделить между собой.
   Тут он попробовал сунуться в кузов,  но  я  его  одернул,  держа  в  руке
"вальтер":
   - Марш отсюда, пока не поздно!
   Но тут этот подонок выстрелил сквозь стекло машины и попал  мне  прямо  в
руку, в которой был пистолет. Пистолет я, конечно, выронил,  и  хорошо,  что
выронил, потому что, как раз когда я нагнулся его поднять, Ганеф выпустил  в
мою сторону весь магазин.
   Я лежал затаившись возле машины, держа оружие в левой руке - не знаю, как
вы владеете левой, а я даже в носу не способен  ею  поковырять,  не  то  что
попасть во что-нибудь с расстояния, - и только  я  собрался  было  выглянуть
из-под "опеля", чтобы установить, где  Ганеф,  как  над  мотором  заполыхало
пламя. Этот негодяй решил сжечь машину,  а  заодно  и  меня  и,  прежде  чем
исчезнуть, что-то сыпанул в нее, так что мне пришлось отползти  в  ближайший
кустарник и затаиться в укрытии.
   "Опель", не успев разгореться, тут же погас: бензина в нем не было, - так
что я в  конце  концов  вылез  из  своего  убежища  к  возвратился  к  месту
происшествия, чтобы убедиться, что этот  подлец  исчез  бесследно  вместе  с
чемоданчиком, хотя до этого с таким презрением относился к тяжелому  багажу.
Наспех перевязав руку, я в последний раз осмотрел все, что  было  в  машине,
взял на память две-три безделушки и пошел к  шоссе,  надеясь,  что  появится
военный грузовик.
   Грузовик действительно появился, но только под вечер -  в  те  времена  в
горной местности движение на дорогах было не столь оживленным.
   Меня доставили в Фельдкирх,  но  что  пользы?  Я  потерял  слишком  много
времени, и Ганефа наверняка уже и след простыл. И потом, что я мог  сделать,
когда у меня была ранена рука? Вы скажете, мне ничего не мешало  выдать  его
властям. Совершенно верно, и власти вполне могли застукать  его  где-нибудь,
прежде чем он успел перейти границу. Все бы вытрясли из него:  и  золото,  и
брильянты, - а под конец и пулю, наверно, всадили бы ему. Но что  я  выиграл
бы от всего этого?
   Я человек не мстительный, поверьте, Лоран. Справедлив -  да,  справедлив,
это безусловно. Но только не мстительный. Так что я решил приберечь это дело
в своем личном архиве, чтобы  при  благоприятных  условиях  предъявить  иск.
Ясно, не правда ли?"
   Бруннер проводит рукой по бритому темени, как бы проверяя, не слишком  ли
разгорячилась его голова от прилива воспоминаний. Потом  рука  опускается  и
исчезает во внутреннем кармане пиджака. Бруннер вынимает бумажник и роется в
нем, затем кладет передо мной на стол три крохотных снимка.  Это  контактные
копии малоформатных кадров, но,  несмотря  на  миниатюрность  фотографии,  я
отчетливо различаю изображения: одна и  та  же  сцена,  снятая  с  различных
позиций, - распростершийся на земле Горанов.
   - Это лишь отдельные образцы большой серии снимков,  -  не  без  гордости
поясняет Бруннер. - Я сделал их своей камерой, прежде чем покинуть то место.
У меня сохранились еще кое-какие вещи,  взятые  на  память,  -  вещественные
доказательства, как сказал бы законник. Но из всей  коллекции  важнее  всего
паспорт.
   - Какой паспорт?
   -  Паспорт  Горанофа.  Или,  если  угодно,  паспорт  Ганефа,   украшенный
фотографией Горанофа.
   - Наверно, довольно грубая подделка, раз это сработано там, на месте.
   - Вовсе не такая грубая, - качает головой немец. -  Ведь  документы  были
заготовлены еще в полиции руками самого Ганефа, снимки он тоже  сумел  точно
подогнать, и сухую печать поставил в одном и том же месте, так  что  простой
заменой фотографии одна личность  подменилась  другой.  Надо  полагать,  его
собственное удостоверение причиняло ему до этого немало неудобств.
   - Очевидно.
   -  Итак,  Ганеф  мертв  для  человечества,  а  истинный   Ганеф,   хорош