у по карману, и она выложила несколько франков.
   - Не сокрушайтесь, зато  в  любви  повезет,  -  утешает  меня  Ральф,  не
выходящий из кризисного состояния по части остроумия.
   Немка незаметно бросает в мою сторону довольно  красноречивый  взгляд,  и
после  того,  как  я   так   позорно   прогорел,   он   представляется   мне
лазурно-голубым. Похоже, эта женщина  действительно  строит  какие-то  планы
относительно моего будущего, если я не заблуждаюсь.
   Быть может, этот уик-энд - последняя доза досады, предусмотренной  сонной
терапией, длящейся вот уже шесть месяцев.
   Очередная неделя начинается  с  важного  сообщения.  В  Центре  мой  план
одобрен  с  небольшими  поправками,   и   мне   предложено   безотлагательно
предпринять необходимые шаги. Наконец-то.
   Уточнение данных между мной и Бориславом через посредство Бояна позволило
окончательно скоординировать проект и закончить выработку часового  графика.
Наступило время всем  нам  перейти  к  активным  действиям,  не  считаясь  с
опасностью. Самому большому риску подвержен Борислав.
   Ему выпала высокая честь или, если  хотите,  неприятная  задача  войти  в
непосредственный контакт с Ганевым.  С  этой  целью  в  пятницу  утром  -  в
пятницу, в этот плохой день, - мой друг должен позвонить по телефону мнимому
Горанову и попросить встретиться с ним наедине. Если потребуется,  заставить
его согласиться на такую встречу неясными обещаниями  и  смутными  угрозами,
дав ему понять, что человек на другом конце провода знает о  нем  решительно
все.
   Рандеву должно состояться в тот же день - чтобы Ганев не смог подготовить
засаду или выкинуть еще какой-нибудь номер. Моя задача состояла в том, чтобы
следить за соседней виллой и предупредить Борислава,  в  случае  если  Ганев
вздумает подличать. Предупредить через Бояна.
   Пятница.  Утро.  Я  неторопливо  принимаю  душ,  неторопливо   вытираюсь,
неторопливо завтракаю - словом, делаю все возможное, чтобы Розмари уехала  в
город раньше меня. Так оно и происходит
   Заняв обычное место на своем наблюдательном пункте, я выглядываю в  окно.
В пяти метрах от меня Пенев, закончив мойку  "шевроле",  тщательно  вытирает
его известной водителям автомобилей специальной  тряпкой,  придающей  кузову
такой  ослепительный  блеск,  о  каком  могут   только   мечтать   владельцы
автомобилей. Надеюсь, он готовит машину для себя, а не для Горанова.
   Смотрю на часы: девять. Наверно,  Бенато  будет  неприятно  удивлен  моим
отсутствием, и перспектива самому платить  за  обед  в  "Золотом  ключе"  не
очень-то его обрадует.
   Пенев открывает ворота, садится в "шевроле", выгоняет  его  со  двора  и,
закрыв ворота, едет вниз, к центру города. Это неплохо.
   Спустя некоторое время я снова смотрю на часы,  потом  снова:  десять.  В
соответствии с планом в эту минуту Борислав набирает номер  телефона.  И  не
только в соответствии с планом Сквозь распахнутое окно холла соседней  виллы
- сумрачного в это солнечное утро - я  вижу,  как  появляется  темно-красное
пятно - изрядно поношенный халат соседа.  Ганев  движется  медленно,  словно
призрак, подходит к стоящему на буфете телефону и поднимает трубку. Разговор
затягивается, чего можно было ожидать, но в чем причина  -  сказать  трудно.
Наконец старик опускает  трубку  и  продолжает  неподвижно  стоять,  как  бы
соображая что-то.  Надеюсь,  не  замышляет  какую-нибудь  глупость,  которая
дорого обойдется всем нам, включая и его  самого.  Старик  делает  несколько
шагов к окну, упирается  руками  в  подоконник  и  смотрит  прямо  на  меня.
Разумеется, видеть он меня не может - окно зашторено. Не исключено,  что  он
вообще ничего не видит: у него совершенно отсутствующий взгляд, а на  хмуром
лице выражение глубокой задумчивости. Наконец он медленно оборачивается, как
бы опасаясь повредить позвоночник, и постепенно  тонет  в  глубине  мрачного
холла.
   Ровно в половине одиннадцатого авторучка  в  моей  руке  предупредительно
щелкает. Бояна я не вижу, да и незачем мне его видеть, так как я уверен, что
в эту минуту он сидит в своем "вольво" у задней ограды сада,  под  яблонями,
благоухающими свежей зеленью.
   - Встреча в среду, в девять, - слышится голос парня.
   В среду в девять означает на нашем языке завтра в  шесть.  Значит,  Ганев
отказался от рандеву сегодня и отложил его на завтра,  а  Борислав  уступил.
Пускаться в расспросы, как и почему, сейчас неуместно. Хотя мы разговариваем
на одной волне, известной только нам двоим, приходится  следовать  железному
правилу: в эфире будь предельно лаконичен.
   - Пока ничего, - сообщаю в свою очередь. - Встреча в два.
   Это означает, что наша следующая встреча в эфире состоится сегодня в пять
часов. Вот и все.
   С  этого  момента  мне  надлежит  неотступно  следить  за  виллой  и   ее
окрестностями. Хорошо по крайней мере,  что  выдалась  прекрасная  погода  и
Ганев оставил окно в холле широко распахнутым. Не успел я поблагодарить бога
за это благоприятное обстоятельство,  как  из  полумрака  выплывает  старик,
захлопывает обеими руками створки окна и вдобавок опускает массивную  штору.
Отныне никакой видимости.
   А какой бы был прок, если бы это случилось несколькими часами позже? Реши
Ганев дать тревожный сигнал, он имеет полную возможность сделать это и ночью
или использовать Пенева в качестве связного. Об одном трудно с  уверенностью
судить: не вздумает ли Ганев сам уйти из дому и  не  придет  ли  к  нему  на
выручку кто-нибудь со стороны?  Вся  надежда  на  то,  что  старик,  человек
разумный, будет иметь достаточно времени, чтобы взвесить все "за" и "против"
и решить, что назначенная встреча ничем особенно ему не грозит и что  в  его
интересах лучше понять намерения другой стороны.
   И все же риск налицо. Не только в том, что я,  быть  может,  переоцениваю
здравый  смысл  этого  типа.  Ведь  не  исключено,  что  он  находится   под
наблюдением других людей и они не станут дожидаться специального приглашения
вступить в игру. Прелестная Розмари и пышная Флора,  какими  бы  безобидными
они ни казались, не оставляют сомнения, что не только  треугольник  "Дельта"
проявляет интерес к Ганеву.
   Итак, пять часов. Возможно, это самое подходящее время: моя  квартирантка
обычно возвращается позже. Только сегодня  она,  как  назло,  вернулась  без
десяти пять. Общительная, как обычно, она спешит подняться ко мне в спальню,
чтобы справиться, как я себя чувствую. Оказывается, я заболел, хотя  еще  не
на смертном одре.
   - У вас температура? - сочувственно спрашивает  она  и  протягивает  свою
белую руку к моему лбу.
   - Думаю, что нет, - спешу я ответить. - Только жутко болит голова. Я буду
вам  признателен,  если  вы  скатаете  на  Остринг  и  возьмете  мне   пачку
пирамидона.
   - Зачем вам этот ужасный пирамидон? - возражает квартирантка.  -  У  меня
есть аспирин.
   - Я бы предпочел пирамидон, - настаиваю я, зная, что она  пирамидоном  не
пользуется. - Аспирин скверно действует на мой желудок.
   - Вы же знаете, для вас я готова на все, - уступает Розмари и  спускается
вниз.
   Однако минутой позже мне слышится ее ликующий голос:
   - Ваше счастье, дорогой! Я нашла пирамидон здесь, в ящике стола.
   С торжествующим видом она приносит мне пирамидон и стакан воды, а уже без
трех минут пять, и единственное, что мне  приходит  в  голову,  -  попросить
Розмари вместо воды дать мне стакан  горячего  чая.  На  что  она,  к  моему
облегчению, отвечает:
   - Ну разумеется, стакан горячего чая вам скорее поможет.
   И снова спускается вниз.
   Заварить стакан чая не такая уж сложная процедура, и все  же  она  длится
достаточно долго, чтобы выйти на связь, предупредить Бояна, чтобы  установил
слежку за Пеневым, и сказать, что следующая встреча завтра в восемь.
   Пенев возвратился полчаса назад, но где он  сейчас  и  чем  занимается  -
сказать трудно: прикидываться больным и в то же время торчать у  окна  я  не
могу, тем более что Розмари уже несет дымящийся чай  и  настойчиво  требует,
чтобы я его выпил, пока он не остыл,  а  вы  знаете,  как  приятно  в  такую
теплынь хлебать крутой кипяток, - если не знаете, то не мешает  попробовать,
только не забудьте перед этим проглотить пару таблеток пирамидона.
   Наконец, когда я вытягиваюсь на кровати и страдальчески прикрываю  глаза,
Розмари оставляет меня одного, и это  обстоятельство  дает  мне  возможность
снова занять наблюдательный пункт на стыке двух штор,  впрочем,  без  особых
результатов, потому что до самого вечера ничего не случается и никто из двух
соседей не покидает виллу - по крайней мере насколько я могу видеть. Но  вот
напасть, без малого  девять  Розмари  приносит  новый  стакан  чая  и  опять
заставляет меня наливаться кипятком и глотать пирамидон.
   После ее горячей заботы я всю ночь исхожу  потом,  но  от  этого  есть  и
польза: в таком состоянии я не могу пасть в манящие, но опасные объятия  сна
и, бодрствуя у окна, отчетливо вижу при  свете  уличного  фонаря  и  сад,  и
парадный вход  соседней  виллы.  Однако  и  в  эти  долгие  часы  ничего  не
происходит.
   - Ничего, - слышу под утро в эфире голос Бояна.
   - Ничего, -  сообщаю  в  свою  очередь.  Последняя  связь  перед  роковой
встречей назначается на пять тридцать вечера. Чуть позже ко мне  заглядывает
Розмари - она справляется о моем здоровье. Я спешу  успокоить  ее,  что  мне
значительно лучше, даже совсем хорошо, надеясь увидеть, как  она  уезжает  в
город на своем красном "фольксвагене", но сегодня суббота - отложив встречу,
этот тип спутал все карты, - и Розмари шастает по  дому  до  двух  часов,  а
потом снова приходит, чтобы сообщить  мне,  что  она  собралась  в  кино,  и
торопится успокоить меня, что долго задерживаться не станет.
   - Но чего ради вы должны портить из-за  меня  свой  уик-энд,  дорогая?  -
протестую я. - Ведь мне уже совсем хорошо.
   Уверенная, что доставляет мне неземное  удовольствие,  она  говорит,  что
долго не задержится, тогда как меня основательно заботит  одно:  часа  через
три, то есть в самое неподходящее время,  она  вернется.  Возможно,  даже  в
момент выхода на связь.
   Наконец-то меня оставили в покое. Вздохнув с  облегчением,  я  подхожу  к
окну. Ничего примечательного.  Между  прочим,  еще  и  потому,  что  в  доме
напротив окна зашторены. Лишь к четырем часам на террасе появляется Ганев  и
вытягивается в шезлонге под навесом. Распростертый, с закрытыми глазами,  он
сейчас похож на спящего, а может, на мертвого Дракулу - с той лишь разницей,
что вместо длинных и острых клыков вампира у него  безобидная  искусственная
челюсть.
   К пяти часам на  террасу  выходит  Пенев.  Они  обмениваются  несколькими
словами, после чего Пенев идет к "шевроле", повторяет  знакомую  операцию  с
воротами и катит к центру города, а Ганев возвращается в виллу. Все идет как
полагается, точно по плану:  Борислав  предупредил  старика,  что  во  время
встречи никого, кроме них, в доме не должно быть.
   Однако четверть  часа  спустя  происходит  нечто  такое,  что  планом  не
предусмотрено. Два человека в темных шляпах, с портфелями такого же  темного
цвета, ничем не примечательные (совершенно мне незнакомые), заходят во двор,
звонят у двери и входят в дом. Верно, они задержались  там  каких-то  десять
минут. Быть может, это обычные торговые агенты или налоговые инспектора. Что
особенного, если они заглянут к клиенту в свободное время уик-энда?  Словом,
не заслуживающая серьезного внимания, хотя и непредвиденная  деталь.  Только
при определенной ситуации непредвиденная деталь способна  оказаться  роковым
обстоятельством.
   - Бориславу ждать новых  указаний,  -  передаю  я  в  эфир.  -  Постоянно
поддерживай контакт со мной.
   Точный расчет и надежность операции - все вмиг пошло прахом. Изменившаяся
обстановка  перечеркивает  хорошо  обдуманные  ходы,  и  теперь  мы   должны
действовать напропалую. Две машины - Бояна  и  Борислава  -  будут  колесить
вокруг этих мест, таиться под деревьями неизвестно сколько времени, пока  не
привлекут к себе внимания.
   "Бориславу ждать  новых  указаний".  А  когда  они  поступят,  эти  новые
указания? Когда рак свистнет? Или после того, как Пенев вернется домой?
   Пока я совещаюсь сам с собой и задаю себе эти неприятные вопросы,  внизу,
в холле, слышится шум. Отчетливый  стук  дамских  каблуков.  Это  прелестная
Розмари. Я мысленно желал ей  хорошо  поразвлечься  и  вернуться  как  можно
позже, но она не посчиталась с моими пожеланиями и  оказала  мне  неоценимую
услугу.
   - Как себя чувствуете, Пьер? - спрашивает Розмари, заглядывая  ко  мне  в
спальню. - Сделать вам чай?
   - Это совершенно ни к чему, милая. Мне уже хорошо.
   - У вас все получается наоборот, друг мой, - замечает моя квартирантка. -
Зимой, когда здесь повсюду  свирепствовал  грипп,  вы  даже  не  чихнули.  А
сейчас, в разгар весны, вдруг свалились.
   Она спускается вниз по лестнице. И  в  этот  миг,  словно  только  теперь
вспомнив о чем-то, я кричу:
   - Чуть было не забыл:  некоторое  время  назад  герр  Гораноф  звонил  по
телефону. Просил передать, что он и тот, другой, будут ждать вас в пять...
   - В пять? Но сейчас уже без пяти шесть... Хорошо по крайней мере, что  вы
об этом не сообщили после полуночи.
   Она продолжает спускаться по лестнице, и уже через минуту  я  слышу  стук
калитки и вижу, как Розмари приближается к парадному входу в соседнюю  виллу
и нажимает на кнопку звонка. Судя по всему, сигнал остается без ответа,  так
как она пробует снова звонить, а затем нажимает на ручку двери  и  входит  в
дом
   Входит и тут  же  возвращается.  Эти  два  действия  разделяют  считанные
секунды, но перемена в поведении женщины столь  очевидна,  что  и  подзорная
труба не нужна. На ней лица нет, она в панике и вот-вот закричит, но,  чтобы
не закричать, закрывает рукою рот, и беспомощно  вращает  глазами  -  словно
соображает, что ей делать, но тут ее  взгляд  инстинктивно  устремляется  на
меня.
   Облокотившись на подоконник,  я  в  это  мгновение  радуюсь  солнцу,  как
поступил бы всякий  больной,  чудом  избежавший  могилы.  Встретив  безумный
взгляд женщины, я киваю ей, как бы спрашивая: "В чем дело?" Она  кидается  в
мою сторону и в момент, когда издалека доносится тревожный  вой  полицейской
сирены, кричит мне, задыхаясь:
   - Убит!.. Ножом в спину...
   - Чего же вы торчите там как идиотка! - кричу  я  ей.  -  Прыгайте  через
ограду! Разве не слышите, что уже едут!
   Мой грубый окрик, как видно, помог ей опомниться, потому  что,  приподняв
подол, она сигает через низкую ограду и устремляется к заднему входу в  нашу
виллу, где ей удается скрыться как раз  в  тот  момент,  когда  перед  домом
Горанова пронзительно визжат тормоза полицейской машины.
   В моей руке щелкает авторучка.
   - Исчезайте! Ганев убит,  -  сообщаю,  прежде  чем  в  комнату  врывается
Розмари и прижимается ко мне, истерично выкрикивая:
   - Лежит на полу в холле... В спине торчит нож, и все в крови...
   - Ладно, ладно, успокойтесь. - Я похлопываю ее по дрожащей спине.  -  Вас
это не касается, вы ничего не знаете.
   - Видели бы вы, сколько крови... - продолжает она.
   - Ровно  столько,  сколько  человеку  положено,  не  более.  Успокойтесь.
Наверно, скоро сюда придут  расспрашивать.  И  если  не  хотите,  чтобы  вас
месяцами таскали... Или, не дай бог, обвинили в убийстве.
   Последние слова, по-видимому, окончательно вернули ей разум.
   - А вдруг кто-нибудь видел меня там?
   - Не думаю, что видел еще кто-нибудь, кроме меня.
   - О Пьер! Я буду вам обязана всю жизнь! Пропускаю эту клятву  мимо  ушей,
осматривая квартирантку,  чтобы  убедиться,  не  посадила  ли  она  случайно
где-нибудь кровавое пятно, как в старинных детективах.
   - Ваше счастье, что вы  в  перчатках...  -  тихо  говорю  я,  и  у  входа
раздается звонок.
   Глава пятая
   - Как я выгляжу? - спрашивает Розмари, выходя из своей комнаты.
   - Нормально, - отвечаю.
   Скоро семь, а в  семь  нам  предстоит  картежничать  у  Бэнтона,  и  моей
квартирантке хочется выглядеть естественной, иметь вид человека, которого не
особенно  печалит  убийство  почти  незнакомого  соседа.  Лицо  ее,   сейчас
спокойное, снова  обрело  вполне  здоровый  цвет,  возможно  не  без  помощи
косметики.
   Подбоченясь - поза  выставленных  в  витринах  манекенов,  -  она  делает
несколько  шагов  по  комнате,  как  бы  приучая  себя  держаться  просто  и
непринужденно.
   -  Вы  будете  выглядеть  еще  лучше,  -  замечаю  я,  -  если  в   своей
непринужденности не перестараетесь.
   - На что вы намекаете? - вздрагивает она и останавливает на мне взгляд.
   - На  то,  как  вы  себя  вели  в  присутствии  полицейских.  Вначале  вы
совершенно одеревенели, а  потом  собрались  с  духом  и  до  такой  степени
распустили язык, что неизбежно вызвали бы подозрение, если  бы  они  так  не
торопились. Вам бы неплохо быть сегодня сдержанней и не оглушать всех  вашим
не в меру звонким и ужасно фальшивым смехом.
   Она молчит, как бы подавленная моими словами.
   - Вы меня разочаровываете, дорогая, - считаю  я  нужным  добавить.  -  Вы
женщина столь сложная по натуре...
   - Но у меня нет ничего общего с преступным миром, Пьер.
   - Вот и прекрасно. В самом деле, не вы же его убили?
   - Вы хотите снова довести меня до истерики, -  бросает  Розмари  дрожащим
голосом. - Что из того, что не я его убила? Ведь я там  была  и  все  видела
своими глазами: лежащий на полу труп и кровь... столько крови... Меня  могли
застать на месте преступления и спросить, что мне здесь нужно,  возле  этого
трупа, в этой комнате, поинтересоваться, почему я так часто  бывала  в  этой
вилле, что у меня общего с этим стариком, и... еще минута, и я бы влипла  по
уши...
   Она умолкает  на  время,  затем,  внезапно  переменив  тон,  как  это  ей
свойственно, спрашивает:
   - А вы уверены, что сюда звонил именно Гораноф?
   - Как же я могу быть уверен, если никогда в жизни не слышал его голоса?
   - А какой у него был голос, у этого человека? Он говорил с акцентом?
   - Низкий и хриплый. Акцента я не уловил.
   - Значит, это был не Гораноф, - сокрушенно бормочет Розмари и  опускается
в кресло.
   - Какая разница, кто это был? Может, тот, другой.
   - Вы имеете в виду Пенефа? Нет, тоже исключено, - качает головой Розмари.
- У них обоих ярко выраженный акцент. И голос у каждого из них не  такой  уж
низкий и не хриплый. Это была ловушка, Пьер...
   - Что за ловушка?
   - Самая  коварная  ловушка.  Вы  только  подумайте:  звонят  сюда,  чтобы
заманить меня на виллу именно в тот момент, когда там  замышляется  или  уже
совершено убийство...
   - Но у каждого,  кто  пошел  бы  на  такой  шаг,  должны  быть  серьезные
основания, - соображаю я вслух, - У  вас  есть  враги,  способные  на  такую
пакость?
   - А почему вы думаете, что человек знает всех своих врагов? Я могу  и  не
подозревать об их существовании,  -  возражает  она,  и  в  ее  словах  есть
некоторая логика.
   - Но если они существуют, то не без причин...
   - Причин я тоже могу не  знать.  Откуда  мне  известно?..  Может,  они  и
заманили меня туда, полагая, что на меня скорее всего падет подозрение...  Я
часто, хотя и без всякого умысла, бывала у Горанофа...
   - Все возможно, - прерываю я ее. - Но  мне  кажется,  надо  отложить  эти
рассуждения на потом. Иначе вы и в самом деле снова расстроитесь. - И  чтобы
направить ее мысли по другому руслу, добавляю как бы  невзначай:  -  Похоже,
нынче вечером вы решили окончательно охмурить вашего Бэнтона.
   Я имею в виду ее предельно короткую юбку, из тех, какие теперь носят лишь
девочки-подростки, поскольку Розмари, видимо после долгих  колебаний,  снова
решила выступить в роли балованной дочки.
   - Мне все же кажется, - продолжаю я, - что искушение будет более сильным,
если вы явитесь вовсе без юбки.
   - Едва ли и это поможет, -  отвечает  Розмари,  которая  стала  понемногу
успокаиваться. - Мне думается, у