за:
   - Похоже, вы несколько преувеличиваете свои шансы. Я слышал,  Пенеф  тоже
собирается купить виллу.
   - Пускай себе собирается.
   - Но у него есть некоторые преимущества... Впрочем,  вы  можете  поделить
эти преимущества, предварительно вступив в брак...
   - Что за преимущества? - спрашивает Розмари, пренебрежительно обойдя тему
брака.
   - Он снимает эту виллу.
   - В этом нет никакого преимущества. По крайней мере в Швейцарии.
   - Чудесно! - киваю я. - В таком случае пошли.
   - Торопиться некуда. Торги состоятся через два дня.
   Только этого мне не хватало. Впутаешься в идиотскую историю, а потом поди
узнай, чем это кончится.
   Торги должны  состояться  в  массивном  старом  здании  близ  Бубенберга,
покрашенном охрой, как и другие казенные учреждения. Два дня спустя, точно в
установленное время, то есть в два часа дня, мы с Розмари пробираемся в  зал
номер три, где  уже  толпится  десяток  гиен,  промышляющих  куплей-продажей
недвижимого имущества.
   На кафедру выходит комиссар-оценщик и называет первый по списку объект  -
какой-то скромный домишко в  отдаленном  квартале  города.  Комиссар,  худой
человек с лицом аскета, стоит в темном костюме рядом с кафедрой и под резким
лучом  света,  падающим  из  высокого  окна,  очень  напоминает  священника,
читающего проповедь, с той лишь разницей, что вызывает почтительность паствы
не крестом божьим, а костяным молотком.
   - Видали? - шепчет мне Розмари, когда отчетливый стук  молотка  оповещает
конец состязания. - Его купили всего за пятьдесят тысяч.
   - Но ведь это самый обычный барак, - пытаюсь я охладить ее азарт.
   - Велика важность, вы увидите...
   Ей не удается  закончить  фразу,  потому  что  в  этот  же  миг  мыс  нею
действительно   видим   нечто   такое,   что   достойно   внимания:   сквозь
немногочисленную публику протискивается Пенев, останавливается  недалеко  от
нас и дружески приветствует Розмари. Она отвечает ему  с  вполне  объяснимым
холодком, едва заметно кивнув головой.
   Всегда одетый в высшей степени безвкусно, эмигрант на сей  раз  превзошел
самого себя - вероятно, в честь  торжественного  события:  он  в  спортивном
костюме оливково-зеленого цвета в  лиловую  полоску  и  в  желтой  клетчатой
рубашке, а галстук, завязанный большим узлом, представляет глазам окружающих
такое буйство красок, что и описать трудно.
   Второе по списку строение почти столь же убого, как  и  первое,  и  после
непродолжительного пререкания двух торгашей резкий  стук  молотка  фиксирует
покупку на шестидесяти тысячах.
   - Видали? И эта тоже... - шепчет мне Розмари. Однако она и в этот раз  не
успевает закончить фразу и устремляет взгляд направо, где появились еще  два
конкурента, один из которых на целую голову выше окружающих. Это -  Ральф  и
Флора.
   - До чего же нахальна эта немка... - бормочет моя квартирантка.
   Но уже через мгновение она оснащает свое лицо весьма любезной  улыбкой  -
они заметили нас. Змеиной улыбкой, на которую Флора  не  может  не  ответить
взаимностью. И  чтобы  выиграть  этот  поединок  на  расстоянии  хотя  бы  с
минимальным счетом, Розмари хватает меня под руку, как бы  говоря:  "У  меня
есть союзник!" - ведь немка не может сделать то же самое,  поскольку  Бэнтон
не создан для интимностей. Впрочем, я тоже не  создан  для  интимностей,  но
кого это интересует?
   Моя бедная квартирантка. Ей, похоже, невдомек, что и Флора в свою очередь
полагается на союзника. Или упускает из виду, что,  сядь  мы  с  американцем
друг против друга считать наши деньги, мне своих лучше вообще не показывать.
   После продажи  двух  других  столь  же  скромных  недвижимостей  приходит
наконец очередь нашей. Комиссар указывает на выставленные в  углу  снимки  -
здесь все объекты представлены фотоснимками, хотя никто не проявляет  к  ним
интереса, так как до этого все строения можно было видеть в натуре. Затем он
сухим,  казенным  голосом  начинает  перечислять   достоинства   виллы,   ее
квадратуру и кубатуру, размеры сада,  указывает  число  деревьев  и  наконец
объявляет, резко повысив голос:
   - Первоначальная цена: сто тысяч!
   - Сто десять тысяч! - тотчас же слышу рядом звонкий голос Розмари.
   - Спокойнее! - тихо советую я. - Сперва надо выждать  немного.  И  потом,
когда называете  свою  сумму,  рывком  подавайтесь  вперед,  пускай  это  их
деморализует.
   Она кусает губы, поняв, что несколько поторопилась, а тем временем кротко
звучит реплика немки:
   - Сто двадцать тысяч!
   Наступает  пауза,  и  оценщик  начинает   расшевеливать   присутствующих,
косвенно давая понять, что такая вилла все равно не может  быть  продана  по
столь низкой цене. Только присутствующие -  я  имею  в  виду  "гиен"  -  уже
поняли, что теперь страсти начнут  разгораться  по-настоящему,  и  терпеливо
выжидают. Наконец какой-то дилетант, решив попытать счастья, подает голос из
угла:
   - Сто тридцать тысяч!..
   - Сто сорок! - тут же затыкает  ему  рот  немка.  И  снова  пауза.  Снова
комиссар торопит, и не только торопит, но и угрожающе вскидывает молоток.
   - Сто сорок тысяч! Раз... Два...
   - Двести тысяч! - оповещает в тот же миг Розмари.
   На что Флора реагирует со свойственной ей невозмутимостью:
   - Двести десять!
   После соответствующей паузы моя квартирантка поднимает  цену  до  двухсот
пятидесяти. Это, собственно,  предел  ее  личных  возможностей,  однако  она
помнит мое гуманное обещание насчет пустяковой суммы тысяч этак в  пятьдесят
или чуть больше.
   Флора снова добавляет свои десять тысяч. Она с  самого  начала  взяла  за
правило всякий раз поднимать объявленную сумму на десять тысяч и делает  это
с беспощадной методичностью  даже  тогда,  когда  Розмари  доводит  торг  до
трехсот тысяч.
   - Триста десять! - произносит немка. Теперь уже пауза длится  значительно
дольше. Коммерческая цена постепенно начинает превышать  реальную  стоимость
объекта.
   - Что там в этой вилле, золото спрятано, что ли? -  слышится  позади  нас
голос какого-то зеваки.
   "Да, в самом деле, что там в этой вилле? - спрашиваю я себя.  -  Есть  ли
там вообще что-нибудь, кроме воздуха?"
   Присутствующие  с  видимым  интересом  следят  за  развитием  событий.  И
неудивительно: когда соперники хватают друг друга  за  горло,  есть  на  что
посмотреть. Но это всего лишь зрители, все, кроме двух тщеславных дам,  все,
в том числе и Пенев,  который  вопреки  нашим  ожиданиям  за  все  время  не
обмолвился ни единым словом.
   Розмари вопросительно посматривает в  мою  сторону  и,  уловив  мой  едва
заметный кивок, снова оповещает:
   - Триста двадцать тысяч!
   - Триста тридцать! - отзывается  немка,  только  теперь  в  ее  спокойном
голосе ощущается легкий оттенок усталости.
   Розмари снова ищет взглядом меня. Я легонько пожимаю плечами  -  дескать,
поступайте как знаете. Тут уже дело касается не моих, а ваших денег, так как
вилла Горанова вовсе не стоит  такой  суммы.  Розмари  колеблется  несколько
секунд, но, когда комиссар угрожающе вскидывает молоток, она не  выдерживает
и снова выкрикивает:
   - Триста сорок тысяч!
   На сей раз колебания справа. И они  длятся  так  долго,  что  сомневаться
больше не приходится - моя квартирантка все же обеспечила себе разорительную
покупку.
   Комиссар в последний раз поднимает молоток.
   - Триста сорок тысяч, дама посередине зала... Раз... Два...
   - Триста семьдесят тысяч! - неожиданно звучит голос в публике.
   Однако это уже не Флорин голос, а бас какого-то мужчины. Я  гляжу  в  его
сторону  и  вижу  человека  средних  лет,  среднего  роста,   с   ничем   не
примечательной физиономией, в обычном  сером  костюме,  человека,  каких  мы
ежедневно встречаем на улице, даже не замечая их, а уж о том,  чтобы  как-то
запомнить их, и говорить не приходится.
   Розмари тоже смотрит в ту сторону, и по ее бесстрастному каменному лицу я
вижу, что она в бешенстве.
   - Он вас выручил из беды, - бросаю я, чтобы успокоить ее. -  Перестаньте,
это же безумие.
   - Я, конечно, перестану, -  отвечает  она  безучастным  тоном.  -  Но  не
потому, что это безумие, а потому, что я не в состоянии позволить себе пойти
на такое безумие.
   - Триста семьдесят тысяч, господин в глубине зала... - снова подает голос
комиссар, но тут же умолкает, так как в этот момент к нему приближаются двое
мужчин и молодая женщина.
   Незнакомые мужчины и комиссар вполголоса говорят  о  чем-то,  после  чего
обладатель молотка снова обращает к публике свое  аскетическое  лицо,  чтобы
сообщить усталым голосом:
   - Торг отменяется.
   По залу проносится глухой ропот недовольства.
   - Мне кажется, я вправе знать, в чем причина! - доносится бас из  глубины
зала.
   - Причина не процедурного характера, - сухо объясняет комиссар.  -  Вилла
продаже не подлежит, поскольку у покойного есть законная наследница.
   По залу снова прокатывается ропот, на сей раз ропот удивления.
   - Это наилучший исход, - безразлично говорю я своей  квартирантке.  -  По
крайней мере не придется сожалеть, что кто-то вас перещеголял.
   Она не отвечает, и я  оборачиваюсь,  чтобы  понять,  почему  она  молчит.
Оказывается, ее нет рядом со мной.
   - Ну вот, все  в  сборе,  можно  садиться  за  стол  раздавать  карты,  -
добродушно замечает Бэнтон, приближаясь вместе с Флорой.
   - Почему бы и нет!  -  любезно  отвечаю  я.  -  Сейчас  или  завтра,  мне
решительно все равно, когда раскошеливаться.
   - Раскошеливаться полагалось бы  нашей  милой  Розмари,  -  подает  голос
немка. - Сегодня она побила все рекорды легкомыслия.
   - А куда же она девалась? - спрашивает американец.
   Меня тоже занимает этот вопрос, по крайней мере до тех  пор,  пока  я  не
обнаруживаю Розмари в  обществе  молодой  женщины  и  двух  молодых  мужчин,
появившихся в зале незадолго до этого. Розмари и  молодая  женщина  медленно
направляются в нашу сторону, и мой слух улавливает  беззаботный  щебет  моей
квартирантки:
   - Ах,  дорогая,  какой  же  чудесный  человек  был  ваш  отец!  Настоящий
джентльмен...
   Глава шестая
   Широко бытует мнение, что в извечном противоборстве двух полов сильнейшим
оружием женщины является ее красота. И лишь немногие задумываются  над  тем,
как же  в  таком  случае  объяснить,  что  тысячи  женщин,  у  которых,  как
говорится, ни рожи ни кожи, ухитряются сохранять власть над  своими  мужьями
Очевидно, средства  воздействия,  которыми  пользуются  женщины,  далеко  не
ограничиваются одной лишь красотой, и полный набор  этих  средств  могла  бы
раскрыть только женщина.
   Трудно предположить, что Виолета Горанова -  наследница  моего  покойного
соседа  -  владеет   этим   полным   набором.   Зато,   впрочем   совершенно
несознательно, она достигает многого своим скромным умением вызывать к  себе
сочувствие.
   Если Розмари своим видом напоминает полную изящества  греческую  вазу,  а
Флора - пышную амфору, то Виолета весьма  похожа  на  пробирку.  Ровное  как
жердь тело, узкие плечи, жалкие бедра и худые ноги - словом, некое  бесполое
существо,  увенчанное  анемичным  лицом.  Но  у  этого  существа   постоянно
присутствует  выражение  беспомощности  и  какой-то  едва  уловимый  признак
боязни, а взгляд ее карих глаз так робок, в нем столько  детскости,  что  вы
невольно испытываете желание взять это хрупкое существо под свою защиту.
   Вероятно, рано почувствовав, что ей никогда не обрести  подлинно  женских
черт, она все еще продолжает одеваться, как девочка. И когда она вырядится в
плиссированную юбочку, в тирольский жакетик, а на ногах у нее белые носки  и
туфли без каблуков, вы скорее примете ее  за  гимназистку  старших  классов,
нежели за молодую даму, которой под тридцать. Не исключено, что тут  немалую
роль играет и плюшевый медвежонок, которого она обычно  таскает  с  собой  -
возможно, не как игрушку, а как талисман.
   - Тут, наверно, люди подумали: "Что еще за  нахалка  гакая!"  -  виновато
говорит она Розмари в первые минуты их знакомства в торговом зале.
   - Глупости! Это же ваше право. Будь я на вашем месте,  я  бы  сегодня  же
потребовала от герра Пенефа забрать свои вещи.
   - А где он живет?
   - Да он занимает почти весь верхний этаж.
   - В таком случае этот господин мне  нисколько  не  помешает.  Я  поселюсь
внизу.
   - Но, дорогая моя, если вы оставите его хотя бы на неделю, он и через год
не уйдет! Такие дела делаются сразу, одним заходом!
   - Нет, мне как-то неудобно, - говорит одними губами Виолета. - Мне крайне
неудобно. И потом, он мне совершенно не помешает...
   Об этих подробностях я узнаю вечером, по возвращении Розмари. Бридж по ее
вине не состоялся. Моя квартирантка взяла наследницу Горанова под свою опеку
уже в торговом зале -  это,  непонятно  почему,  страшно  раздражает  всегда
спокойную Флору. Она отвозит ее на виллу, помогает устроиться там -  словом,
проявляет материнскую заботу о бедной сиротке, которая, вероятно, годика  на
два старше ее самой.
   - А почему вы  так  настаиваете,  чтобы  она  прогнала  этого  Пенефа?  -
спрашиваю я, когда Розмари рассказала о своей беседе с Виолетой.
   - Сама не знаю... Просто он мне несимпатичен.
   - Просто вы говорите вздор, - говорю я. - Разумеется, я не требую,  чтобы
вы отчитывались передо мной, но зачем же нести заведомую чушь?
   - А вы всегда искренни со мной, Пьер?
   - Не вижу причины быть неискренним. Насколько я знаю, в поставках  рыбных
консервов вы мне не конкурент.
   - А вы не допускаете, что я могу быть вашим конкурентом в чем-то другом?
   - Это исключено.
   Мои слова звучат с откровенной категоричностью. Не стану утверждать,  что
я всегда искренен с Розмари, но эта реплика в самом деле вполне  откровенна,
и моя собеседница это понимает.
   - Я рада это слышать, - говорит она как бы сама себе.
   - Чему тут особенно радоваться?
   - Как чему? От Пенефа, к примеру, такого не дождешься.
   - Где перекрещиваются интересы Пенефа и ваши?
   - Откуда я знаю? Спросите у него. Во всяком случае, у меня такое чувство,
что он меня ненавидит и вместе с Флорой строит козни против меня.
   - В связи с виллой?
   - Очевидно.
   - Что ж, теперь можете быть спокойны: этого повода больше не существует.
   Она смотрит на меня задумчиво, как бы что-то соображая. Потом делает  два
шага в мою сторону, словно решив в чем-то  мне  открыться.  Однако,  похоже,
отказывается от своего намерения, садится на диван, по  обыкновению  закинув
ногу на ногу, и тяжело вздыхает:
   - Ох, как я нуждаюсь в дружеской поддержке!..
   - Скажите, кого я должен убить? - спрашиваю я с готовностью.
   Но так как она продолжает сидеть, глубоко  задумавшись,  мне  не  хочется
мешать ей, и я поднимаюсь к себе наверх.
   Итак, оказавшись у себя в комнате, я по привычке заглядываю в щель  между
шторами. Внизу, в холле Виолеты, горит свет, но  шторы  опущены.  Вверху,  у
Пенева, тоже горит свет, но и там окна зашторены. С ума можно сойти от  этих
штор.
   Я сажусь на кровать, не включая свет. Не знаю, как у  других,  но,  когда
вокруг мрак,  у  меня  такое  чувство,  что  голова  моя  светлеет.  Розмари
втемяшилось, что ей обязательно надо прогнать  Пенева,  и  она  сделает  все
возможное, чтобы добиться своего. Значит, ей  необходимо  помешать  тем  или
иным  способом.  Не  потому,  что  я  испытываю  особые  симпатии  к   этому
востроносому, но, если он вдруг исчезнет из поля зрения, это  может  спутать
мне все карты.
   Затем. Затем этот невзрачный  тип  с  серым  лицом  и  в  сером  костюме.
Наконец-то противник высунул голову из окопа, дав мне возможность  взглянуть
на его физиономию. Только взглянуть, потому что, едва успев  показаться,  он
тут же испарился, но если показался один раз, то, наверно, покажется  снова.
Важно, что он объявился и подтвердил наши  предположения.  Триста  семьдесят
тысяч. Что там, золото спрятано  в  этой  вилле?  Человек  в  сером  костюме
отлично знает, что там спрятано. Это меня успокаивает: значит, то,  что  нас
интересует, все еще там, на вилле. И все это время не давали мне покоя вовсе
не скорбные чувства в связи со смертью соседа, а мысль о тех двоих с черными
портфелями. И опасение, что, может быть, в  их  портфелях  находился  архив,
ради которого мы расходуем столько сил и времени.  Триста  семьдесят  тысяч!
Восклицание, способное вернуть утраченную веру в жизнь.
   И еще одно - последнее и самое главное. Необходимо опередить  соперников,
Флору и Пенева, которые, возможно, образуют опасную пару. Тем более опасную,
что, в сущности, приходится иметь дело с  треугольником,  если  приобщить  к
этой паре Бруннера. Розмари, которая  мечется  в  поисках  неизвестно  чего,
способна спутать своими действиями все карты, особенно если втравит  в  свои
интриги эту наивную Виолету. И наконец, человека в сером костюме.  Одиночку,
за чьей спиной явно скрывается целая организация.
   Пока я рассуждаю обо всем этом, пока веду спор с самим собой,  моих  ушей
достигает шум мотоцикла. Шум, на который я едва ли обратил бы внимание, если
бы он внезапно не оборвался напротив соседней виллы.  Заглянув  в  щелку,  я
успеваю увидеть почтальона, который звонит в дверь, а минуту спустя  вручает
Виолете какое-то письмо или телеграмму.
   Едва успел почтовый служащий сесть на  своего  моторизированного  коня  -
"рено" белого цвета. На белом Виолета, уже одетая  в  светлый  плащ,  быстро
запирает дверь, бежит по саду на улицу и  тоже  садится  на  моторизованного
коня - "рено" белого цвета. На белом "рено" в темную ночь.
   Легко предположить, что выглядывать в окно свойственно не только мне,  но
если я в этом до сих пор сомневался, то теперь всякие сомнения  отпадают.  В
самом деле, не успел на аллее рассеяться дымок белого "рено",  как  из  дому
выскакивает моя квартирантка, чтобы пуститься следом за ним на своем красном
"фольксвагене". Стоит ли после этого сообщать, что немного спустя в  том  же
направлении катит и "шевроле" Пенева.
   Я смотрю  на  часы:  восемь  десять.  Ложиться  еще  рано.  Но  может,  и
действовать рано? Будь у меня эмоциональная натура, я мог бы с ума сойти  от
досады. В городе у меня  два  помощника,  но  именно  сейчас,  когда  я  так
нуждаюсь в братской помощи, ни на одного из них я не могу рассчитывать.  Как
было бы здорово, если бы, к примеру, Боян находился где-нибудь по соседству.
Ему бы ничего не стоило в любой момент предупредить меня об опасности.
   И все-таки  необходимо  действовать.  Такая  удачная  ситуация,  наверно,
больше никогда не повторится.  Чем  я  особенно  рискую,  если  все  главные
действующие  лица  этого  спектакля  куда-то  исчезли,   исчезли   в   одном
направлении? Все, кроме человека в сером костюме. Но человек в сером костюме
здесь не проживает и выглядывать из-за штор не может.
   Думая об этих вещах, я уже спускаюсь  по  лестнице  и  через  черный  ход
попадаю в сад. На  то  место,  где  я  сейчас  нахожусь,  вилла,  освещенная
стоящими на аллее фонарями, бросает густую тень. Такая же тень  простирается
и вдоль соседнего дома. Однако две тени разделяет широкая полоса освещенного
луга,  посередине  которого  проходит  низкая  ограда.  Таким  образом,  мне
придется углубиться в сад и уже оттуда, под прикрытием яблонь, проникнуть  в
соседний двор.
   Я подбегаю к черному ходу дома Горанова и  быстро  знакомлюсь  с  замком.
Замок секретный, но обычного типа, то есть давно  перестал  быть  секретным.
Через пять минут я уже в коридоре, прохожу мимо кухни и попадаю в холл.
   Моя первая забота - обеспечить запасный выход. Поэтому я пересекаю  холл,
выхожу в коридор, ведущий к парадной двери. Защелки двух замков, к  счастью,
приводятся в действие с внутренней стороны обычным поворотом ручки, так  что
ключи здесь не нужны.
   Затем возвращаюсь в холл. Единственный источник света -  мой  миниатюрный
карманный фонарик, дающий тонкий, но  сильный  луч.  Светлый  луч  совершает
беглую прогулку по стенам и мебели,  после  чего  я  пробираюсь  в  соседнюю
спальню. Что я, в сущно