и синеет небо.
   Я сворачиваю на тропинку, чтобы посидеть на первой попавшейся скамье,  но
скамья, оказывается, занята. На одном ее краю сидит пригорюнившись худенькая
девушка в темном ученическом  платье  с  белым  воротничком.  На  коленях  у
девушки  лежит  плюшевый  медвежонок.  Заметив  мое   приближение,   девушка
вздрагивает, но я спешу ее успокоить:
   - Не бойтесь... Я ваш сосед, хозяин Розмари.
   - Мне кажется, я вас уже видела, - кивает девушка,  которой,  как  я  уже
имел случай заметить, наверняка под тридцать.
   - Вы мне позволите присесть на минутку?
   - Почему нет? Скамейка не моя.
   - Мне бы не хотелось вам досаждать...
   - Что вы! Не станете же вы говорить об этом ужасном убийстве...
   - Не беспокойтесь, - заверяю я ее, хотя мне не терпится заговорить с  нею
именно об убийстве.
   - Тут все норовят меня успокаивать и все толкуют о  вещах,  которые  меня
расстраивают еще больше, будто мало мне того, что эта  страшная  картина  до
сих пор у меня перед глазами - труп... и эта кровь... Даже  когда  я  закрою
глаза...
   - Не стоит закрывать глаза. - советую я ей- - Если вы  хотите  отделаться
от какого-то кошмара, вы должны не закрывать глаза, а открывать их как можно
шире, смотреть на окружающие вас предметы: на красивые деревья, на  луг,  на
горы и небо... вслушиваться в говор простых вещей...
   - Мне кажется, что простые вещи  я  в  состоянии  понять,  -  соглашается
Виолета,  прижимая  к  себе  медвежонка,  словно  тот  готов  заплакать.   -
Единственное, чего я не понимаю, так это людей... И может  быть,  поэтому  я
всегда их боюсь, даже если они любезны и дружелюбны...
   - Люди бывают разные, - внушаю я ей. - И дружелюбие -  это  еще  не  все.
Важно знать, что за этим дружелюбием кроется: сочувствие или расчет.
   - В сущности, что всем этим людям от меня нужно? - неожиданно  спрашивает
молодая женщина, словно мои банальные поучения задели скрытую рану. - И ваша
квартирантка, и та рослая немка, которая сегодня утром угощала меня  чаем  с
тортом в кафе... я господин К„ниг. Вы слышали о таком?..
   - Знакомое имя... - отвечаю неуверенно.
   - Оно знакомо всему свету, потому что здесь каждый пятый -  К„ниг,  но  я
имею в виду того господина, который вчера пришел ко мне и спросил, не продам
ли я виллу, он, дескать, интересуется вполне серьезно, абсолютно серьезно, и
не склонен верить, что я не собираюсь ее продавать,  раз  у  меня  есть  где
жить, я у него спрашиваю, о чем он толкует, а он все свое -  ведь  я  где-то
жила до сих пор, видя такое нахальство, я даю ему понять, что его  вовсе  не
касается, где я жила,  уперся  как  бык,  конечно,  не  касается,  просто  я
подумал, что вы продадите если не виллу, то хотя бы свое то, другое  жилище,
настаивает, чтобы я рассказала, где оно находится, открывается  ли  из  него
вид на озеро, я спрашиваю, о каком озере идет речь, а он говорит, мне  лучше
знать, и  в  конце  концов,  хоть  это  и  грубо  получилось,  мне  пришлось
захлопнуть дверь у него перед носом...
   Она  рассказывает  эту  маленькую  повесть,  которой  вполне  подошло  бы
название "Незваный гость", как бы скороговоркой,  слегка  задыхаясь,  словно
ощутив потребность излить накопившуюся горечь, и я отлично ее понимаю  -  не
очень приятно, оказавшись в  отчем  доме,  почувствовать,  что  ты  попал  в
гадючник.
   - А как вы все это объясняете? - осмеливаюсь я спросить.
   - Никак, абсолютно никак. Вы же слышали: мне легче понять язык вещей  или
животных, чем людей.
   Она снова укладывает медвежонка у себя  на  коленях,  словно  ему  пришло
время спать, и продолжает:
   - Может, это и лучше, когда не понимаешь. Потому что, если, я  стану  все
понимать, боюсь, мне будет еще страшнее. Например, я тут подумала:  а  вдруг
эта  немка  нарочно  заманила  меня  в  кафе  на  время,  пока  убьют  этого
несчастного человека? Наверно, я начинаю фантазировать:  ведь  стоит  только
вцепиться в какую-то мысль, и ты уже не в состоянии остановиться,  в  голову
лезут страшные вещи...
   - Вокруг вас действительно что-то происходит, -  признаю  я.  -  Если  не
страшные вещи, то по меньшей мере странные...
   - Да, но почему? - спрашивает девушка страдальческим голосом. - Что я  им
сделала? Что им от меня нужно?
   - От вас, вероятно, ничего. Но может, вилла чем-нибудь их привлекает.  Вы
хорошо осмотрели помещение, где жил ваш отец?
   - Не могу же я все переворачивать вверх дном, когда не  прошло  и  десяти
дней после похорон. Как подумаю, что его похоронили без меня...  Вы,  может,
не поверите, но о его смерти я узнала совсем случайно,  из  какой-то  старой
газеты... Я живу как отшельница, так что...
   - Ах, моя дорогая!.. О Пьер!.. - раздаются  восклицания  позади  меня,  и
нетрудно догадаться, кто пришел.
   - Здравствуйте, Розмари, - киваю я, вставая со  скамейки.  -  Это  я  вас
разыскивал, но теперь мне пора ехать. Вечером увидимся.
   - Приходите как-нибудь на  чашку  чая,  вместе  с  барышней,  конечно,  -
предлагает Виолета с усталой улыбкой. - Мне будет очень приятно.
   И она несколько задерживает на мне взгляд, как бы давая понять, что она и
в самом деле рассчитывает на свидание и что разговор наш не закончен.
   Розмари сразу усаживается на скамейку, явно довольная тем, что я  уступил
ей место, и тем, что избавил их от своего присутствия. А я, спускаясь  вниз,
испытываю  противоположные  чувства,  потому  что  Виолета  -  при  этом  ее
простосердечии  и  желании  излить  душу  -  готовая  жертва  в  руках  моей
прекрасной дамы. Будем надеяться, что дама кое-чем поделится со  мной,  хотя
при том холодке, который с недавних пор  установился  между  нами,  особенно
рассчитывать на это не приходится.
   Сейчас без  четверти  шесть.  Находясь  в  нижней  части  города,  я  иду
несколько преждевременно к площадке перед  лифтом.  Преждевременно,  хотя  и
преднамеренно, потому что в подобных обстоятельствах нелишне проверить, пока
не поздно, не пожаловал ли кто-либо третий в  качестве  незваного  участника
встречи.
   Оказывается, пожаловал. И не один. Я убеждаюсь в этом  лишь  после  того,
как мои шаги звонко прозвучали в галерее. Видимо, за мной следили сначала  в
машине, а теперь, для пущей интимности, сопровождают пешком. Один шагает под
аркадами метрах в  десяти  позади  меня,  и  шаги  его  раздаются  в  полной
дисгармонии с  моими,  что  меня,  естественно,  раздражает.  Хоть  бы  ритм
сохранял. Другой тащится по обочине дороги, параллельно галерее, бесшумный и
грозный.
   Впрочем, насколько я сумел  оценить  их  беглым  взглядом,  оба  довольно
устрашающего вида: рослые, широкоплечие - словом, кавалеры под стать дорогой
Флоре. На какой-то миг меня обжигает коварная  мысль,  что,  может  быть,  я
обязан таким вниманием именно Флоре. Обидная мысль. Но, как говорит Виолета,
стоит  только  вцепиться  в  какую-то  мысль,  и  ты  уже  не  в   состоянии
остановиться, в голову лезут страшные вещи...
   Случайное совпадение?  Подобный  вопрос  может  прийти  в  голову  только
новичку. Нос у меня достаточно натренирован, чтобы  учуять  прилипалу  не  с
десяти метров, а со значительно большего расстояния. Да и опыт  подсказывает
мне, что, кто бы их ни подослал, этих молодчиков, о встрече  с  Флорой  надо
забыть и как можно скорей ускользнуть в верхнюю часть города.
   Как можно скорее  -  это  значит  воспользоваться  лифтом.  Конечно,  при
условии, если мне удастся вовремя юркнуть в кабину и захлопнуть дверь  перед
носом у этих молодчиков. Оставаться в лифте с  такими  спутниками  не  очень
рекомендуется.
   Продолжаю двигаться к месту встречи, хотя и без всякой мысли  о  встрече.
Те, что позади, видимо, разгадали мое намерение,  потому  что  жмут  на  всю
железку и уже  заметно  сократили  расстояние.  Пора  и  мне  отказаться  от
лицемерной походки праздного зеваки и жать на газ. Нечему удивляться, что  в
несколько  мгновений  наше  движение  становится   похожим   на   состязание
скороходов.
   Теперь уже сомневаться не приходится: прилипалы не  склонны  ограничиться
простой слежкой. Быстро взвешиваю обстановку. Первая кассета с негативами  в
тайнике "вольво". Вторая покоится в крохотной полости каблука одного из моих
ботинок. Секрет не такой уж хитрый, но я относительно  спокоен,  по  крайней
мере до тех пор, пока ботинки  у  меня  на  ногах.  Только  вот  в  карманах
множество  хозяйственной  утвари:  фотокамера-зажигалка,  подзорная   труба,
отмычка, ампула... Нет, для обыска я совсем не готов.
   Конечно, я мог бы миновать лифт и следовать дальше по набережной. Но  она
мне уже хорошо видна, эта набережная, довольно длинная  и  безлюдная,  чтобы
можно было на что-то уповать. Лифт все  же  предпочтительней,  нужно  только
выиграть время.
   И  чтобы  выиграть  время,  я  вдруг  пускаюсь  бежать,  отрешившись   от
неуместной стеснительности, и мчусь на всех парах к ожидающему  меня  лифту.
Только эти двое тоже бегут, я уже вполне отчетливо слышу их топот, и  нечему
удивляться, что так ясно слышу,  потому  что  они  через  считанные  секунды
поравняются со мной и прижмут меня с двух сторон - то ли я  переоценил  свои
возможности, то ли недооценил их.
   Я напрягаю последние силы, и мне удается достичь лифта  с  опережением  в
один метр с небольшим - в сущности, это  мизерное  опережение,  потому  что,
когда я влетаю в металлический  ящик  допотопного  подъемного  устройства  и
пытаюсь у них перед носом захлопнуть дверь, я чувствую, что они изо всех сил
тянут ее в обратную сторону - эти проклятые двери лифтов всегда  открываются
наружу, - и  единственное,  что  мне  приходит  в  голову,  -  это  внезапно
отпустить дверь, после чего, как я и ожидал,  двое  нахалов  летят  кувырком
назад. Теперь бы мигом нажать на кнопку и скорее вверх, чтобы  сказка  имела
счастливый конец, однако перед тем, как тронуться лифту, должна быть закрыта
дверь, и, прежде чем я дотянулся до нее, прилипалы как до команде  бросаются
вперед, и вот они уже в лифте, рядом со мной.
   Оба тяжело дышат, и у обоих тяжелый взгляд  -  сомнения  быть  не  может,
сейчас они рассчитаются  со  мной  за  мою  проделку.  Один  из  них  -  мне
запомнился его шоколадный  костюм  в  светлую  полоску  -  грубым  движением
захлопывает дверь и  дергает  передвижную  решетку,  а  другой  нажимает  на
кнопку. Старая скрипучая машина медленно трогается,  и,  так  как  пословица
гласит: "Добра ищи, а худо само придет", эти лихие удальцы подступают ко мне
с двух сторон, чтобы доказать, что пословицы не лгут.
   Стоящий справа замахивается кулачищем, явно желая размозжить мне  голову,
припечатав ее к стенке, но, на его беду, головы не оказывается на месте -  в
этот миг она врубается в живот стоящего слева,  так  что  бедняга  разбивает
лишь собственный кулак. Мне тоже не очень-то везет, так как  живот  у  этого
типа тверд, как железобетонный бункер, правда, и голова у меня  тоже  не  из
папье-маше, словом, счет получился ничейный, вернее, мог бы  быть  ничейным,
если бы мой хитрющий кулак не саданул его чуть  пониже,  а  в  какое  именно
место, я не стану говорить.
   Рухнув на пол, противник корчится от боли, от адской боли, надо полагать,
но моя собственная участь не слаще,  потому  что  тот,  другой,  с  разбитым
кулаком, так сноровисто пинает меня в отместку под ребро, что я падаю, и  на
какое-то мгновение мной овладевает чувство, будто вдруг иссяк  во  вселенной
кислород,  только  малый  не  желает  останавливаться  на  достигнутом,   он
склоняется надо мной, чтобы одним ударом расквасить мне  физиономию,  однако
допускает просчет: мне удается острым двузубцем  -  указательным  и  средним
пальцем - пырнуть ему в глаза, и,  чтобы  сохранить  зрение,  он  шарахается
назад, я же, стараясь хоть как-то пособить ему, изо всех сил дергаю  его  за
ногу,   и   молодчик   падает,   попутно   проверяя   затылком    надежность
противоположной стенки.
   Не без труда я поднимаюсь на ноги - в скромной  роли  победителя.  Однако
иной раз победа способна вскружить нам голову: я совсем забыл того, которому
нанес недозволенный, с  судейской  точки  зрения,  удар,  и  теперь  он  сам
напоминает о себе неожиданным пинком  сзади,  и,  в  силу  закона  физики  о
движении тела, я стремительно перемещаюсь вперед, где меня ждет  беспощадная
твердость металлической стенки; тем временем  другой  удалец  тоже  успевает
встать на ноги, в итоге я оказываюсь на исходной позиции, одинаково уязвимый
с  обоих  флангов,  и  дальнейшее  развитие  событий  не  сулит  мне  ничего
утешительного.
   К счастью, даже самый тихоходный лифт  в  конце  концов  достигает  места
назначения, если только не застрянет где-нибудь между  этажами,  так  что  и
старинная бернская черепаха вскарабкалась наконец на самый верх, и здесь, на
небольшой площади перед кафедральным собором, нас ждут  другие  пассажиры  -
два господина и две женщины с  детьми;  один  из  моих  спутников,  вероятно
ненавидящий толпу, протягивает руку к кнопке, чтобы обеспечить мне  обратный
рейс и все удовольствия беззаботного путешествия в ад.  К  счастью,  дети  -
народ нетерпеливый, и кто-то из них поторопился  открыть  дверь,  блокировав
движение лифта, а я давай кричать  сквозь  решетку:  "Бандиты,  полиция!"  -
кричу раз, потом еще раз для  пущей  убедительности;  и  тут  мои  спутники,
резким движением сдвинув решетку в сторону, бросаются  наутек,  подальше  от
возможных осложнений, однако, как они ни торопились ретироваться, тот, что в
шоколадном костюме, ухитряется шарахнуть  меня  под  глаз,  чтобы  напомнить
давно забытый фильм "Как много звезд!"
   Бернская публика, как видно, любит наблюдать всякие  скандальные  случаи,
но только  издалека,  а  тут  опасность  оказаться  замешанными  в  какую-то
уголовную историю в качестве свидетелей  оказывается  столь  вероятной,  что
дожидавшиеся лифта мужчины мигом  исчезают,  а  женщины  в  страхе  пытаются
оттащить детей в сторону, что толкает меня на мысль снова захлопнуть дверь и
кратчайшим путем вернуться в нижний  город,  создав  максимальную  дистанцию
между собой и этими типами.
   - Господин Лоран? - спрашивает с усталым любопытством человек, с  которым
я сталкиваюсь при выходе.
   - Господин Бруннер?
   - Вы что, с боксерского матча возвращаетесь?  -  сочувственно  произносит
мужчина.
   - Надеюсь, боксеров подослали не вы?
   - Неужто у меня такой немощный вид, что без посредников мне не обойтись?
   Вид у него, как уже отмечалось, далеко не немощный, однако тон  его  речи
подсказывает мне, что мое предположение едва ли оправданно.
   - Судя по вашему виду, вы по крайней мере сегодня вне  игры?  -  замечает
Бруннер.
   - Почему? Мне бы вот только умыться где-нибудь.
   - Тогда пойдемте. Тут недалеко стоит моя машина.
   Его машина и в самом деле оказалась  совсем  близко,  сразу  за  каким-то
складом, и немец, аккуратный  и  предусмотрительный,  достает  из  багажника
небольшую аптечку и предлагает ее мне, чтобы я мог промыть  спиртом  ссадины
на  лице,  а  кровоточащую  скулу  заклеить  пластырем   бананового   цвета,
трогательно ассоциирующимся с дамским бельем.
   - Для вас  что  предпочтительней,  посидеть  в  машине  или  заглянуть  в
ресторан напротив и отведать свежей рыбы? - спрашивает Бруннер.
   - Мне все равно.
   - А вот мне, к примеру, далеко не все  равно.  Взять  хотя  бы  форель  в
масле.. Если вы  безразличны  к  таким  вещам,  то  это  означает,  что  вам
необходимо серьезно подумать о собственном здоровье.
   Так что мы идем по импровизированному мостику на противоположный берег, к
ресторану, напоминающему своим скромным видом горную хижину, но  знаменитому
на  весь  Берн  рыбными  блюдами.  Красующиеся   на   полянке   столики   мы
пренебрежительно оставляем позади и находим более укромное  местечко  внутри
заведения, у окна, глядящего на противоположный берег, чтобы можно было  все
видеть, не мозоля глаза другим.
   Делать заказ я предоставляю Бруннеру, который, похоже,  у  Флоры  перенял
непритязательные вкусы, если не привил ей свои. Салат, бутылка белого вина и
по большой форели в  масле  -  так  обрисовывается  наше  угощение,  никаких
деликатесов, предваряющих пиршество и заключающих его. И лишь теперь,  когда
с едой покончено и нам подали кофе, немец благоволит заметить:
   - Приятный городок. Спокойный, тихий, - говорит он с  сытым  добродушием,
созерцая сине-зеленые воды Ааре.
   - Как сказать, - отвечаю небрежным тоном. -  В  последнее  время  в  этом
спокойном городке некоторые люди лишились жизни.
   - Что поделаешь: люди умирают всюду.
   - Но не обязательно насильственной смертью.
   - Верно. И все-таки умереть в Берне... Это и в самом деле не  так  плохо:
умереть в Берне!
   - Умирайте, если угодно. Я пока не спешу.
   - Естественно, - кивает он. - Только не всегда это зависит от нас. Вы,  к
примеру, не подозреваете, что нанесенные вам побои следует рассматривать как
прелюдию к чему-то более серьезному?
   - Все может быть. Но стоит ли так злорадствовать? Если я сыграю  в  ящик,
то едва ли вам от этого будет какая-то выгода.
   - О, разумеется: нельзя извлекать выгоду из всего, -  охотно  соглашается
Бруннер.
   - Я бы даже сказал, вы окажетесь в накладе.
   - В каком смысле?
   - Потеряете вероятного союзника.
   - Союзника по чему - по дележу выгод?
   - Не по дележу, а по извлечению.
   - Уважаемый господин, жизнь многому научила меня,  и  я  знаю,  что  даже
самый верный союзник стоит денег. Точнее говоря,  чем  верней  союзник,  тем
дороже он обходится.  Если  вы  полагаете,  что  Флора  для  меня  недорогое
удовольствие, то вы жестоко ошибаетесь. Для вас, может быть, да, но для меня
- нет.
   - Должен вас заверить, я обратился к Флоре не  ради  удовольствия,  а  из
совсем других побуждений. И эти побуждения, надеюсь,  вам  хорошо  известны,
так же как мое вполне конкретное предложение.
   - В самых общих чертах, мой дорогой: предлагаю одни сведения в  обмен  на
другие... Ничего конкретного.
   - Не стану же я уточнять детали в разговоре с этой  женщиной.  Я  имел  в
виду, что мы с вами поговорим по-мужски.
   Эти мои слова приятно ласкают слух Бруннера, поскольку он, как  и  всякий
мужчина, находящийся под каблуком у жены, весьма чувствителен  к  вопросу  о
мужском достоинстве. С  царственным  жестом  он  проводит  рукой  по  своему
бритому темени, внимательно ощупывает полные щеки, трогает  перстами  кончик
широкого носа и, убедившись таким образом, что все, слава  богу,  на  месте,
откидывается на спинку кресла и великодушно роняет:
   - Что ж, я вас слушаю.
   - Мне нужны сведения о ваших связях с Горанофом, начиная со старых времен
и кончая самым последним.
   - Зачем они вам?
   - Я же не спрашиваю, зачем вам брильянты.
   - Брильянты - дело другое. А сведения о Горанофе могут быть  использованы
против меня самого.
   - Меня интересует только Гораноф, не вы.
   - Но вам придется каким-то образом убедить меня, что это так.
   - Впрочем, большая часть этих сведений уже в моих  руках,  и  теперь  мне
ясно: Гораноф - это,  в  сущности,  Ганеф,  так  что  практически  мне  надо
прояснить лишь некоторые подробности, которые известны лишь вам.
   - Некоторые подробности... - насмешливо  рычит  Бруннер.  -  Ничего  себе
подробности!..
   - Ну ладно, пусть не подробности,  будем  их  называть  жизненно  важными
сведениями, - киваю, убедившись, что я на верном пути. - Но жизненно  важные
для кого? Для нас с вами? Отнюдь! Человека, для которого эти сведения  имели
жизненно важное значение, нет в  живых.  Потому  и  сами  сведения  утратили
всякую ценность. Вдумайтесь хорошенько: товар, ради которого я к вам пришел,
уже утратил всякую ценность.
   - Раз он никакой ценности не представляет, к чему он вам? -  снова  рычит
Бруннер.
   - Чтобы полностью восстановить досье  на  этого  человека.  Назовите  это
педантизмом, чем угодно, но  мне  нужно  иметь  полное  досье.  И  пока  оно
неполно, у меня нет уверенности,  что  вопрос