.  -  Беда  в  том,  что  мне  не  всегда  удается
соразмерить свои удары.
   - Не стоит извиняться. Я доволен, что вы  испытали  пусть  небольшое,  но
удовольствие.
   - Вы вправе рассчитывать на реванш, и я предлагаю  дать  его  у  меня,  -
заявляет на прощание Бэнтон.
   -  Мы  не  упустим  возможности  воспользоваться  вашим  приглашением,  -
грозится Розмари.
   После этого мне приходится коснуться бархатной руки американца и стерпеть
энергичное рукопожатие немки.
   - Вы просто невозможны, Пьер!  -  заявляет  моя  квартирантка,  когда  мы
остаемся одни.
   - Скверно играл?
   - Нет. Это я скверно играла. Но вы какой-то совершенно бесчувственный.  С
моими страстями я даже начинаю обнаруживать комплекс неполноценности.
   - Вы такая пламенная натура?
   - Я имею в виду игру.
   - Ну, если дело только в игре...
   Быть может, она чего-то ждет. Или, может, я сам чего-то жду. Или  мы  оба
ждем. Но, как  это  порой  случается,  если  оба  чего-то  ждут,  ничего  не
происходит. Так что спустя некоторое время я слышу собственные слова:
   - Ральф тоже не кажется чрезмерно экспансивным.
   - В тихом омуте черти водятся, - говорит в ответ Розмари.
   И удаляется в свою спальню.
   Воскресный день проходит в молчании - каждый сидит у себя  в  комнате,  и
лишь к обеду мы собираемся вместе, чтобы  покончить  с  обильными  остатками
"холодного буфета". Спустившись под вечер в холл, я застаю свою квартирантку
возлежащей на диване с какой-то книгой, в которой много иллюстраций  -  если
судить по крупным цветным пятнам, заменяющим изображения, это, должно  быть,
репродукции полотен импрессионистов.
   - Кончилось "Черное досье", - предупреждает Розмари. -  Последний  эпизод
прокрутили вчера вечером как раз в тот момент, когда Флора вытрясала из  вас
последние франки.
   - Выходит, одно напряжение я  заменил  другим,  -  философски  замечаю  в
ответ. И, вытянувшись по привычке в кресле  перед  выключенным  телевизором,
добавляю: - Но вы, похоже, привыкаете к здешней летаргии. Лежите весь  день,
разглядываете картинки...
   - Не разглядываю картинки, а  занимаюсь  самообразованием,  -  поправляет
меня Розмари. - Неужели вы не видите разницы  между  человеком,  принимающим
пищу, и другим, жующим жвачку? Здешние жители не едят,  а  жуют  жвачку,  не
используют время, а убивают его.
   Мысль о времени переносит ее взгляд к окну, за которым в  сумраке  кружат
голубоватые хлопья первого снега
   - Какая погода! И как назло завтра утром мне ехать в Женеву. И как  назло
у моей машины забарахлил мотор.
   - А что за необходимость ехать в Женеву именно завтра?
   - Вызывает отец.
   - Поезжайте поездом...
   - А я надеялась услышать: "Я вас отвезу".
   - Дорогая Розмари,  может  быть,  неосторожно  с  моей  стороны  подобным
образом выказывать вам свою слабость, но для вас я готов даже на эту жертву.
   - Браво, Пьер, вы делаете успехи! - взбодрилась она - Я хочу  сказать:  в
лицемерии.
   - Какая неблагодарность!
   - Держу пари, что и у вас какие-то дела в Женеве
   От этой женщины ничего не скроешь. Кроме характера дел.  Который,  честно
говоря, пока не совсем ясен мне самому.
   К утру от снега не осталось ничего, только не совсем просох асфальт.  Так
что мы отправились в дорогу в моем "вольво"  и  к  одиннадцати  уже  были  в
Женеве.
   - Где прикажете вас оставить? - спрашиваю, пока мы медленно спускаемся  с
рю Монблан к озеру.
   -  В  "Ротонде",  пожалуйста.  Я   должна   там   встретиться   с   одной
приятельницей.
   Выполняю  приказание,  затем  сворачиваю  вправо  и  паркуюсь  в   первом
попавшемся переулке. Иду пешком обратно, вхожу во двор столь дорогого  моему
сердцу отеля "Де ля пе", а оттуда проникаю в пассаж, ведущий на рю  Монблан.
Теперь витрина "Ротонды" как раз  в  поле  зрения.  В  заведении  достаточно
светло, чтобы вполне отчетливо видеть Розмари, сидящую за столиком  в  углу.
Приятельницы пока нет и в помине.
   Пять минут спустя женщина расплачивается,  надевает  пальто,  выходит  на
улицу и, торопливо озираясь, идет к набережной.  Я  тоже  выхожу,  только  в
обратную  сторону,  чтобы  между  мною  и  моей  квартиранткой  образовалась
необходимая дистанция. Меня очень забавляет, когда я вижу, как она повторяет
в общих чертах маневры, к которым я сам прибегал  чуть  больше  месяца  тому
назад.  Она  оставляет  в  стороне  два  моста,  чтобы  пойти  по  третьему,
предназначенному для пешеходов, и удостовериться,  что  за  нею  не  тянется
хвост. Но кого Розмари имеет в виду? Меня? Маловероятно. Если она  так  меня
боится, зачем ей было со мной ехать? Впрочем, она могла поехать  именно  для
того, чтобы показать, что бояться ей нечего.
   В сущности, это и есть то самое дело, которым мне  предстоит  заняться  в
Женеве и которое мне самому пока не вполне ясно. И  побудила  меня  заняться
этим делом сама Розмари. С первых же дней нашего сожительства  -  вроде  уже
говорилось, что не следует искать двух смыслов  в  этом  слове,  -  я  сумел
установить, что эта дама трижды заботливо перерыла мои вещи. Заботливо в том
смысле, что все было с предельной точностью положено на прежнее  место,  все
до последней мелочи.  Имей  она  дело  со  случайным  человеком,  может,  от
подобного  педантизма  был  бы  толк.  но  с   профессионалом   -   никогда.
Профессионал умеет использовать  самые  разнообразные  и  подчас  совершенно
невидимые приметы, чтобы доподлинно установить, прикасались  к  определенным
вещам или нет.
   Впоследствии  эти  своеобразные  обыски  действительно  прекратились,   и
оставалось решить, почему: то ли моя квартирантка пришла к убеждению, что  я
заслуживаю большего доверия, то ли сделала вывод, что  я  достаточно  хитер,
чтобы предоставлять в ее распоряжение  компрометирующий  материал?  Так  или
иначе, эти ее обыски и бесконечное шастанье по дачному поселку вынудили меня
временно бросить на произвол судьбы несчастного Бенато и заняться Розмари.
   Оказавшись  на  рю  де  Рон,   она   ныряет   в   универсальный   магазин
"Гран-пассаж", чем обрекает  меня  на  суровые  испытания.  "Гран-пассаж"  -
громадный четырехэтажный лабиринт с четырьмя выходами, а так как я  нахожусь
на почтительном расстоянии от него, то можно не  сомневаться,  что,  пока  я
войду, Розмари потонет в толпе покупателей. Мало того, она  может  оказаться
на  верхнем  этаже  и  без  труда  засечь  меня  у  входа.  Словом,   ничего
удивительного, если в этой толпе и при таком обилии  зеркал  в  магазине  мы
поменяемся ролями - вместо  того  чтобы  следить,  я  сам  окажусь  объектом
слежки.
   Раз уж дело принимает такой оборот, я решаю довериться не ногам своим,  а
разуму. Разум подсказывает мне вести наблюдение с Пляс дю лак, и  не  только
потому, что один из выходов магазина ведет на эту площадь, но и потому,  что
в случае появления Розмари у одного из двух других выходов я отсюда смогу ее
засечь Может, конечно, случиться, что она воспользуется  четвертым  выходом,
но мои шансы не так уж малы - три к одному.
   Появляется она на Пляс дю лак только двадцать минут спустя, когда у  меня
нет почти никакого сомнения, что я ее упустил. Шмыгнув в обувной магазин  на
углу и выждав, пока она пройдет мимо витрины, я,  пользуясь  обычным  в  эту
пору наплывом прохожих, иду за нею следом. Мне полагалось бы благодарить  ее
за то, что она не стала продолжать игру в прятки. Пройдя  до  угла,  Розмари
круто сворачивает в сторону и, быстро оглядевшись, покидает  главную  улицу.
Ускорив шаг, я успеваю увидеть ее в тот момент, когда она входит в четвертый
по порядку дом - весьма современное строение в пять этажей.
   Точка! - говорю себе, подавляя инстинктивный порыв кинуться к дому  и  по
свету, зажигающемуся на лестничных площадках, установить хотя  бы  этаж,  на
который она поднимется. Если Розмари действительно  опасается,  что  за  нею
тащится хвост, она в эту минуту затаилась на  лестничной  площадке  и  ждет,
чтобы установить, появится кто-нибудь или нет,
   Выждав несколько минут, я прохожу метров двадцать вперед и ныряю  в  кафе
напротив; устраиваюсь в углу  возле  витрины,  чтобы,  оставаясь  невидимым,
можно было побольше видеть. Особого риска тут нет. Если даже Розмари  придет
в голову заглянуть в это заведение, я вовремя ее замечу и  без  труда  смогу
улизнуть через служебный вход.
   Немногочисленные  посетители  беседуют,  просматривают  утренние  газеты.
Мигом снабдив меня чашкой кофе, официант обменивается  со  мной  несколькими
словами о погоде, в частности о вчерашнем снеге,  который,  по  его  мнению,
определенно говорит о начале зимы, а зима, по всей видимости, должна быть  в
этом году очень холодной, и  так  далее.  Я  согласно  киваю,  дополняю  его
прогнозы  кое-какими  своими,  заимствованными,  впрочем,  из  телевизионных
передач, потому что в телепередачах всего мира о погоде толкуют так много  и
так часто, будто от того, облачно  будет  завтра  или  нет,  зависит  судьба
человечества.
   Выпив кофе, я заказываю бутылку "эвиан", выкуриваю  одну  за  другой  три
сигареты, обмениваюсь с официантом  еще  несколькими  словами,  на  сей  раз
выручает другая дежурная тема - экономический  кризис  и  рост  цен.  В  тот
момент, когда я тянусь за четвертой сигаретой,  из  дома  напротив  во  всем
своем блеске появляется Розмари. Забыл сказать,  что  у  нее  зимнее  пальто
маслиново-зеленого цвета, а зеленый цвет ей чертовски идет, в  чем  я  успел
убедиться, созерцая ее на фоне итерьера моего зеленого холла.
   - Какая женщина! - тихо роняю я, когда Розмари  направляется  в  обратный
путь и мое опасение, что она может заглянуть в кафе, рассеивается.
   - Мадемуазель Дюмон?  -  спрашивает  официант,  уловив  мое  восторженное
восклицание.
   - Вы ее знаете?
   - Еще бы! Это же секретарша господина Грабера. - И, усмехнувшись с  видом
знатока, добавляет: - Какая женщина, не правда ли?
   С этой женщиной мне предстоит встреча ровно  через  полчаса  в  ресторане
"Бель эр", в пяти шагах отсюда, но в пяти шагах для нее, а не для меня. Взяв
такси, я попадаю на противоположный берег.  Захожу  в  телефонную  кабину  и
раскрываю указатель телефонов. Когда известны имя и адрес, ничего  не  стоит
навести кое-какие справки, так что я без особых усилий и  без  разорительных
затрат получаю необходимую информацию:
   ТЕО ГРАБЕР
   ювелирные изделия
   и
   драгоценные камни.
   Информация, которая пока что мне ничего не говорит; разве что  объясняет,
почему  Розмари  так  хорошо  разбирается  в  драгоценных  камнях,   в   тех
чарующе-переменчивых, а может быть, и в других. Но человек ведь  никогда  не
знает  заранее,  когда  и  для  чего  ему  может  пригодиться  та  или  иная
информация. Так что, запомнив добытые сведения, сажусь в "вольво"  и  еду  к
"Бель эр".
   - Надеюсь, вы сумели повидаться с отцом? - любезно говорю я, усадив  свою
даму за отведенный нам столик.
   - Да. И самое главное, мне посчастливилось выудить у него некоторую сумму
на покрытие вчерашнего проигрыша.
   - Если вопрос заключался только в этом, вы могли сказать мне.
   - Нет, Пьер. Я никогда не приму от вас такой услуги.
   - Именно такой?
   - Никакой... Впрочем, не знаю... Она,  может  быть,  готова  сказать  еще
что-то, но в этот момент появляется метрдотель.
   - Я бы ни за что не подумала, что вы, не считаясь ни с чем, повезете меня
в Женеву, потратив на это целый день, - доверчиво говорит она к концу обеда
   - Неужто я вам кажусь таким эгоистом?
   - Нет. Просто я считала вас человеком замкнутым.
   - А вы действительно очень общительны или только так кажется?
   - Что вы имеете в виду?
   - Ничего сексуального.
   - Если ничего сексуального, то должна вам сказать,  что  я  действительно
очень общительна.
   Что правда, то  правда.  Мне  удалось  в  этом  убедиться.  А  если  меня
продолжают мучить некоторые сомнения по части этого, то они скоро рассеются.
Потому что уже на третий вечер, когда  я  вхожу  в  свою  темную  спальню  и
заглядываю в щелку, образуемую шторами, освещенный прямоугольник окна  виллы
Горанова предложил мне довольно  интимную  картинку:  устроившись  на  своих
обычных местах, Горанов и Пенев поглощены игрой в карты. Только на сей раз к
ним присоединился еще один партнер  -  милая  и  очень  общительная  Розмари
Дюмон.
   Глава третья
   Субботний полдень. Вытянувшись в кресле, я рассеянно  думаю  о  том,  как
приятно  контрастируют  тепло  электрического  радиатора  и  весенние  цвета
зеленого холла с крупными хлопьями мокрого  снега,  падающими  за  окном.  К
сожалению, уютная атмосфера слегка  нарушена  зимним  пейзажем  внушительных
размеров, украсившим стену холла стараниями Розмари. Пейзаж тоже зеленоватых
тонов, только при виде этой зелени тебя начинает бить озноб
   - От этого вашего пейзажа мне становится холодно.
   - Это пейзаж Моне, а не мой, - уточняет Розмари, раскладывая пасьянс.
   - Какая разница? Когда я гляжу на него, мне становится холодно.
   - Но, как бы вам объяснить, Пьер, картина предназначена не  для  обогрева
комнаты.
   - Понимаю. И все-таки на этот пейзаж было бы  более  приятно  смотреть  в
пору летнего зноя.
   - Вы рассуждаете на редкость примитивно требуете от искусства того, в чем
вам отказывает жизнь, - произносит Розмари, подняв глаза от карт.
   - Лично я ничего не требую. Тем не менее мне кажется, что картина, раз уж
вы вешаете ее у себя дома, должна чему-то соответствовать. Какому-то  вашему
настроению.
   - Эта  картина  как  раз  соответствует.  Соответствует  вам,  -  говорит
Розмари. И, заметив мое недоумение, добавляет: - В самом деле, посмотрите на
себя, чем вы отличаетесь от этого пейзажа: холодный, хмурый,  как  пасмурный
зимний день.
   - Очень мило с вашей стороны, что вы догадались повесить мой портрет.
   - А если бы вы решили украсить комнату каким либо  пейзажем,  который  бы
напоминал обо мне, что бы вы повесили? - спрашивает Розмари.
   - Во всяком случае, ни пейзажа, ни какой-либо другой картины я бы  вешать
не стал. Все это слишком мертво для вас. Я бы положил на  виду  какой-нибудь
камень, чье  утро  изумрудное,  полдень  золотистый,  послеполуденное  время
голубое, а вечер цикламеновый.
   - Такого камня не существует.
   - Возможно. Вам лучше знать. Я полагаю, природа  драгоценных  камней  вам
знакома не меньше, чем импрессионисты.
   -  И  неудивительно.  Ведь  и  в  том  и  в  другом  случае  это  природа
переменчивой красоты, - отвечает она, глазом не моргнув.
   - Неужто в университете вы и камни изучаете? - продолжаю я нахально.
   - Камни я изучала у одного приятеля моего отца. Он  владелец  предприятия
по шлифовке камней, - все так же непринужденно объясняет Розмари. - И совсем
не с научной целью, а только потому, что от них просто глаз не оторвать.
   - Но чем Же они вас привлекают? Красотой или дороговизной?
   - А чем вас привлекает жареный цыпленок? Тем, что у него  приятный  вкус,
или своей питательностью?
   - Конечно, что-то должно преобладать.
   - Тогда о чем разговор? Разве не ясно, что преобладает?
   Она задумывается на какое-то время, потом говорит уже иным тоном:
   - Как-то раз, увидев у него - ну, у приятеля моего  отца  -  великолепный
бесцветный камень, я сказала  с  присущей  мне  наивностью:  "Наверно,  этот
брильянт стоит немалых денег". Он добродушно засмеялся:
   "Да, он действительно стоил бы немалых денег, будь это  брильянт.  Только
это всего лишь белый сапфир". И можете себе представить, Пьер, не  успел  он
произнести эти слова, как блеск восхищавшего меня камня вдруг померк.
   - Неужели этот приятель и не попытался  реабилитировать  камень  в  ваших
глазах?
   - Каким образом?
   - Подарив его вам.
   Розмари скептически улыбается.
   - А вы бы это сделали?
   - Не раздумывая. Жаль только, что к камням я не имею никакого отношения.
   Она смотрит на меня, потом задумчиво произносит:
   - Интересно, к чему же вы имеете отношение. -  И  добавляет,  уже  совсем
другим тоном: - Пожалуй, мне пора одеваться. Вы, конечно, не забыли, что  мы
сегодня вечером идем к Флоре?
   Итак, мы у Флоры. Трудно сказать, в который  уже  раз,  потому  что  наши
сборища давно стали традиционными и довольно частыми,  а  по  календарю  уже
март, хотя на улице все еще падают хлопья снега.
   Немка принимает нас в просторной "студии", образовавшейся из двух  комнат
после того, как съемщица убрала разделявшую их  стену.  Обстановка  здесь  в
отличие от нашего зеленого холла простая и удобная - ни  лишней  мебели,  ни
настольных  ламп.  И  если   обстановка   квартиры   позволяет   судить   об
индивидуальных особенностях ее хозяина, то нетрудно прийти к заключению, что
фрау Зайлер будуарному быту явно предпочитает  здравый  практицизм.  Никаких
галантных сцен, никаких импрессионистов. Единственное украшение - три-четыре
фарфоровые статуэтки, расставленные  на  низком  буфете,  рекламные  подарки
завода  фарфоровых  изделий   -   Флора   представляет   фирмы,   снабжающие
человечество столовой и кухонной посудой.
   В этот раз состязание начинается в мою пользу  -  явление  очень  редкое,
потому что обычно я проигрываю. Проигрываю по мелочам, не как первый раз.
   - У вас недурно получается, - утешает меня в таких случаях Бэнтон. - Вам,
должно быть, и в любви так везет.
   - Охота вам говорить  банальности,  Ральф,  -  говорит  Розмари.  -  Если
человек апатичен в игре, он и в любви такой.
   Тут немка могла бы возразить, что американец при всем  его  равнодушии  к
флирту в игре малый не промах, но она не возражает. Насколько я могу  судить
по моим беглым  наблюдениям,  Флора  несколько  раз  пыталась  флиртовать  с
Бэнтоном, но, увы, так и не сумела вывести его из летаргического  состояния.
Может быть, он не любитель крупных форм...
   Итак, я определенно выигрываю, но мне особенно везет с момента,  когда  я
сажусь напротив импозантной фрау Зайлер, потому что весь этот  затяжной  кон
лучшая карта почти всегда оказывается в моих руках,  а  Розмари  с  Бэнтоном
отчаянно обороняются; их оборона продолжается даже тогда, когда они попадают
в опасную зону, а удары возмездия со стороны беспощадной немки сыплются один
за другим, и наш банк все больше обретает контуры небоскреба, так что, когда
Флора наконец подводит черту и делает сбор - бухгалтерские  операции  всегда
выполняет она, - Ральф вынужден признать, что он  никогда  в  жизни  так  не
прогорал.
   - Как видите, ради вас стараюсь, мой мальчик, - тихо говорит Флора,  и  я
не могу не  заметить,  что  глаза  ее  под  действием  скрытого  внутреннего
ликования обрели лазурный цвет.
   - Вполне естественно, - отвечаю я. - Не будь людей вроде меня,  никто  бы
не стал покупать ваших тарелок, поскольку нечем было бы их наполнять.
   - Боюсь, вы ошибаетесь, полагая, будто моя симпатия к вам связана с  тем,
что вы торгуете продовольствием, - парирует немка,  чем  еще  больше  портит
настроение моей квартирантки.
   В результате длительного  сожительства  Розмари  привыкла  обращаться  со
мной,  как  со  своей  собственностью,  хотя,  в  сущности,  между  нами  не
происходит ничего, кроме пустых разговоров. Но если в данном случае подначки
Флоры вызывают у нее раздражение, то только потому, что этому  предшествовал
скандальный проигрыш. Обычно она  умеет  скрывать  свое  состояние.  И  если
сейчас теряет над собой контроль,  то  это  признак  того,  что  она  только
начинает беситься.  Озлобленная  до  предела,  Розмари  обычно  предпочитает
молчать.
   Теперь уже Розмари моя напарница, она сосредоточенно смотрит в  карты,  и
я, имея возможность немного поднять ее настроение, объявляю три без козырей,
вслед за этим Розмари с торжествующим видом провозглашает  четыре  пики,  не
считаясь с тем, что  я  закрыл  игру,  в  результате  чего  две  кругленькие
"помахали мне ручкой". Но три без козырей или четыре пики в любом  случае  -
большой шлем, и это в какой-то мере воодушевляет мою партнершу, которая даже
благоволит сказать мне:
   - О