Принято. В машине-тайнике меня ждет очередное послание, но я не собираюсь
на него отвечать. О чем мне писать? Что у меня все в порядке? Или  наоборот?
Раз никаких перемен нет, одинаково уместно и то и Другое.
   Справка, с которой я час спустя возвращаюсь к себе на виллу  и  тороплюсь
уединиться  в  пустой  библиотеке,  касается  Горанова.  Наконец-то.   Чтобы
установить его личность, потребовалось провести целые изыскания, потревожить
многолетние слои архивной пыли. Чтобы в конце концов стало ясно, что Горанов
- это вовсе не Горанов.
   Вероятно,  чтобы  прийти  к  окончательному   выводу,   Центру   пришлось
прибегнуть к методу элиминации. Сваливаешь в одну  кучу  сведения  обо  всех
подозрительных личностях, сбежавших или исчезнувших, и  начинаешь  разбирать
ее, следуя принципу исключения: не этот, и не этот, и, конечно же, не  этот,
и так далее, пока на месте огромной кипы не останется всего  лишь  несколько
подонков.  Теперь  надо  выяснить,  на  котором  из  этих  подонков  следует
остановиться.
   Выбор  пал  на  Бориса   Ганева,   рьяного   служаку   военной   разведки
предреволюционной поры. Хотя между военной разведкой и полицией существовала
обычная вражда, справка свидетельствует, что Ганев  принадлежал  не  столько
военным, сколько Гешеву. А может быть, не столько Гешеву, сколько фашистской
охранке. А вероятнее всего, не столько охранке, сколько  гестапо.  В  общем,
тип довольно сложный, опиравшийся на широкую  агентурную  сеть.  Сложный  и,
должно быть, неглупый, раз ему удавалось служить стольким хозяевам.
   Предположение,  что   Ганев   был   неглуп,   подкрепляется   еще   одним
обстоятельством: в отличие от своих шефов он своевременно приходит к мысли о
неизбежности краха и не проявляет склонности на месте  дожидаться  развязки.
Хотя точная дата не  установлена,  из  справки  следует,  что  Ганев  втихую
покинул страну еще за несколько дней до Девятого сентября.
   Полученное послание не содержит никаких данных о  периоде,  который  меня
интересует больше всего:  как  жил  и  чем  промышлял  упомянутый  Ганев  за
границей в течение последних тридцати лет. Сбежав, он как  будто  растаял  в
пространстве, чтобы воскреснуть лишь теперь и именно здесь.  Впрочем,  более
чем тридцатилетний период, которого мне недостает, отнюдь нельзя расценивать
как достояние архива, не заслуживающее  внимания.  Именно  к  этому  периоду
относятся опасные происки Ганева, которые необходимо  пресечь.  Но  это  уже
забота не Центра, а лично моя.
   Я сжигаю послание, открываю кран и мою раковину.  Затем  вхожу  в  темную
спальню и заглядываю в щель  между  шторами.  Знакомая  картина:  Розмари  в
обществе двух бледнолицых режется  в  карты.  Сколько  ни  торчи  здесь,  за
шторами, ничего другого, кроме этого зрелища, мне не увидеть.
   Я спускаюсь в кухню, чтобы  заняться  готовкой,  поглощением  собственной
стряпни и заодно поразмыслить над уравнением с двумя неизвестными -  Горанов
и Ганев. Человек, выдающий себя за Андрея Горанова,  и  человек,  который  в
действительности является Борисом Ганевым, - одно и то же лицо. Слава  богу,
это уже не вызывает сомнений. Однако, чтобы решить у равнение до конца,  мне
предстоит пройти немалый путь.
   Когда прощаешься с жизнью земной, принято оставлять на месте происшествия
свои бренные останки, чтобы твои близкие получили возможность их оплакать, а
врач - установить причину смерти. В обществе  существует  порядок,  согласно
которому даже факт переселения  в  мир  иной  регистрируется  и  скрепляется
печатью. А вот Горанов в нарушение элементарных приличий исчез,  не  оставив
никаких следов. Может быть, он все еще жив? В таком случае по какому  адресу
он прописан? А если его надо искать в числе усопших, где его свидетельство о
смерти?
   То обстоятельство, что вот уже более тридцати лет никто ничего не  слышал
о существовании Горанова - я имею в виду настоящего, а не этого, живущего по
соседству, - уже само по себе наводит на размышления. В конце концов Горанов
не Борман, и у него не было особых причин провалиться в тартарары,  если  не
иметь в виду ту, что рано или поздно переселяет всех нас в мир  иной  Он  не
единственный богач, бежавший в канун революционного переворота за границу, и
мог бы, подобно другим, не имея  возможности  продавать  родину  оптом  и  в
розницу, жить на проценты от прежних накоплений.
   Начав когда-то с экспорта  продовольствия  в  Германию  и  переключившись
вскоре на экспорт секретных сведений  гитлеровской  разведке,  Горанов  стал
представителем крупнейших немецких фирм, производивших всевозможную  технику
- начиная с легковых автомобилей и кончая боевыми  самолетами.  Проценты  от
военных поставок очень скоро превратили его  в  финансового  магната  первой
величины. И легко  понять,  что,  решив  бежать  под  угрозой  надвигающихся
событий, он пустился во все тяжкие не с пустыми  руками.  Но  сейчас  важнее
другое: куда он сбежал, в какую забился дыру? И если в ту,  из  которой  нет
возврата, то почему над ней не установлен крест с его именем?  Напрашивается
и другой вопрос: почему Борис Ганев скрывается под именем  Андрея  Горанова?
Легко догадаться, что у Ганева куда больше серьезных  основании  скрываться,
чем у Горанова, хотя и Ганев не Борман. Но почему он скрывается  именно  под
вывеской бывшего торговца? Не означает ли это, что Ганев лучше кого бы то ни
было знает о бесследном и окончательном исчезновении ее настоящего хозяина?
   Этот, как всякий тенденциозный вопрос, содержит в себе и  ответ.  Правда,
полноценным ответом он станет лишь в том случае, если удастся подкрепить его
необходимыми данными. И возможно, только тогда передо мной  откроется  путь,
ведущий к окончательному решению уравнения.
   - О, вы меня ждете, Пьер!.. Как мило с вашей стороны!  -  щебечет  позади
меня Розмари. - До чего же нудные эти люди...
   Что эти люди ужасно нудные -  единственная  информация,  которую  Розмари
благоволит мне приносить всякий раз после встречи с Ганевым и Пеневым.
   - У меня такое чувство, что они вас основательно обирают, - позволяю себе
заметить.
   В силу привычки мы с нею продолжаем обращаться друг к  другу  на  "вы"  -
остаток былой официальности, которая едва ли вообще существовала между нами
   - Они просто пользуются моим великодушием, - уточняет  Розмари.  -  Такие
скряги, такие мелочные - мне просто жаль их обыгрывать. Надо  бы  как-нибудь
подослать к ним Флору, тогда они поймут, что значит настоящий противник.
   - Давно следовало это сделать, раз они такие.
   - Неужели вы способны так уж решительно избавляться от всего досадного? -
спрашивает она, усаживаясь по своему обыкновению на диван и  закидывая  ногу
за ногу.
   - Нет, конечно. В противном случае вокруг меня не осталось  бы  абсолютно
ничего... за исключением дорогой Розмари.
   - Мерси, - кивает она. - Получилось не  слишком  убедительно.  Дайте  мне
сигарету.
   Я даю ей сигарету.
   - А как вы сами представляете жизнь без досадных ситуаций?
   -  О,  есть  достаточно  много  простых   и   верных   способов:   почаще
путешествовать,  заводить  новые  знакомства,   менять   место   жительства,
впечатления... Пользоваться обществом Лорана, только не  Лорана-торговца,  а
такого Лорана, который в редкие минуты, как бы  случайно,  становится  очень
милым... Не зависеть  от  отцовского  бумажника,  удовлетворять  собственные
капризы, сознавать в моменты усталости, что где-то меня ждет мой собственный
уголок...
   - И потом? - спрашиваю, когда она замолкает.
   -  Потом  ничего.  Внезапно  прекратить  свое  существование   в   момент
какой-нибудь катастрофы, даже не  опомнившись,  -  прежде  чем  пресытишься,
познаешь хандру, прежде  чем  старость  обезобразит  тебя...  Взять  свое  и
исчезнуть... Чего еще желать?
   - Банально, - качаю я головой. - К тому же чересчур расточительно.  Такие
траты - и только ради того, чтобы не испытывать досады.
   - Понимаю. Зато помечтать нам решительно ничего не  стоит.  Нужно  только
иметь желание. Впрочем, у меня такое чувство, что вам, к примеру, и в голову
никогда не придет помечтать немного.
   - Мне и в самом деле ничего подобного не приходит в голову.
   - Вы, вероятно, только проекты вынашиваете. И конечно же, только в рамках
полезного и вполне осуществимого.
   - Совершенно верно.
   Я охотно соглашаюсь с нею, чтобы доставить ей удовольствие,  но,  похоже,
это ее лишь раздражает. Розмари бросает в пепельницу недокуренную  сигарету,
смотрит на меня недовольно и неожиданно взрывается.
   - Зачем вы дурака валяете? Какого черта вы меня обманываете? Какая вам от
этого польза?
   - Но почему вы пришли к мысли, что я вас обманываю? - спрашиваю предельно
спокойным тоном.
   - Потому что вы совсем  не  тот,  за  кого  себя  выдаете.  Я  достаточно
наблюдала, как вы проводите дни, как делаете покупки и как играете в  бридж.
У вас нет ничего общего с торговцами, которые поглощены заботой о  том,  как
из одного франка сделать два, а из двух -  четыре.  Вы  не  умеете  дорожить
деньгами, вы их проигрываете  так  же  небрежно;  как  стряхиваете  пепел  с
сигареты!
   - Я воспитанный человек, Розмари.
   - Не особенно. Когда  человек  воспитан,  это  видно  по  его  поведению.
Особенно при затяжной игре.
   - А почему вы не можете согласиться с тем, что у меня  свое  отношение  к
жизни?
   - Какое именно?
   -  Совершенно  непохожее  на  ваше.  Вы  гонитесь   за   ветром.   Вполне
естественный порыв, не отрицаю. Человек всегда склонен гнаться за  тем,  что
ускользает от него.
   - Ну хорошо, а вы? - спрашивает она, вытягиваясь на диване и бесцеремонно
занося на столик ноги, обутые в туфли на толстенных каблуках, представляющие
с некоторых пор крик моды.
   - Я? Возможно, в определенном возрасте я тоже был неравнодушен  к  такому
виду спорта. Но почему вы не хотите поверить, что я давно стал совсем другим
и мы с вами смотрим на вещи совершенно по-разному?  Вы  бегаете,  а  я  сижу
смирно. Такой взгляд на вещи ведь тоже возможен: если  желание  недостижимо,
не проще ли махнуть на него рукой? Раз непомерные претензии связаны с риском
и приводят  к  банкротству,  да  пошли  они  ко  всем  чертям!  Зачем  иметь
собственную виллу, когда я могу снять ее? К чему  мне  десять  комнат,  если
меня  устраивают  две?  Какой  смысл  стремиться  к  большим  барышам,  если
необходимое я зарабатываю без особого труда?
   Она слушает меня с отсутствующим видом, словно думает совсем о другом.  Я
уверен, ни о чем другом она не думает, но пока не могу понять,  чем  же  она
сейчас занята: то ли силится понять мое жизненное  кредо,  то  ли  старается
разобраться, кто я есть на самом деле. Ведь  человек,  вынужденный  выдавать
себя за другого, - тот же актер. Только  актер  скрывающий,  что  он  актер,
попадает в довольно затруднительное положение на виду у  одного  и  того  же
зрителя.
   - Может быть, вы правы, - произносит она наконец с усталым  видом.  -  Но
это ваша правда. Досадная правда этого досадного мира.  Потому-то  для  меня
все же привлекательней мираж.
   Она медленно встает, подавляя зевок, и направляется к спальне,  не  забыв
пожелать мне спокойной ночи. Я в свою очередь поднимаюсь по лестнице, говоря
ей вслед, что и ее банальный мираж, и  мои  плебейские  рецепты  в  конечном
итоге друг друга стоят.
   Разумеется, я разыгрываю роль. Однако стоит мне задуматься на минуту, что
эта  сонная  апатия  без  всякой  надежды  на  пробуждение   -   прискорбная
реальность, как меня начинает мутить. Хорошо, если тут роль виновата,  а  не
яичница. Мне показалось, яйца были не совсем свежие.
   Моя миниатюрная подзорная труба  направлена  на  худое  морщинистое  лицо
человека,  стоящего  на  террасе.  Свет,  процеживающийся  сквозь   тканевые
занавески в зеленую и белую полоску, делает это лицо зеленоватым, как  будто
перед моими глазами вампир Дракула  отталкивающего  вида,  но  не  такой  уж
страшный  Дракула,  потому  что  вместо  острых  собачьих  клыков   у   него
искусственные челюсти. Это, разумеется, Горанов или, если угодно, Ганев.
   Вместо обычного  темно-красного  халата  на  нем  темно-синий,  несколько
вышедший из моды костюм - Горанов надевает его в тех редких  случаях,  когда
отправляется в город.  Пожилой  человек  прохаживается  по  террасе  в  тени
занавесок, время от времени посматривает на часы,  а  его  обычную  гримасу,
характерную для страдающих от  зубной  боли,  несколько  видоизменила  нотка
нетерпения - больной напрасно ждет зубного врача, который избавил бы его  от
страданий.
   Если вы интересуетесь поведением субъекта, почти не выходящего из дому, и
если  вы  заметили,  что  этот  субъект  собрался  куда-то  ехать   и   даже
обнаруживает несвойственное ему нетерпение, легко объяснить  ваше  страстное
желание последовать за ним. Такое желание я испытал еще  в  самом  начале  -
через несколько дней после того, как поселился на этой вилле. Однажды  утром
Горанов отбыл на своем "шевроле" в неизвестном направлении и вернулся только
вечером. Отбыл, а я остался дома.
   Потому что я уже тогда достаточно твердо уяснил две вещи. Во-первых,  все
действия  этого  подозрительного   человека,   вероятно,   в   полной   мере
сообразуются  с  требованиями  безопасности,  следовательно,   ничего,   что
заслуживало  бы  внимания,  они  мне  не  откроют.  И  во-вторых,  также  по
соображениям безопасности, Горанов не побрезгует никакими  средствами,  лишь
бы установить, следят ли за ним, и обнаружит меня. Потому-то я тогда остался
дома.
   С асфальтовой аллеи доносится шум мотора и возле соседней виллы замирает.
Человек в темно-синем костюме спускается  по  ступеням  террасы  на  садовую
дорожку. Даже теперь, когда на него не ложится зеленая тень  занавески,  его
лицо кажется совершенно бескровным и очень болезненным. Ганев приближается к
калитке, когда с улицы в нее входит Пенев. Между ними происходит короткий и,
видимо, неприятный разговор. Старик сердито жестикулирует. Молодой дает  ему
ключ от машины и, видимо, в чем-то оправдывается, но тот выходит из калитки,
не дослушав.
   Минуту спустя включается первая  скорость,  а  моего  страстного  желания
поохотиться уже нет  и  в  помине.  Меня  разбирает  досада.  Шесть  месяцев
предостаточно убедили меня, что все житье-бытье  Горанова-Ганева  педантично
сообразуется с требованиями безопасности. Я могу заглядывать в  щелку  между
шторами еще шесть месяцев или даже шесть  лет  -  и  ничего  интересного  не
обнаружу. Не обнаружу ничего интересного и в  том  случае,  если,  подвергая
себя глупому риску, потащусь следом  за  его  "шевроле".  Потому  что  нечто
интересное, если оно вообще существует, тщательно скрыто от любопытных вроде
меня.
   Выход  один:  надо  нарушить   размеренное   течение   этого   педантично
продуманного житья-бытья, вырвать этого человека с недоверчивым взглядом  из
привычного ему состояния. Надо его встряхнуть, ошарашить,  напугать,  вплоть
до того, что вызвать внезапный пожар в его доме.
   От пожара, конечно, пользы будет мало. Но есть множество других  средств,
и два дня назад я предложил одно в коротком послании, оставленном в  тайнике
"вольво", вниманию Центра. Теперь мне не остается ничего другого, кроме  как
ждать результата.
   Да, от пожара проку мало. Пожар  всегда  привлекает  зрителей.  Сбегается
толпа. В первый ряд протискиваются такие не в меру любопытные, как  Флора  и
Розмари. Словом, вместо конспирации получается цирк.
   Тем  временем  внизу  отчетливо  слышен  стук   дамских   каблуков.   Моя
квартирантка закончила обход окрестных  магазинов.  Каблуки  уже  стучат  по
лестнице. Я успеваю плюхнуться в кровать, чтобы изобразить  сценку,  которую
можно было бы назвать "Мирный сон".
   - Пьер, вы спите?
   - Должно быть, уснул... Перед тем как вы пришли, - бормочу я недовольно.
   - И намерены продолжать, когда уйду?
   - Почему бы и нет.
   - А то, что вечером у нас будут гости, вас нисколько не смущает...
   - Опять? - страдальчески вопрошаю я.
   - Неужели вас не радует предстоящая встреча с Флорой?
   - Три женщины мне ни к чему. С меня достаточно одной.
   - А их скоро станет три? Это что-то новое.
   - Я потому так говорю, что Флора вполне сойдет за двух.
   - Оставьте ваши гимназические шутки и  спускайтесь  вниз,  помогите  мне,
пожалуйста.
   - Неужто поедем покупать еще один зеленый стол?
   - Вы же знаете, сандвичей за пять минут не наготовишь...
   Страдальчески  вздохнув,  я  встаю.   Не   зря   говорится   -   светским
удовольствиям предшествуют кухонные муки.
   В дверях раздается звонок. Это, конечно же, Ральф  Бэнтон,  аккуратный  и
точный, как всегда Он подносит Розмари букет огненно-красных тюльпанов, меня
одаряет своей бледной сонной улыбкой и начинает расхаживать по холлу,  чтобы
не измять в кресле  костюм  раньше  времени.  Костюм  у  него  светло-серый,
сорочка снежно-белая, и все вместе это хорошо сочетается с его матовым лицом
и черными густыми волосами, в чем юрисконсульт, вероятно, не сомневается.
   Американец любит франтить, в  этом  нет  ничего  странного,  но  человеку
свойственно франтить перед другими, будь то мужчины или женщины,  а  Бэнтон,
насколько я заметил, особой склонности к женщинам не обнаруживает.  Это  уже
странно. Не исключено, впрочем, что он проявляет склонность к мужчинам, хотя
такое предположение может показаться вульгарным.
   Розмари ушла на кухню, так что Ральф в силу необходимости вынужден начать
чисто мужской разговор. А к чему  может  свестись  мужской  разговор,  кроме
денег и сделок?
   - Ну, Пьер, надеюсь, вы довольны. Цены на продовольствие растут...
   - Верно, - киваю я. - Только чему тут радоваться?
   - Вот как? Разве вас не радует то обстоятельство, что вы будете продавать
дороже, чем было до сих пор?
   - Нисколько. Покупать ведь тоже придется дороже.
   - Но у вас, вероятно, есть запасы...
   -  Боюсь,  вы  путаете  меня  с  кем-то   другим,   Ральф.   Я   из   тех
горемык-торговцев, которые покупают сегодня, а завтра продают. И если завтра
продать не удастся, им не купить послезавтра.
   Он, как видно, собирается сказать, что я скромничаю или что-то еще в этом
роде, но в дверях снова звонят, и я вынужден пойти встретить Флору. Вот  это
женщина! На ней светлый костюм из шотландки и белая гипюровая  блузка,  едва
удерживающая ее пышные формы.
   - Вы сама весна, Флора...
   - Стараюсь оправдывать свое имя, мой мальчик, - скромно отвечает она.  И,
по-матерински  пошлепав  меня  по  щеке,  добавляет:  -  Глядите  на   меня,
глядите... Пока не появилась Розмари и не надрала вам уши.
   В это время, как и следовало ожидать,  на  пороге  расцветает  Розмари  и
звучат ее взволнованные слова:
   "Ах, наконец-то, дорогая!", затем ответное приветствие Флоры:  "Рада  вас
видеть, милая!", но щедрое сердце Розмари не может этим ограничиться, и  она
изрекает: "А костюмчик  ваш  -  просто  чудо!"  Это  уменьшительное  как  бы
подчеркивает, что костюмчик вполне способен вместить всех четырех  партнеров
по карточной игре. Но Флора тоже не остается в долгу:
   "А вы в этом длинном платье и на самом деле кажетесь  чуть  выше!"  Обмен
змеиными любезностями продолжается, но этот репертуар слишком хорошо знаком,
и я не стану воспроизводить его до конца.
   Хорошо знаком и ход игры, к которой мы тут же приступаем:  уже  с  самого
начала я, как обычно, проигрываю. Проигрываю  по  мелочам,  но  методично  и
неизменно, так что даже Флоре не удается предотвратить мой крах.
   - Рассчитывайте на меня, мой мальчик, во что бы то ни стало я должна  вас
спасти, - предупреждает женщина-вамп с непроницаемым лицом,  и  передо  мной
воинственно воцаряется ее огромный бюст.
   - Сомневаюсь, - скептически бормочу я.
   - Только не  надо  сомневаться!  Когда  идете  к  врачу  или  к  женщине,
постарайтесь отбросить всякие сомнения, иначе я вам не завидую.
   Мне и в самом деле не позавидуешь, мое устойчивое невезение начинает бить
Флор