мажки
стоят дороже всех брильянтов, так как с ними связано  спокойствие  миллионов
людей и даже целой страны. Но какое ей дело до этой страны, если она знает о
ней только понаслышке и даже не испытывает желания видеть ее.
   - Я вполне понимаю, это не бог весть какая услуга, -  улавливаю,  как  во
сне, голос Виолеты. - Но мне все же кажется, пусть не ради услуги, а  просто
из дружеских чувств, и вы когда-нибудь проявите отзывчивость.
   - Целиком рассчитывайте на меня, - говорю я. - Волосок не упадет с  вашей
головы.
   Затем подзываю полуголую официантку, чтобы расплатиться.
   Забыл сказать, что сегодня пятница. И, как обычно в этот день  и  в  этот
час, я нахожусь на террасе,  в  двух  шагах  от  рокового  Кирхенфельдбрюке,
который  чуть  было  не  добавил   к   своим   многочисленным   историческим
достопримечательностям  еще  одну:  мог  стать  лобным  местом  для   вашего
преданного... впрочем, стоит ли упоминать имена.
   День заметно увеличился, даже очень заметно - уже начался июнь, - и в эту
пору еще совсем светло, а мне не  терпится  бросить  взгляд  через  парапет,
чтобы увидеть на нижней площадке Бояна, замаскировавшегося под хиппи. В этот
предвечерний час по пятницам на террасе, как обычно, пусто, если не  считать
одного-единственного  пожилого  горожанина,  лениво   прогуливающегося   под
деревьями. Только он в самый неподходящий момент, как назло, проходит в двух
шагах от меня, и, чтобы не пропустить передачи,  мне  приходится  отойти  от
своего обычного места у парапета и сесть на ближайшую скамейку.
   Авторучка предупреждающе щелкает, и я слышу голос. Но в чем дело? Это  не
голос Бояна.
   - Вашему другу нездоровится, он не  может  прийти,  -  хрипит  незнакомый
голос в приемнике. - Он, весь избитый,  лежит  у  входа  в  лифт,  в  нижнем
городе...
   - Принято, - говорю в ответ и с  облегчением  устанавливаю,  что  пожилой
человек удалился в сторону моста. - Мне нужно передать нечто очень важное.
   При этом я несколькими прыжками приближаюсь к парапету. Внизу,  там,  где
должен находиться Боян, сидит худой, невысокого роста  мужчина,  чья  фигура
мне смутно знакома.
   Не знаю, к месту ли сейчас подобные рассуждения, но  я  должен  отметить,
что в нашем поведении существуют стереотипы и порой выбранные нами действия,
какими  бы  разумными  они  ни  казались  с   практической   точки   зрения,
представляют опасность  именно  тем,  что  являются  стереотипами.  Поэтому,
прежде чем поступить именно так, а не иначе, постарайся хорошенько взвесить,
не на это ли действие рассчитывает противник, не  предусмотрел  ли  он  твой
следующий шаг в своем плане.
   Так чего же противник ждет от меня  в  данном  случае?  Что  я  опрометью
помчусь к лифту, чтобы наверняка угодить в ловушку? Или кинусь на этого, что
внизу, чтобы довольствоваться тем же результатом? Разве не кажутся одинаково
рискованными оба эти действия, если оценивать их  с  профессиональной  точки
зрения? Скажи, разве они не одинаково глупы с  точки  зрения  профессионала,
мысленно обращаюсь я к Любо. Только Любо молчит и  задумчиво  смотрит  вниз,
где должен был бы находиться Боян. Я бы тоже молчал, будь я  на  его  месте,
если бы это касалось моего сына. И хотя это касается не моего сына,  у  меня
нет  больше  сил  бездействовать  и  рассуждать   про   себя,   да   еще   с
профессиональной точки зрения. При мысли о том, что  из-за  меня  они  могут
разделаться с сыном точно так же, как в свое время разделались  с  отцом,  я
готов волком выть. Но так как от  этого  проку  будет  мало,  я  бросаюсь  с
площадки - с трехметровой высоты обрушиваюсь на того, что сидит внизу.
   В первый момент у меня ощущение, что я раздавил  его  собой,  как  гнилое
яблоко, но потом оказывается, это  не  совсем  так.  И  чтобы  предотвратить
возможные и совсем неуместные в данный момент безумства с его стороны,  я  с
размаху даю ему кулаком  по  роже.  По  этой  смуглой  большеглазой  роже  с
какими-то женственными чертами. Тим или Том? Я вечно их путаю.
   - Кто тебя послал? - спрашиваю вполголоса, схватив метиса за горло.
   - Не могу сказать, - хрипит он.
   - Тогда околевай. Здесь же. Сию же минуту.  И  для  пущей  убедительности
чуть покрепче сжимаю его тонкую шею. Большие глаза Тима  или  Тома  делаются
еще больше и выкатываются до такой степени, что кажется -  вот-вот  выскочат
из орбит. Я расслабляю руки, чтобы он мог говорить, и снова:
   - Кто тебя послал?
   - Хозяин.
   - Ральф Бэнтон?
   Метис утвердительно сводит свои тяжелые веки.
   - Где Боян?
   - Понятия не имею. Я никогда его не видел. Я сказал то,  что  мне  велели
говорить, - бормочет Том или Тим уже более охотно, смирившись с мыслью,  что
мокрому дождь не страшен.
   - А где должен находиться человек, которому ты передаешь?
   - Понятия не имею, -  повторяет  он.  -  Сказали,  метрах  в  двухстах  в
окружности. Велели передать то, что было сказано.
   - Вот видишь? - чудится мне, будто я слышу наконец голос Любо.  -  Парень
ни слова не проронил. Просто его выследили и установили, когда и  откуда  он
выходит на связь. А потом накрыли и отняли аппаратик. Но парень ни слава  не
проронил.
   - Помолчи пока, - прошу его. - Не мешай мне. А об этом мы  в  другой  раз
потолкуем.
   Но я и сам доволен, что Боян не  проговорился.  И  что  рефлекс  меня  не
обманул. Если бы я подался к лифту - обманулся бы. Человек, которого  я  все
еще держу за горло,  продолжает  испуганно  таращиться.  Немного  расслабляю
клещи, чтобы он мог дышать.  Сейчас  он  должен  дышать.  Притом  как  можно
глубже. Потому что, держа метиса одной рукой за шею, другой я прижимаю к его
губам ампулы с усыпляющим средством. Затем оттаскиваю его под ближайший куст
и быстро направляюсь к Беренплац.
   Минут через десять останавливаю "вольво" в двух шагах от террасы,  выждав
удобный момент, хватаю в охапку все еще пребывающего в сладком наркотическом
трансе Тима или Тома и, особенно не церемонясь, заталкиваю его  в  багажник.
Спасибо, что прислали мне этого метиса, довольно худого и легкого,  с  таким
нетрудно справиться, а что бы я стал делать, если бы это был  тот  детина  в
шоколадном костюме? Благо, таких молодчиков  заметно  поубавилось,  особенно
после вчерашнего матча. Но чересчур радоваться не следует: в ближайшее время
могут прислать пополнение.
   Итак, Ральф Бэнтон. Мой тихий  и  добропорядочный  сосед.  Мой  привычный
партнер по сонным картежам. Настало, значит, время перейти к несколько  иной
игре. И теперь уже с раскрытыми картами.
   Подъехав снова к главной улице, я останавливаю машину у первой попавшейся
телефонной будки. Набираю номер и жду, пока знакомый голос  задаст  знакомый
вопрос.
   - Это Лоран, дорогой друг, - отвечаю.
   -  А,  Лоран!  Только  что  собирался  вам  позвонить.  Что  вы   скажете
относительно партии в бридж?
   -  Чудесная  идея,  хотя  и  не  совсем  ко  времени.  Я   бы   предпочел
непродолжительный разговор один на один.
   - Так в чем же дело, для вас я готов на все, - мягко отзывается Ральф.
   - Только сперва вы должны передать мне того парня, которого вы ни за  что
ни про что избили. В противном случае мне придется заняться вашим Тимом  или
Томом, а пока он задыхается у меня в багажнике.
   В трубке слышен короткий смешок американца. - Что ж,  выходит,  я  добрее
вас. Ваш человек находится в моем гараже, а не в багажнике. И никто  его  не
избивал. Приходите и забирайте его, если угодно. Но разумеется, не  забудьте
вернуть мне слугу. Должен признаться, без него я как без рук.
   Повесив трубку, я кидаюсь в машину. Но еду не  к  Кирхенфельдбрюке,  а  к
соседнему мосту, хотя я не допускаю,  что  противник  настолько  туп,  чтобы
дважды применять один и тот же прием. Стремясь полностью  убедиться,  что  я
избавлен от нежелательной компании, я какое-то  время  петляю  по  городским
улицам, затем останавливаюсь в каком-то проулке, иду в другой, нахожу нужный
дом и при помощи лифта  -  мне  уже  становится  не  по  себе  от  лифтов  -
поднимаюсь на самый верхний этаж.
   - Ты что, с ума сошел! - с содроганием шепчет Борислав,  увидев  меня  на
пороге.
   - Стараюсь не дойти до этого, - тихо отвечаю я, вталкивая  его  внутрь  и
захлопывая за собою дверь. - Дай чего-нибудь выпить!
   Он ведет меня в уютный холл, более или менее похожий на мой,  только  без
обоев успокаивающе-зеленого цвета, ставит на стол бутылку виски  и  идет  за
необходимыми подсобными средствами.
   - Оставь, - говорю. - Безо льда обойдемся. Некогда.
   Плеснув себе микстуры, залпом выпиваю ее и говорю:
   - Боян провалился. Еду на выручку. Встреча через полчаса в  вилле  Ральфа
Бэнтона. Вероятно, все нити в руках у него, поэтому он до сих пор  оставался
в тени.
   Чтобы не сидеть без дела, наливаю себе еще виски и продолжаю:
   - И еще одно. Вот тебе ключ. Шифр - "Зебра". Сейф,  принадлежащий  Ганеву
или, если угодно, его дочке, - в Кантональном банке. В сейфе хранится вторая
часть досье: имена. Ты ее изымаешь - завтра, рано утром, - и отправляешь  по
назначению. Кроме  того,  мне  нужна  справка  относительно  одной  виллы  в
Лозанне. Числится она, вероятно, за Горановым  или  за  его  дочерью.  Отыщи
строительную фирму и еще одну, - при этих словах я  делаю  многозначительный
жест, -  если  такая  существует.  Если  да  -  найди  человека,  способного
справиться с делом. - Выпив упомянутую добавку, я бросаю для пущей  ясности:
- Бояна ты, разумеется, возвращаешь! Ну, пока, я исчезаю!
   Борислав и рта не раскрывает - и так все ясно. Хотя по  лицу  его  видно,
что  после  столь  продолжительной  разлуки  ему  хотелось  бы   по-дружески
поговорить, единственное, что он произносит, имеет сугубо деловой характер:
   - Значит, комбинация с машиной не меняется?
   - Остается прежней: порядок улиц соответствует порядку дней.
   Пожав ему руку, я отечески хлопаю его по  плечу,  хотя  мы  почти  одного
возраста, а ростом он даже чуток выше, всего на несколько сантиметров -  вот
чудесный партнер для Флоры, надо будет как-нибудь сказать ему об этом,  -  и
пулей вылетаю на улицу.
   -  Приведите  парня!  -  бросает  Ральф  шоферу.  Возле  меня  стоит  его
камердинер, ни жив ни мертв.
   - А вы ступайте прочь! - приказывает ему хозяин. Затем любезно обращается
ко мне: - Садитесь, Лоран. Что будете пить?
   - То же, что и вы, Бэнтон. И по возможности из той же бутылки.
   - Какой это бич в  наше  время...  -  меланхолично  бормочет  американец,
направляясь к сервировочному столику.
   - Что именно?
   - Мнительность.
   - Обычная предосторожность, дорогой, не  более.  И  мне  кажется,  вполне
естественная после того, как вчера в обеденную пору ваши люди попытались - в
какой-то мере им это удалось - избить меня, вечером хотели совершить на меня
покушение, а сегодня похитили моего молодого друга.
   - Неизбежные служебные ситуации, Лоран. Вы прекрасно понимаете, что не  я
их придумал. Я всего лишь служащий. Такой  же,  как  вы.  Безликое  звено  в
системе. Не имеющее к тому же права на дружеские чувства.
   Он говорит тихо, своим обычным голосом, полным апатии, едва ли  способным
выразить что-либо другое, Кроме холодности и равнодушия. Так же  как  и  его
карие,  исполненные  меланхолии  глаза  с  их  до  странности  отсутствующим
взглядом, как бы спрятанным в полумраке ресниц, и ленивые  движения,  какими
он наливает в рюмки "кальвадос".
   - Ваше здоровье, Лоран?
   Я охотно сказал бы ему кое-что по части здоровья, но тут  шофер  приводит
Бояна. К счастью, он цел и невредим, следов телесных повреждений  не  видно.
Парень бросает в мою сторону взгляд, в котором и преданность и чувство вины.
Затем опускает глаза. Мне хочется сказать  что-нибудь,  чтобы  хоть  немного
приободрить его, но я чувствую,  как  у  меня  сжалось  горло.  Он  был  так
доволен, что на него возложили такую серьезную задачу, так счастлив, что ему
оказали доверие, и вот на тебе - провал, что  называется,  с  первого  шага.
Хочется дать ему понять, что он должен уметь мириться с  огорчениями,  иначе
победы ему не видать, что такое с каждым может случиться, что дело, в общем,
поправимое. Но как это сделать в вилле ЦРУ, в присутствии человека  из  ЦРУ,
который флегматично наблюдает за нами со стороны?..
   - Ладно, иди, - тихо говорю я. - Возвращайся домой и не переживай.
   "Возвращайся домой" - значит возвращайся на родину, и Боян прекрасно  это
понимает, так же как то, что возвращается он не победителем. Он  смотрит  на
меня еще раз, посрамленный и расстроенный, и только кивает головой.
   - Не переживай,  -  повторяю  я,  чтобы  взбодрить  его  немного.  -  Все
обошлось.
   И поднимаю на прощание руку, а он идет к двери медленно и вяло, как может
идти побежденный.
   - Ваши люди чувствительны, - констатирует Бэнтон, когда мы остаемся одни.
   - А ваши нет?
   - Нет, конечно. Им неведомы болезненные переживания. Возможно,  тут  есть
определенный плюс. Наше ремесло не для сентиментальных.
   Не вижу надобности возражать.  Американец  тоже  молчит,  и  я  пользуюсь
паузой, чтобы еще раз обдумать следующий  ход.  Рискованный  ход.  С  другой
стороны  -  не  такой  уж  рискованный.  Две  части  досье,  включая   самую
существенную, уже обеспечены для Центра. Боян отправится восвояси.  Борислав
вне подозрений. Единственный залог в этой игре при раскрытых  картах  -  моя
собственная персона. А когда рискуешь лишь собой, все проще.  Иначе  у  тебя
такое чувство, будто ты играешь по большой на казенные деньги.
   Американец продолжает стоять, видимо не желая попусту  мять  свой  костюм
цвета зернистой икры, и, небрежно опершись  на  камин,  терпеливо  ждет.  Он
хорошо понимает,  что  я  пожаловал  к  нему  не  только  ради  того,  чтобы
обменяться пленными, но старается дать мне понять, что спешить ему некуда. И
я не спешу. Особенно пока мы находимся здесь, в этом здании, оснащенном ЦРУ.
Я хочу сказать, снабженном подслушивающей аппаратурой.
   - Не знаю, должен  ли  я  благодарить  вас  за  случившееся,  или  сейчас
светским этикетом можно пренебречь, - тихо говорю я, вставая.
   Во взгляде Бэнтона еле заметная тень удивления, и, поймав  его,  я  делаю
красноречивый жест в сторону двери, давайте, мол, выйдем  Тень  удивления  в
его карих глазах сменяется  подобием  насмешки,  однако  он  кивает  в  знак
согласия, и мы вместе идем к выходу.
   - Надеюсь, вы не собираетесь выкинуть какой-нибудь глупый трюк, - как  бы
нехотя роняет американец, когда мы ступаем на асфальтовую аллею.
   - Будьте спокойны, - отвечаю. - В таких делах вы монополисты. Мне  просто
хотелось удалиться от аппаратуры, которая, наверно, вас подслушивает. Потому
что. если я не ошибаюсь, у вас это система: каждый подслушивает каждого.
   - О нашей системе не беспокойтесь. Сейчас дело не в ней. Не  верю,  чтобы
мы с вами заговорили о чем-нибудь таком,  что  не  должно  стать  достоянием
третьих лиц.
   - Ошибаетесь, Бэнтон. И вы убедитесь в  этом  через  несколько  минут.  В
течение короткой прогулки по лесу. Если только вы не боитесь темноты.
   Он не склонен отвечать на мое замечание, и  мы  медленно  поднимаемся  по
аллее вверх. Конечно, тут не так темно, чтобы по  спине  бегали  мурашки,  -
люминесцентные лампы, хотя интервалы между ними весьма значительны, довольно
хорошо освещают наш путь.
   - Вы счастливый человек, Лоран, - вдруг изрекает американец негромко.
   - Это мне и другие говорили, но, к сожалению, без всяких оснований.
   - Ваше счастье в том, что я  вас  учуял  слишком  поздно...  Эти  женщины
отвлекли мое внимание, и я слишком поздно вас засек. Иначе вы уже давно были
бы вне игры.
   - А какая вам была бы выгода от этого? Только и всего, что лишили бы себя
возможности сыграть партию в бридж, испортили бы  наши  милые  вечера  и  не
услышали бы предстоящего разговора. - И, понизив голос, продолжаю: - Я  хочу
обратиться к вам с одним предложением, Бэнтон. Но, прежде чем это сделать, я
должен знать, что вас интересует - брильянты или досье?..
   - Полный набор, - отвечает Ральф так же тихо и без малейшего промедления,
словно давно ждал этого вопроса.
   - Если бы я располагал полным набором, меня бы уже не было тут и разговор
наш не состоялся бы. Да вам он и ни к чему, полный набор. Вам нужны камни.
   - Лично мне - да! - подтверждает американец. - Но у меня есть начальство.
   - Видите ли, Бэнтон, вы  профессионал,  и  вам  должно  быть,  ясно,  что
теперь, когда мы узнали, что к чему, досье особой ценности не представляю г.
   - Мне лично ясно. Но у меня есть начальство.
   - Да перестаньте вы тыкать мне в нос своим начальством,  -  бормочу  я  с
ноткой раздражения
   - Вы тоже  профессионал,  а,  выходит,  не  понимаете  простых  вещей,  -
спокойно произносит мой собеседник. - После  того  как  этот  небольшой,  но
прекрасно организованный информационный центр зашатался до самого  основания
из-за необдуманных действий Горанофа, после того как Пенеф  в  свою  очередь
потерпел провал, после того как стало ясно,  что  самые  различные  силы  из
самых различных побуждений проникли в еще  вчера  хорошо  законспирированный
сектор, мое начальство, вполне естественно, настаивает на том, чтобы я  хоть
чем-то  реабилитировал  себя  по  службе.  И  для  этой   реабилитации   мне
потребуетесь вы. Вы лично, а не какая-нибудь мелкая сошка вроде этого вашего
хиппи. И так как вы ничем другим не  располагаете,  вам  придется  заплатить
своей жизнью
   Эти слова, хоть произнесенные без дешевой устрашающей  интонации,  звучат
достаточно серьезно, но я пока не знаю, насколько они серьезны на самом деле
и в какой мере Ральф старается - как и положено в  начале  всякого  торга  -
внушить мне, чтобы я не  слишком  подчеркивал  собственную  ценность:  чего,
дескать, тебе куражиться, раз ты стоишь на пороге смерти.
   Мы поднялись на самый верх пологого возвышения, по одну сторону которого,
в низине, мирно спал район вилл, с множеством фонарей,  отбрасывающих  яркие
косые лучи на густую листву деревьев, а по другую - темнел  лес,  освещенная
просека которого  тянется,  словно  глухой  и  пустынный  коридор.  Медленно
шествуем по этому коридору до первой  скамейки,  той  самой,  на  которой  я
как-то застал Виолету с плюшевым медвежонком на коленях.
   - Мы можем сесть, - предлагаю я.
   Ральф подозрительно смотрит на  скамейку,  брезгливо  ощупывает  пальцами
сиденье, потом с трудом выдавливает:
   - Почему бы и нет! Садитесь.
   Я сажусь, а он продолжает торчать возле скамейки,  боясь  испачкать  свой
великолепный костюм цвета зернистой икры.
   - Вы отлично понимаете, Бэнтон, что, отправив  на  тот  свет  одного  или
двоих вроде меня, вы себя ни в какой мере не реабилитируете. И  как  человек
разумный, видимо, не сомневаетесь в том, что всякая показная реабилитация  -
пустое дело, а единственное, что достойно внимания, - это прибыль.
   - Странный человек. Разве вы не слышали: у меня  есть  начальство.  А  вы
знаете, что в такой системе, как наша, от этого зависит все.
   - Ничего не зависит. Вы забираете брильянты и исчезаете.
   - Не говорите  глупостей,  -  отвечает  он.  Поставив  на  скамейку  свой
безупречно черный ботинок, он всматривается в него и вдруг, подняв  на  меня
глаза, спрашивает:
   - А у вас есть брильянты?
   - Пока нет.
   Американец смеется своим веселым смехом.
   - Я так и предполагал.
   - Не торопитесь предполагать. Уверен, что в самое ближайшее  время  я  их
непременно заполучу. И только для того, чтобы иметь удовольствие  предложить
их вам.
   - Вероятно, это то же самое, что вы предложили Пенефу.
   - Пенефу я ничего не предлагал.
   - Неправда. Впрочем, это не имеет  значения...  Ц  каким  же  образом  вы
собираетесь заполучить брильянты?
   - Самым обыкновенным: забравшись в тайник.
   - Надеюсь, это не тот тайник, где уже шарили все, кому не лень...
   - Нет. конечно. Я не имею в виду сейф в холле Горанофа.
   - А что вы имеете в виду?
   - Нечто такое, о чем никто не подозревае