ившись с Пенефом, они способны завтра сделать то же самое с Пьером...
   - Мерси, - киваю Розмари. - Вы меня просто окрыляете.
   - Но  это  же  правда,  дорогой...  И  вчерашние  покушения  красноречиво
подтверждают мои слова. А потом - чему удивляться? - наступит и моя очередь.
Они хотят оставить вас в одиночестве, милое дитя, в  полном  одиночестве,  а
тогда уже заняться и вами...
   - Но что им все-таки от меня нужно? - недоумевает  милое  дитя,  которое,
как я уже отмечал, едва ли моложе моей квартирантки.
   - Вам лучше знать, - отвечает Розмари.
   - Ничего я не знаю, уверяю вас!
   - В таком, случае давайте опираться на предположения, - пожимает  плечами
моя приятельница. - Что может привлекать этих алчных типов, кроме  ценностей
- ну, скажем, золота или брильянтов... Да, если они и в  самом  деле  учуяли
брильянты... Тут, среди соседей, вроде бы  поговаривали  об  этом,  помните,
Пьер?
   - Да вроде ничего такого не было. - Я стараюсь дать понять  Розмари,  что
она действует слишком грубо.
   -  Брильянты?..  Не  припоминаю,  чтобы  отец  когда-нибудь   говорил   о
брильянтах.
   - Имея брильянты, он мог и не говорить о них, - терпеливо, будто ребенку,
объясняет моя квартирантка. - И потом, вы с ним так редко виделись... Вы  же
сами говорили, что виделись с  ним  редко?  Следовательно,  у  вас  не  было
возможности толком поговорить.
   - Верно, - кивает Виолета. А потом задумчиво повторяет, как бы про  себя:
- Брильянты...
   - Брильянты, - говорит ей Розмари. - А может, и кое-что другое в этом  же
роде.
   - Вы давно  лишились  матери?  -  пробую  я  переменить  тему,  пока  моя
приятельница в своем нахальстве не предложила тут же артельно  приступить  к
поискам
   - О, я почти не помню ее. Насколько я знаю, мы жили с  ней  в  Базеле,  а
отец приезжал к нам очень редко. Потом, когда мне было всего три года,  мать
умерла, так по крайней мере рассказывал  отец,  но  в  дальнейшем,  со  слов
женщины, которая меня растила, я поняла,  что  мать  куда-то  уехала...  Ей,
должно быть, надоело сидеть дома одной и напрасно ждать отца...
   - Это еще не основание бросить ребенка на произвол судьбы, милая  моя,  -
изрекает Розмари, будучи не в состоянии воздержаться от вынесения приговора.
   - Я тоже так считаю, но она, видно, была  другого  мнения,  -  неуверенно
замечает Виолета, будто речь идет всего лишь о вкусах. -  А  потом  началась
пора пансионов. Пансион, пансион, вплоть до окончания университета...
   - Вероятно, ваши воспоминания о той поре не очень-то приятны, - говорю я,
лишь бы не молчать.
   - Почему? Зависит от обстоятельств. О некоторых  вещах  у  меня  остались
неплохие воспоминания. О некоторых, не о всех.
   - А разве вы не могли жить вместе с отцом? - продолжает Розмари.
   - Он всегда твердил, что было бы неудобно... Обещал объяснить со временем
- несколько позже, может быть. Сказать по правде, я и сама не жаждала жить с
ним. Он был очень замкнутый и  какой-то  чужой.  К  тому  же  я  привыкла  к
пансионам. Человек ко всему привыкает.
   -  У  вас  действительно  было  безрадостное  детство,  дорогое  дитя!  -
сочувственно вздыхает Розмари. - Так рано лишиться  матери...  И  при  таком
отце... А теперь еще эти брильянты!
   Розмари, очевидно, норовит вернуться к прежней теме, и я напрасно пытаюсь
внушить ей, чтобы она замолчала, - эта хитрюга нарочно избегает  смотреть  в
мою сторону, и мне остается  сидеть  в  качестве  беспомощного  свидетеля  и
слушать ее глупости.
   - Простите, милая, нет ли у вас выпить чего-нибудь холодненького? - вдруг
спрашивает моя  квартирантка  с  присущей  ей  непринужденностью.  -  Честно
говоря, я что-то перегрелась от чая в эту теплынь.
   - Ну разумеется, -  с  готовностью  поднимается  Виолета.  -  Что  бы  вы
предпочли, кока-колу или минеральную воду?
   - О, не беспокойтесь, я сама принесу, - вскакивает Розмари, - развлекайте
вашего кавалера, а я могу и сама...
   Предельно ясно, что она горит желанием осмотреть хотя бы коридор и кухню,
воображая, что ей тут же удастся засечь какой-нибудь загадочный  тайник  или
что-либо  другое,  могущее  заменить  его.  Что  касается  холла,  то,  надо
полагать, она его тщательно обследовала еще при первом посещении и наверняка
не один раз отсылала хозяйку на кухню под  всякими  предлогами,  чтоб  иметь
возможность заглянуть во все щели.
   Виолета охотно предоставляет ей хозяйничать на кухне и снова  усаживается
на место. Но не успела Розмари выйти, как Виолета наклоняется над  столом  и
шепчет мне:
   - Я бы хотела с вами встретиться... Наедине.
   - Когда и где? - коротко спрашиваю я, учитывая проворство моей подружки.
   - Завтра в пять, в лесу... где вчера встречались...
   Какая наивность!
   - Только не там. Я предлагаю кафе "Меркурий", на первом этаже, на главной
улице, словом, найдете.
   - Найду, - кивает Виолета, как послушная школьница.
   - Да обратите внимание, чтобы за вами никто не следил, - предупреждаю  я,
хотя понимаю, что, будут за нею следить, нет ли,  ей,  при  ее  простодушии,
этого все равно не заметить.
   Тем не менее она  снова  кивает,  чтобы  показать,  что  ей  понятна  вся
серьезность положения.  Розмари  задерживается  сверх  всякой  меры.  Небось
что-то обнаружила, заслуживающее внимания, какую-нибудь отдушину для  выхода
испарений или коробку с электрооборудованием. В  конце  концов  она  все  же
появляется, неся с триумфальным видом бутылку  минеральной  воды  и  стакан.
Боюсь, она уже забыла, зачем принесла все это.
   "Меркурий". Пять часов. Время, когда  бабушки,  пардон  -  пожилые  дамы,
приходят сюда полдничать: попить чайку и съесть  по  обычаю  огромный  кусок
шоколадного торта со сливками, с целой горой сливок, и до  того  великолепно
взбитых - не сливки, а мечта, трепет эфира, юношеская фантазия.
   Вообще бабушек, пардон - пожилых дам, здесь вокруг  такое  изобилие,  как
будто жизнь со всеми ее удовольствиями предназначена только им одним,  тогда
как удел молодых трудиться  в  конторах,  у  электрических  касс  -  словом,
аккуратно обслуживать широкие массы бабушек. Они наполняют  кафе,  магазины,
улицы, и, конечно, в первую очередь главную улицу, которая из  края  в  край
пестрит  бабушками.  Но  какими  бабушками!  У   них   изысканные   прически
бледно-сиреневых, бледно-голубых и даже бледно-зеленых тонов. Они щеголяют в
эфирных платьях самой веселой  расцветки,  в  модных  туфлях  на  тех  самых
уродливых каблуках, с зонтиками, с сумочками крокодиловой кожи. Однако самая
существенная  часть  туалета  этой  фауны,  конечно   же,   шляпы.   Утратив
возможность подчеркивать другие  части  тела,  старушки  все  свое  внимание
сосредоточивают на голове и в особенности на  венчающей  ее  шляпе.  Тут  вы
встретите шляпы из самых разных материалов, всевозможных расцветок, размеров
и форм: похожие на кошелки, птичьи  гнезда"  сковороды  и,  конечно  же,  на
кастрюли, глубокие и достаточно вместительные.
   Ровно в пять я появляюсь в просторном зале "Меркурия"  и  с  уверенностью
неопытного пловца или сомнамбулы погружаюсь в  море  шляп,  колышущихся  над
столиками. Шляпы делают легкое вращательное движение в мою  сторону,  потому
что - забыл сказать - они очень  любопытны.  Затем,  найдя,  что  я  слишком
молод, а может быть, слишком стар и вообще не представляю никакого  интереса
с их точки зрения, шляпы снова плавно описывают полукружие, возвращаются  на
исходные позиции и сосредоточиваются на шоколадных тортах и сливках.
   К счастью, мне все же удается найти  свободный  столик,  я  усаживаюсь  и
незаметно озираюсь вокруг. Оказывается, я единственный мужчина во всем зале,
и это меня успокаивает. Хотя не исключено, что в наши дни западные  разведки
распространили свои щупальца и в безмятежный мир бабушек. А что  может  быть
опаснее бабушки-шпиона, так глубоко нахлобучившей кастрюлю  на  голову,  что
глаз нельзя увидеть, а уж понять, что там у нее в мыслях, и не надейся.
   Несколько минут спустя в зал входит наконец молодое  существо  -  Виолета
(шляпы снова совершают вращательное движение, смотрят оценивающе, после чего
возвращаются на исходные позиции). Я встаю, слегка  поднимаю  руку.  Молодая
женщина улавливает мой жест и направляется в мою сторону.
   - Мне показалось, какой-то господин увязался за мной, - шепчет  она  мне,
слегка запыхавшись. - Но я кое-как ускользнула от  него.  Вошла  в  "Леб"  и
скрылась в толпе.
   - Очень возможно, что это был незнакомый обожатель, - говорю я, предлагая
ей стул.
   - О мосье Лоран,  -  отвечает  она  сконфуженно,  -  я  шла  сюда,  чтобы
поговорить о серьезных вещах.
   Подходит официантка в платье до пупа - теперь в  таких  коротких  платьях
щеголяют только официантки. если не принимать в расчет периодические капризы
Розмари, - я заказываю неизбежный чай с неизбежным тортом и, когда лакомства
появляются на столе, произношу:
   - Чем могу быть полезен?
   - Я сама не знаю, - отвечает Виолета. - Я хочу сказать:  особенно  ничем.
Мне просто хотелось с кем-нибудь  поговорить  совершенно  свободно,  немного
разобраться в этой путанице, а у меня нет ни одного человека, на которого  я
могла бы рассчитывать, и даже эта ваша Розмари, вы меня извините, может, она
и неплохая девушка, порой проявляет такое любопытство, что...  В  общем,  вы
один внушаете мне доверие - именно тем, что у вас нет этого любопытства, - и
произвели на меня хорошее впечатление еще в  тот  день,  там,  в  лесу...  И
насколько я разбираюсь в людях, вы, мне кажется, не такой, как  другие,  все
вынюхивают да выстукивают, будто в этой вилле спрятаны...
   - Брильянты.
   - Да, брильянты или бог знает какие сокровища.
   - Откровенность за откровенность, - киваю я. - Брильянты и в  самом  деле
существуют, мадемуазель Виолета.
   Она смотрит на меня недоверчиво.
   - Вы уверены?
   - Вполне.
   - Тогда где же они находятся?
   - Вероятно, где-то на вилле. В каком-то тайнике.
   - Единственный тайник, известный мне, - сейф. Я о нем знаю от отца.
   - Значит, они в сейфе.
   - Сейф пустой.
   - У вас есть ключ от него?
   - Да, конечно, отец оставил его у меня, когда приезжал в Лозанну.
   - Тогда где-то в другом месте. Может, в подвале.
   - Эта вилла не имеет подвала. Подвал есть в моей  вилле,  в  Лозанне.  Но
если вы полагаете, что я не знаю, что хранится в моей собственной вилле...
   - Значит, вы до сих пор жили там?
   - Не совсем. Я большей частью жила у своей подруги.  Мой  дом  расположен
как-то особняком, и,  честно  говоря,  мне  страшно  оставаться  там  одной,
особенно по вечерам. Поэтому я живу в квартире моей подруги по пансиону. Там
я прописана, туда мне поступает корреспонденция -  насколько  женщина  вроде
меня может получать какую-то корреспонденцию.
   - И все-таки брильянты существуют, -  повторяю  я,  чтоб  отвлечь  ее  от
ненужных мне подробностей. - И только этим можно  объяснить  возню,  которая
наблюдается вокруг вас и вашего дома. Не говоря об убийствах...
   - О да, прошу вас, не надо говорить об убийствах.
   - Согласен. Поговорим о более чистых и невинных вещах.  А  существует  ли
что-либо более чистое и невинное, чем роскошный брильянт?
   - Может быть, и нет. Вам виднее.  Должна  признаться,  драгоценные  камни
меня  совершенно  не  интересуют.  И  если  эти  брильянты  не  легенда,   а
реальность,  и  если  когда-нибудь  они  попадут  в  мои  руки,  можете   не
сомневаться, я тут же продам их первому попавшемуся ювелиру.
   - А зачем? Вы нуждаетесь в деньгах?
   -  Вовсе  нет,  по  крайней  мере  если  речь  идет  о  моих  собственных
потребностях. Отец обо мне хорошо  позаботился,  обеспечив  мне  пожизненную
ренту. Но если бы у меня была большая  сумма  денег,  по-настоящему  большая
сумма, я построила бы в  Лозанне,  на  берегу  озера,  светлый  и  солнечный
детский дом Я даже место  уже  подобрала  -  большущий  парк  с  полянами  и
высокими деревьями. Вы не ошиблись: в этих пансионах у меня  было  невеселое
детство, и притом, заметьте, в довольно дорогих пансионах. А каково  живется
детям бедняков? Мой дом, если я его когда-либо  построю,  будет  только  для
бедных детей.
   - Мечта у вас благородная, - признаю я. - Но,  вынашивая  такую  красивую
мечту, вы, вероятно, возлагали надежды на что-то определенное?
   - Вы угадали. - На ее лице появляется едва заметная улыбка. - Но  раз  уж
мы заговорили о мечтах, как бы поступили вы лично,  если  бы  вам  досталась
горсть брильянтов?
   - У меня к камням нет никакого интереса.
   - Ну а к деньгам, которые можно за них получить?
   - Тоже.
   - Значит, если бы они вам достались, вы просто выбросили бы их?
   - Нет, конечно. Но я с удовольствием уступил бы их тому. у  кого  на  них
больше прав, чем у меня. - Однако, поймав ее взгляд, ее детски  недоверчивый
взгляд. я спешу добавить: - Я понимаю, это может показаться невероятным,  но
я сказал правду. Это вовсе не означает, что я совершенно бескорыстен. И если
наш разговор будет вестись искренне, как он и начался, я,  пожалуй,  мог  бы
довериться вам и сказать, в чем состоят мои интересы.
   Она снова смотрит на меня, но теперь  недоверие  в  ее  взгляде  начинает
исчезать.  И,  как  бы  желая  оправдать  мои  ожидания,  она  произносит  с
неподдельной простотой:
   - Я знаю об этих брильянтах, мосье Лоран. И не из  сплетен,  а  от  моего
отца. Именно на них я возлагала  свои  надежды,  о  которых  вы  только  что
упоминали. Еще несколько лет назад, когда я  услышала  о  камнях,  я  решила
придумать что-нибудь, что придало бы моей жизни какой-то смысл.
   - Ваше намерение достаточно благородно, и в этом ваше преимущество  перед
остальными претендентами, - признаю я.
   - По-моему, мое преимущество  гарантируется  законом  о  наследовании,  -
усмехается Виолета.
   - В определенном смысле - да, а в определенном - нет, - не слишком внятно
комментирую я. -  Не  знаю,  что  вам  рассказывал  отец,  но  история  этих
брильянтов не так уж проста.
   - Отец не вдавался в подробности.  Он  просто  сказал  мне  однажды,  что
когда-нибудь мне  достанется  в  наследство  коробочка  с  камнями,  которая
искупит полное одиночество, на которое я была обречена...  Бедный  папа.  Он
воображал, что для меня оно было сплошным страданием...
   - Неужто одиночество вас не гнетет?
   - Нисколько. Если мне что-то внушает страх, так это общение с людьми,  но
вовсе не одиночество. А судить обо мне  по  моей  кажущейся  болтливости  не
стоит, вы можете прийти к  ошибочному  заключению.  Я  ужасно  необщительна,
мосье Лоран.
   - Но ведь человек нуждается в общении.
   - Я тоже. Но лишь с детьми. И если  я  добиваюсь  принадлежащего  мне  по
закону, то вовсе не для того, чтобы копить капитал в банке. Только, судя  по
вашим намекам, мое право на эти камни не так  уж  бесспорно,  как  утверждал
отец...
   - Я этого не говорил.
   - Не надо меня успокаивать. Я хочу слышать всю правду. И  если  брильянты
действительно мне не принадлежат - можете быть уверены, я не  стану  на  них
посягать, если даже вы положите их вот здесь, передо мной, на этом столе.
   - К сожалению, я не в состоянии этого сделать.  А  рот  открыть  вам  всю
правду могу. Речь идет о десяти брильянтах исключительной ценности, один  из
которых, самый маленький, ваш отец продал, это было довольно давно, так  что
теперь их девять. Когда-то они принадлежали одному греческому миллионеру, но
нацисты ограбили его, а потом продали  награбленное  вашему  отцу,  который,
разумеется, мог и не знать о происхождении камней...
   - И все-таки они краденые...
   - Что ж, верно. Но бывшего владельца давно нет в живых, а наследники тоже
отсутствуют - значит,  никакого  законного  претендента  не  существует,  не
говоря уже о том, что вся эта история имеет немалую давность.
   - И все-таки они краденые... - повторяет девушка как бы про себя.
   - Однако ваш отец их  не  украл.  И,  по-видимому,  он  заплатил  за  них
довольно солидную сумму.
   - Действительно... - снова произносит она как бы про себя. - Может, вы  и
правы. И все же, должна признаться,  после  вашего  рассказа  эти  брильянты
внезапно померкли в моих глазах...
   "Точь-в-точь как белый сапфир Розмари", - мелькает у меня в уме.
   - Раз вы решили употребить их на такое  благо  родное  дело,  они  никоим
образом не должны меркнуть в ваших глазах, - твердо говорю я. - Разве  будет
лучше, если они попадут в руки мошенников и стяжателей?
   - Хорошо, если так. - отвечает она  все  еще  с  ноткой  неуверенности  в
голосе. Потом возвращается к прежней теме: - А в чем состоят ваши интересы?
   - Поскольку я уже проникся доверием к вам и поскольку вы болгарка, я  вам
отвечу прямо...
   - О, болгарка! Сильно сказано, - замечает она, и на  лице  ее  появляется
анемичная улыбка. - Никогда в жизни не видела Болгарию.
   - А вам не хотелось бы ее увидеть?
   - Зачем? Меня с этой страной ничто не связывает. Да и путешествовать я не
любительница.  Каждое  путешествие  приносит  разочарование.  Как  и   новое
знакомство. Как любая перемена. Издали все кажется лучше. И этот мир  лучше,
когда  на  него  глядишь  из  окна  своей  комнаты,  из  "окна"  телевизора.
Реальность всегда уродливей, чем ее изображение. В реальной жизни нам  вечно
досаждают неудобства: жара или холод, дурные  запахи  или  назойливые  мухи,
вынужденная усталость и чрезмерная  потливость...  -  Она  замолкает.  Потом
опять спохватывается: - Вы что-то начали было рассказывать,..
   - Да, о моих собственных интересах. Один человек -  скажу  прямо,  бывший
полицейский - оставил в свое время вашему отцу на хранение кое-какие списки.
Отец ваш взял их просто так, чтобы оказать услугу своему старому  знакомому.
Только знакомый давно умер, а списки все  еще  существуют,  и  если  бы  они
попали в чьи-то грязные руки, то могли  бы  причинить  немало  неприятностей
людям, имена которых в них фигурируют.
   - Вы хотите сказать, что именно эти бумаги вам нужны...
   - Именно. Только я понятия не имею, где они находятся, и, так как вам они
совсем ни к чему,  как,  впрочем,  и  любому  другому,  кроме  какого-нибудь
злоумышленника, я бы просил вас в случае, если вы их найдете...
   - Зачем мне их искать? - останавливает меня Виолета самым обычным  тоном.
- Я знаю, где они находятся. Если, конечно, это  то  самое,  что  вы  ищете:
тоненькие узкие  полоски  бумаги,  на  которых  значатся  разные  болгарские
фамилии.
   - Должно быть, это они и есть, - киваю я, стараясь в свою очередь,  чтобы
мои слова тоже звучали как можно более обычно.
   - Вы можете получить их завтра же. Они в банковском сейфе моего отца. Но,
уверяю вас, в этом сейфе нет ничего другого, кроме никому не  нужных  старых
бумаг.
   - Ничто другое меня не интересует, - бормочу я. - Тогда давайте завтра же
подъедем к банку, - предлагает она, явно  довольная,  что  может  порадовать
меня тем, что для нее самой не представляет никакой ценности.
   - Чудесно. Только надо сделать так, чтобы люди, не в меру  любопытные  по
отношению  к  вам,  этого  не  заметили.  Банк,  сейф...  Этого  им   вполне
достаточно, чтобы вспомнить про брильянты.
   Она молча кивает. Потом вдруг ей приходит поистине гениальная  идея.  Она
лезет в сумочку и подает мне маленький секретный ключ.
   - В таком случае поезжайте вы один. Вот вам ключ. Только запомните  шифр:
"Зебра". В этом банке вместо цифрового шифра применяется буквенный.
   Поблагодарив, я беру ключ и с безразличным видом сую его  в  карман,  все
еще не в состоянии поверить в случившееся.  Потребовалось  провести  столько
сложных комбинаций, потратить столько времени на подслушивание и  выжидание,
столько раз идти на риск и  вступать  в  отчаянные  схватки,  чтобы  в  один
прекрасный момент в каком-то кафе, где безраздельно властвуют шляпы бабушек,
какое-то невинное существо небрежно сунуло руку в  сумочку  и  вручило  тебе
ключ от секретного архива.
   Этой хрупкой женщине и невдомек, что хранящиеся в  сейфе  жалкие  бу