и? Тогда-то  я  узнала  не
только как делаются камни, но и  как  делаются  деньги.  Бразильский  бедняк
лишает земные недра тысячелетних кристаллов, а его  грабит  владелец  шахты,
которого в свою очередь грабит скупщик, сам он становится  жертвой  фирмача,
фирмач не остается в  долгу  перед  оптовиком,  оптовик  перед  ювелиром,  а
главный потерпевший этой цепной реакции, конечно, покупатель - он  покрывает
все расходы.
   - Разделение вины...
   - Да, и  такое  разделение,  что  виновных  не  остается.  Каждый  грабит
сообразно своему положению, грабит как может, и  в  этом  проявляется  жизнь
общества, его дыхание, кровообращение, и я не могу понять, какой нам с  вами
резон провозглашать себя единственно честными людьми в этом  мире  всеобщего
грабежа. Лично я на такую честь не претендую.
   - Я вас прекрасно понимаю, - вторгаюсь я в  ее  монолог.  -  Но  вы  тоже
должны меня понять: когда мы приедем в Женеву, мне понадобится во что бы  то
ни стало ускользнуть от этих, что позади  нас,  чтобы  сделать  одно  важное
дело...
   - Какое дело? - подозрительно спрашивает Розмари.
   - Одно дело, непосредственно связанное с вашим интересом  к  камням.  Мне
кажется, я нащупал путь к месту, где таятся брильянты.
   - О Пьер!..
   Она пытливо смотрит на меня своими темными  глазами,  и  в  их  выражении
надежда явно превозмогает недоверие.
   - Вот видите, я ничего от вас не скрываю.  Будь  у  меня  желание  что-то
скрыть от вас, я бы мог поехать в Женеву один.
   - Я вам верю... Мне бы хотелось вам верить...
   - В таком случае вы остановите машину перед домом Грабера  и  подскажете,
как мне пройти по дворам.
   - Но ведь это означает, что я расконспирирую себя...
   - С этим вы давно справились, - успокаиваю я ее.
   - Думаете, что кто-то...
   - Не думаю, а знаю. И не "кто-то", а Ральф Бэнтон.
   - Ральф Бэнтон? Не может быть!
   - Вы однажды сказали, что в тихом омуте...
   - Я имела в виду совсем другое, - торопится она возразить.
   - Что именно?
   - То, что он извращенный тип. И посещает  проституток  у  вокзала...  Что
иметь дело с порядочными женщинами едва ли способен.
   - Может, ему просто  не  удается  узреть  тонкую  разницу  между  теми  и
другими.
   - Циник! - выстреливает она.
   Проезжаем Лозанну, хотя в последнее время Лозанна все  больше  привлекает
мое любопытство, и к одиннадцати мы  в  Женеве.  Розмари  едет  медленно,  в
строгом соответствии с инструкцией, и  дает  полную  возможность  "ситроену"
следовать за нами. Когда мы сворачиваем на небольшую  улицу,  где  находится
предприятие Грабера, "ситроен" останавливается в самом начале ее,  чтобы  не
уткнуться нам прямо в хвост. Когда мы с Розмари входим в парадную дверь, она
поднимается по лестнице наверх, а я незаметно пробираюсь к  черному  ходу  и
через двор попадаю в соседний проулок.
   Чтобы нарваться на мою дорогую Флору.
   - Предатель! - бросает она ледяным тоном.
   - Любезности потом, - тихо говорю я. - У тебя есть машина?
   И за могучим корпусом немки тотчас замечаю стоящий напротив "опель".
   - Бежим, - предлагаю я и тороплюсь к машине.
   - Куда? А Бруннер? - спрашивает Флора, но покорно следует за  мной,  быть
может, опасаясь, что я ускользну от нее.
   - Бруннер, видимо, караулит с фасадной стороны, - говорю  я  и  готовлюсь
занять место водителя.
   - Да, он там, в кафе, - вносит ясность Флора и  каким-то  чудом  успевает
опередить меня.
   - Раз так, езжай на Лозанну.
   - А чего это ты мною командуешь? - недоумевает она, пуская  двигатель.  -
Разве я могу так оставить Бруннера?
   - Бруннер не ребенок. Если мы пойдем  его  искать,  все  пропало.  С  той
стороны люди Бэнтона.
   Она резко трогается с места, молча выезжает на набережную, сворачивает на
мост Монблан и только после этого спрашивает: - Люди Бэнтона?
   - Да, твоего милого Бэнтона, которого ты пыталась охмурить.
   - Стараться охмурить кого бы то ни было не в моем характере,  Пьер,  -  с
достоинством возражает Флора. - Мужчины и без того постоянно липнут ко мне.
   - Только Бэнтон почему-то к тебе ляпнуть не стал, а прилип ко мне.
   - Это человек Кенига, не так ли?
   - Наоборот, если ты хочешь знать.
   - Тогда как ты весь к услугам Грабера и Розмари.
   - Я давно оказываю услуги  Розмари,  но  только  как  хозяин.  Неужто  не
видишь, что она мне нужна в качестве ширмы? А представилась возможность уйти
черным ходом - и я тут же ее оставил.
   - Слежу за вами с самого Берна.
   - Ну раз больше делать нечего...
   Миновав мост, она сворачивает направо и едет по набережной.
   - А сейчас, милая, покрепче жми на железку своей нежной ножкой.
   - Пьер, ты же знаешь, я терпеть не могу, когда мною командуют,  -  ворчит
она, но повинуется.
   Машина стремительно несется по бульвару,  достаточно  свободному  в  этот
час, потом сворачивает влево, и несколько минут спустя мы на шоссе,  ведущем
в Лозанну.
   - А что, собственно, нам делать в Лозанне?
   - То, что я обещал тебе и Бруннеру.
   - Разве брильянты в Лозанне?
   - Брильянты не в Лозанне, но путь к ним ведет через Лозанну.
   - Я не люблю пустой болтовни, ты это знаешь. Говори ясно, мой мальчик.
   - Яснее уже некуда. Я должен встретиться с одним человеком и получить  от
него кое-какие сведения. Сведения неполные, однако  в  сочетании  с  другими
картина предстанет полной.
   - Какие еще сведения? Что ты мне морочишь  голову?  -  восклицает  обычно
спокойная Флора, мои туманные намеки выводят ее из себя.
   Ужасная женщина. И причиняет мне сейчас столько неудобств. Но как  я  мог
предвидеть эту встречу? Раз уж нарвался, деваться некуда. Придется весь день
таскать ее с собой. Кроме... Чего?
   - Чутье подсказывает мне, что в какой-то момент ближайших суток  я  смогу
изречь магическую фразу "Сезам, откройся!", - пробую я  успокоить  Флору.  -
Тогда-то ты поймешь, что не зря я морочил тебе голову
   - Имей в виду, ты можешь изрекать, что тебе заблагорассудится, но  только
в моем присутствии, - предупреждает Флора. - Отныне мы неразлучны.
   - Ну-ка повтори эти слова, мое солнышко! Мне почудилось,  будто  я  слышу
райскую музыку.
   - Не распускай слюни, Пьер! Имей в виду, я говорю на полном серьезе.
   У меня нет оснований сомневаться. Я обвожу унылым взглядом  уже  знакомый
пейзаж -  берега  голубого  Женевского  озера,  в  последнее  время  заметно
помутневшего, зеленые парки, среди которых  ютятся  белые  виллы  и  светлое
небо, - но на душе от этого светлее не становится.
   - У тебя, дорогая, слишком коммерческий взгляд на жизнь. До такой степени
коммерческий, что, когда я говорю "любовь", ты подразумеваешь "деньги".
   Но Флору, как видно, нисколько не обижают мои слова. Напротив.
   - Самое главное в этом мире, мой мальчик, - уметь  делать  деньги.  Но  к
этому надо добавить: для всякого дела нужен инструмент. Для этого - тоже.
   - Видимо, ты и меня рассматриваешь как инструмент.
   - Почему бы нет? Лишь бы годился...
   - Если меня не обманывает зрение, природа довольно щедро одарила  тебя...
инструментом.
   - Двумя, - уточняет она. - Но второй не из разряда телесных атрибутов,  и
он гораздо важнее - это разум, мой мальчик. А то,  что  ты  имеешь  в  виду,
ценится только в публичных домах.
   - Почему? Недавно я  читал,  в  Америке  какая-то  феноменальная  женщина
ежедневно получает десятки писем с предложениями вступить в брак. Верно, она
сантиметров на двадцать выше тебя да и весом килограммов на  сто  превзошла,
но  и  тобой  грех  пренебречь.  Вероятно,  мужчины  при  виде  тебя  просто
обалдевают.
   - Я же тебе говорила! Липнут как мухи. Несмотря на твои  гнусные  намеки.
Обалдевают, это правда. Но им лишь бы разок поужинать  со  мной  наедине,  и
больше чем на простенький браслетик в две тысячи их не хватает.  Мне,  чтобы
заработать две тысячи, проще раздеться в каком-нибудь притоне  в  Сан-Паулу.
Ты, пожалуйста, не путай меня с любой другой женщиной.
   - Ладно, - говорю. - Не будем пока о твоей фигуре и  о  твоих  габаритах.
Обратимся к интеллекту. Разве тебе есть на что жаловаться?
   - Отнюдь, но меня заботит другое. Чтобы делать  деньги,  надо  иметь  еще
один инструмент...
   - Опять же деньги.
   - Именно. Нужен капитал.
   - Держу пари, что в эту минуту в маленькой старой Европе двести -  триста
фирм на грани банкротства, хотя, когда они начинали, и  деньги  были  у  них
немалые, и мараковали они, должно быть, неплохо.
   -  Раз  они  на  грани  банкротства,  значит,  чего-то   им   определенно
недоставало,  -  невозмутимо  возражает  Флора.  -  И  скорее  всего  именно
сообразительности. Каждый дурак, способный копить  и  наживать,  воображает,
будто у него ума палата.
   - Если под словом "интеллект" ты подразумеваешь свет гениальности...
   - Моя соседка фрау Пульфер, - говорит Флора, не обращая внимания на чушь,
которую я несу, - нажила состояние на мизерном наследстве в  двадцать  тысяч
плюс сообразительность. Могу запросто это подтвердить, потому что не так  уж
давно заправляла в одной из ее лавчонок.
   - Лавчонок по продаже чего?
   - Не брильянтов. И  не  парижских  туалетов.  А  самых  банальных  вещей:
трубок, зажигалок, пепельниц, сигарет...
   - Что можно выгадать на пачке сигарет?
   - Мелочь, конечно. Но если ты за  день  сбываешь  тысячи  пачек...  Когда
трубка стоимостью в пятьсот марок приносит тебе двести марок чистой  прибыли
и если ты имеешь понятие, где открыть лавчонку и как ее обставить...
   - Это и есть твоя мечта?
   - Торговать табаком? Ты опять путаешь меня с кем-то, Пьер. То я для  тебя
американский феномен, то фрау Пульфер.
   - Вот там, сразу за перекрестком,  небольшая  развилка,  -  говорю  я.  -
Свернешь направо и остановишься.
   - Мы же едем в Лозанну?
   - Свернешь направо и остановишься, - повторяю я.
   - Ага, поняла! Ну и хитрец...
   Мои наблюдения в зеркало заднего вида пока  ничего  особенного  не  дали,
однако немудрено и ошибиться, особенно если у того, кто тащится следом, чуть
больше интеллекта, как выражается Флора. Так что невредно пропустить  идущий
за нами поток машин - а вдруг кто-нибудь от самой Женевы нас сопровождает.
   Мы остановились  на  небольшом  проселке,  скрытом  тенистыми  деревьями.
Заметить нас с  шоссе  не  так  просто,  зато  мы  можем  преспокойно  вести
наблюдение. И хотя мы успели выкурить по сигарете, ничего подозрительного на
шоссе я не обнаружил.
   - Выруливай, - говорю.  -  И  остановись  где-нибудь  у  вокзала.  Да  по
возможности не на виду у всего города.
   - Видали, как он  мною  командует!  -  бормочет  Флора,  изумленная  моим
нахальством.
   Однако выруливает на шоссе и десять  минут  спустя  останавливается  -  в
строгом соответствии с указаниями - на глухой улочке позади вокзала.
   Мы входим в отель "Терминюс".
   - Господин и госпожа Лоран, - сообщаю человеку за окошком регистратуры.
   Человек разглядывает нас с видимым  интересом,  в  особенности,  конечно,
Флору.
   - На сколько дней?
   - О, только на один вечер, - торопится предупредить  моя  дама,  хотя  ее
информация в корне неверна: мы и до вечера не собираемся оставаться.
   Человек подает мне ключ, велит слуге проводить  нас  и  сам  все  так  же
взглядом провожает Флору до лифта.
   Пока моя временная супруга освежается под душем, я делаю  два  телефонных
звонка, стараясь не перекрывать своим голосом шум льющейся  из  крана  воды.
Сперва я звоню в авиакомпанию и прошу связать меня  с  господином  Спрингом.
Опять неосторожность с моей стороны, но, когда до  финиша  осталось  не  так
много, а обстоятельства складываются не  лучшим  образом,  осторожничать  не
приходится.
   - Я бы хотел спросить... - говорю в трубку.
   - Да?
   Смысл вопросительной интонации вполне ясен, по  крайней  мере  для  меня:
Борислав  сумел  все  же  отправить  в  Центр  вынутые  из  кассеты   досье.
Торжествующе вешаю трубку - прервали, дескать, окаянные.
   - Кому ты звонишь, мой мальчик? - Флора высовывает из ванной мокрое лицо.
   - Пытаюсь связаться с тем человеком, помнишь, я тебе говорил...
   Она не возражает, но на всякий случай забывает закрыть  дверь.  Важнейшая
часть операции закончена. Теперь можно  отдохнуть.  И  продолжать  без  того
гнетущего чувства, будто играешь  на  средства,  взятые  из  государственной
казны.
   Набираю другой номер. Флора, конечно, закрыла кран, чтобы лучше слышать.
   - Мосье Арон?.. Это Лоран, вы, должно быть,  слышали  обо  мне...  Да-да,
было бы очень приятно. Где бы вы предложили встретиться? Словом,  где  можно
хорошо поесть? Я, признаться, плохо знаю ваш город... Да,  да...  Чудесно!..
Ровно в час...
   - Надо было ему сказать, что приедешь с женой, - напоминает Флора.
   - Он заметит тебя и без предупреждения. Но боюсь, твой приход  может  все
испортить...
   Какое-то  время  мы  спорим:  Флора  горит  желанием  присутствовать   на
предстоящей встрече, однако мысль, что ее  любопытство  может  погубить  все
дело, смиряет ее.
   - Хорошо, мой мальчик, - уступает она в конце концов. - Послушаюсь тебя и
на этот раз, хоть я терпеть не могу, когда мною командуют. Но не  воображай,
что я предоставляю тебе полную свободу. Я буду в  том  же  зале,  только  за
другим столом. И постарайся распрощаться с  этим  Ароном  внутри  помещения,
потому что на  улице  тебя  будет  ждать  твоя  крошка  Флора.  Надеюсь,  ты
запомнил: отныне мы неразлучны!
   Ужасная женщина.
   В ресторан "Два голубя" мы с Флорой входим вместе, но  она  располагается
за отдельным  столиком  возле  окна,  что  побуждает  меня  занять  место  в
противоположном углу. Народу здесь немного: сегодня рабочий день, да и  цены
тут дай бог.
   Моя дама бросает на  меня  взгляд,  полный  укоризны,  а  я  прикидываюсь
рассеянным и время от времени посматриваю на входную дверь. Дистанция  между
нашими столиками, видно, не нравится Флоре. Пускай. Не хватало еще, чтоб она
сидела где-нибудь поблизости и подслушивала.
   Но вот в зале появляется седой человечек в сером костюме, он озирается по
сторонам - вероятно,  пытается  кого-то  найти.  Я  решаюсь  помочь  ему  и,
приподнявшись, взглядом приглашаю к себе.
   - Мосье Арон?
   - Мосье Лоран?
   Предоставляю гостю самому ознакомиться  с  меню.  Для  мосье  Арона  это,
вероятно, необычный случай - прийти в такой  ресторан  и  иметь  возможность
удовлетворить свои гастрономические вожделения. Стоит ли уточнять,  что  они
сосредоточены на самых дорогих блюдах, но тут уж я достаточно натренирован -
школа моего Бенато.
   Пока  гость  изучает  меню,  я  окидываю  беглым  взглядом  его   самого.
Многолетний канцелярский труд сделал этого человека немного сутулым. Большой
горбатый нос свисает вниз, как будто все  годы  вместе  с  хозяином  усердно
всматривался  в  бумаги.  Маленькие  влажные  глаза   вооружены   очками   с
толстенными стеклами,  которые  он  снимает  только  затем,  чтобы  заменить
другими,  для  дальнего  расстояния.  В  ходе  обеда  я  имею   удовольствие
убедиться, что его постоянное внимание к  оптике  не  ограничивается  сменой
очков, а сказывается еще и в том, что он постоянно двигает их то вперед,  то
назад, по широкой переносице, весьма удобной для таких операций.
   Серый костюм гостя выглядит в общем  прилично,  однако,  если  посмотреть
более придирчиво, нетрудно заметить, что  он  уже  на  грани  приличия:  все
"невралгические точки" - локти, спина и, вероятно, другие места - достаточно
потерты. Подобные следы заметного упадка видны на сорочке, вышедшем из  моды
галстуке и  ботинках.  Но  если  у  вас  закрадывается  мысль,  что  приметы
обветшалости свойственны также и психике мосье Арона, то вы будете неприятно
удивлены: он нисколько не утратил своих духовных способностей,  особенно  ту
из них, которую принято считать самой необходимой,  -  сообразительность.  В
этом я убеждаюсь с первых же слов, когда метрдотель удаляется, чтобы сделать
необходимые распоряжения.
   -  Ваш  друг  довольно  подробно  разъяснил  мне,  куда  направлены  ваши
интересы, - говорит мосье Арон, совершенно сознательно  переступая  досадное
предисловие вроде: "Нравится  ли  вам  наш  город?"  да  "Какое  впечатление
произвел на вас кафедральный собор?"
   - Я очень рад. Это позволит нам сэкономить время.
   - Не знаю... Не уверен... -  осторожно  возражает  гость.  -  Должен  вам
сказать, у меня возникли некоторые сомнения. Я имею в виду  профессиональную
тайну и прочее. Мы люди старого поколения, мосье Лоран...
   - Именно это внушает мне доверие, - спешу я пощекотать его  самолюбие.  -
Старое поколение не то что новое.
   Но щекотка, как видно, не оказывает желаемого действия.
   - Приятно  слышать.  Однако,  может  быть"  именно  этим  и  вызваны  мои
сомнения.
   - Что вас так смущает? - стараюсь его подбодрить. - Вам скоро на пенсию.
   - Да. Это еще одно основание проявлять осмотрительность.
   Как бы в подтверждение сказанного он сменяет  очки  для  чтения  другими,
позволяющими видеть дальше, только взгляд его обращен не на меня, а скользит
мимо, туда, где сидит Флора. Словом, Сусанна и  сладострастные  старцы,  как
говорит моя квартирантка.
   - Ничто ей не грозит, вашей пенсии, - продолжаю я успокаивать гостя. -  В
лучшем случае что-нибудь прибавится к ней.
   - Что-нибудь... - недоверчиво  вздыхает  мосье  Арон  и  снова  предельно
сосредоточивается. - Это ваше "что-нибудь" мне ничего не говорит. Люди моего
поколения привыкли выражаться более определенно.
   - Надеюсь, единица с тремя нулями звучит достаточно определенно?
   - Да, но и весьма обескураживающе. Как  вам  известно,  единица  -  самая
маленькая из всех возможных цифр.
   - А нули позади нее...
   - Нули есть нули, без них, конечно, не обойтись.
   Он, вероятно, собирается выдать  еще  какое-нибудь  оскорбление  в  адрес
единицы, но в этот момент кельнер приносит для мосье Арона  черную  икру,  а
мне - заурядные ломтики копченого окорока, потому что, если один из  команды
идет на безоглядное расточительство,  другому  приходится  балансировать  на
грани скупости.
   Пока мы расправляемся с закуской, кельнер снова начинает суетиться  возле
нашего  стола,  вооруженный  всякими  спиртовками  и   сковородками,   чтобы
закончить у нас на глазах сложное приготовление основного блюда. Блюдо  это,
говоря между нами,  кусок  обычной  телятины,  приправленный  какими-то  там
изысканными соусами, а в качестве гарнира кладут грибы, мелкие кусочки  мяса
и не помню что еще - и все это только для того, чтобы пришлепнуть к простому
блюду какое-нибудь диковинное название и заломить невероятную цену.
   Наконец кельнер подносит нам в строгом соответствии с ритуалом  фирменную
достопримечательность  и  прохаживается  в  сторонке,  что   позволяет   мне
вернуться к прерванной беседе.
   - А могу ли я знать, как вы сами представляете интересующую нас цифру?
   Гость методично дожевывает ломтик филе,  добавляет  для  вкуса  грибочек,
отпивает "бордо" девятьсот пятьдесят какого-то там года и лишь  после  этого
отвечает:
   - Я ее представляю как нечто действительно способное  толкнуть  разумного
человека на риск...
   - Но тут вообще нет риска.
   - Вы так считаете? - укоризненно качает головой мосье Арон.  -  Для  вас,
молодых, существует лишь один риск - тюрьма. А  запятнанное  достоинство?  А
попранная честь?
   Раз в ход пошли такие громкие слова, значит, цена будет изрядная. Дети  и
те знают, что честь и достоинство дешево не продаются.
   Пускай, думаю, гость сперва насытится как следует да выпьет  еще  два-три
бокала  вина,  может,  тогда  станет   сговорчивей.   Старик   действительно
оживляется, но причина не столько во мне, сколько во Флоре,  а  та,  как  бы
почувствовав, что на нее обращают внимание, вызывающе закинула ногу на ногу,
оголив свои импозантные бедра,  и  с  равнодушным  видом  курит  ту  вкусную
сигарету, которая венчает обед и с которой так приятно кофейничать.
   - Мне кажется, эту молодую даму я вижу впервые... - бормочет мосье  Арон,