сти, ищу? Иголку в стоге сена. Огромный стог и в  нем
крохотная иголка, а времени в обрез. Вся  моя  надежда  на  профессиональную
интуицию. Если вы пустите в это помещение какого-нибудь невежу, он убьет два
дня и ничего не найдет. Но человек с определенным опытом знает. какие  места
могут быть использованы в качестве  тайников.  Кроме  того,  к  счастью  или
несчастью,  до  меня  тут  шуровала  полиция,  и  даже  беглый  осмотр   мне
подсказывает, в каких именно местах она орудовала - здесь я не стану попусту
тратить время.
   В качестве примера может служить встроенный сейф в холле,  над  старинным
комодом, замаскированный  картиной,  изображающей  банальную  мифологическую
сцену. Картина даже не возвращена на свое обычное место - очертания рамы  не
совпадают с темными контурами, образовавшимися на стене от времени. Все же я
снимаю картину и обнаруживаю замок сейфа; это довольно сложное устройство, и
мои карманные инструменты тут не помогут. Так тому и быть: после полиции тут
искать уже нечего.
   Без  всякой  надежды,  скорее  ради  того,  чтобы  совесть  была   чиста,
молниеносно проверяю ящики письменного стола. А вдруг попадется какая-нибудь
записка с обрывками  фраз  или  с  обозначенным  на  ней  номером  телефона,
какой-нибудь отпечаток на пресс-папье, вообще следы чего-нибудь, на чем  мог
не задержаться взгляд полицейского. Однако ничего такого я  не  вижу.  Ганев
тоже был профессионал и тоже соблюдал элементарное правило: храни в надежном
месте или сжигай. Как раз в тот момент, когда я перехожу к следующей точке -
библиотечному шкафу, моего слуха касается подозрительный шум, доносящийся со
стороны черного хода.  Еще  кто-то  занимается  замком.  Мой  первый  порыв,
древний, как сам  человек,  -  выскользнуть  через  парадную  дверь.  Однако
счетная вычислительная  машина  в  моем  мозгу,  за  три  секунды  обработав
имеющуюся информацию, предлагает иную Программу. Шум мотора со стороны аллеи
не был слышен, незнакомец действует предельно осторожно - следовательно,  он
здесь такой же гость, как и я, и  для  меня  исключительно  важно  в  данный
момент установить его личность.
   Придется прибегнуть к простейшему, но самому эффектному трюку. Я бросаюсь
в спальню и оставляю там свой фонарик, с тем чтобы он светил  в  один  угол.
Затем возвращаюсь в темный холл, чтобы затаиться у двери. Две минуты  спустя
слышатся тихие, неуверенные шаги, после чего мои глаза выхватывают  из  тьмы
смутный силуэт пришельца. Он делает еще один шаг вперед, но  останавливается
на какой-то миг и, очевидно, решает, как ему действовать дальше, потому  что
его внимание привлек светлый луч, прорезающий темень спальни. И  снова  идет
вперед, его движения вкрадчивы, бесшумны. Впрочем, идет  лишь  до  тех  пор,
пока минует меня. Оказавшись позади него, я спружиниваю на ногах, обхватываю
одной рукой его шею, а другую крепко прижимаю к его рту и  носу.  О  деталях
говорить не стоит, но об одной, имеющей некоторое значение, я все же  скажу.
В руке у меня оказывается  хрупкая  ампулка,  содержащая  газ,  от  которого
человек тотчас же обалдевает. Ампулка раздавливается о зубы пришельца.
   Эффект мгновенный и,  надеюсь,  безболезненный.  Тело  человека  внезапно
тяжелеет, словно в моих объятиях мешок с картошкой, сползает вниз и  валится
на ковер.  Я  приношу  фонарик  и  делаю  необходимый  осмотр.  Передо  мной
незнакомец из торгового зала, тот  самый,  с  бесцветным  лицом  и  в  сером
костюме. Но сейчас весь вопрос  в  том,  что  содержится  в  карманах  этого
костюма. В одном из них, спрятанном под мышкой, обнаруживаю  маузер  калибра
семь шестьдесят пять. В бумажнике, кроме денег и паспорта на имя К„ниг, есть
еще и удостоверение, выданное ФБР. Ничего удивительного. Иные служащие ЦРУ в
целях большей секретности разгуливают с удостоверениями ФБР.
   Среди прочих мелочей, какие мы всегда носим в карманах  и  о  которых  не
стоит говорить, я нахожу ключ немного необычной  формы.  Но  поскольку  речь
идет не о чем-либо другом, а о ключе, вид этого предмета вызывает у  меня  в
голове   определенную   ассоциацию.   Придется   снова   убрать   со   стены
мифологическую сцену  и  проверить  правдивость  собственных  догадок"  Ключ
действует безотказно. А сейф, как и следовало ожидать, совершенно пуст.
   И все же сейф, даже пустой, заслуживает того, чтобы его проинспектировать
более тщательно. С помощью фонарика я обследую его внутренность сантиметр за
сантиметром.   Стены   металлические,   идеально   гладкие   и,    очевидно,
непроницаемые. Ни в одном из уголков  ни  малейших  признаков  существования
секретных  отделений.  Но  серый  стальной  интерьер  делится  пополам  тоже
стальной  полкой  толщиной  около  двух  сантиметров.  Несколько   необычная
толщина, если принять во внимание, что сейф  не  предназначен  для  хранения
штанги. Увы, беглое ощупывание нижней плоскости полки указывает на  то,  что
двойного дна у нее нет. И все-таки эта толщина... Я делаю попытку приподнять
и вынуть полку, но это мне удается не  сразу,  так  как  полка  основательно
заклинена в сейфе. Но когда операция приходит к своему завершению, мои глаза
не без удовольствия обнаруживают в глубине, на месте полки,  широкий  проем,
достаточно широкий, чтобы в него можно было сунуть секретное досье.
   Однако никакого досье тут нет. Вообще ничего нет. Я достаю из ящика стола
случайно увиденную там канцелярскую линейку и  сую  ее  в  отверстие,  чтобы
исследовать его до конца. Линейка натыкается на что-то  твердое.  Когда  мне
удается наконец вытолкнуть предмет  наружу,  в  мои  руки  попадает  плоская
коробочка, отделанная черной  кожей.  Коробочка  наподобие  тех,  в  которых
гимназисты  хранят  свой  чертежный  инструмент,  хотя  вид  у  нее  намного
шикарней. Я раскрываю ее, и перед моими  глазами  сверкают  на  темном  фоне
бархата два ряда драгоценных камней, великолепно отшлифованных  и  абсолютно
бесцветных. Словом. брильянты или что-то в этом роде.
   Сунув коробку в карман, я восстанавливаю в сейфе порядок, запираю  его  и
возвращаю ключ владельцу. Мне пора.
   Пора, потому что через минуту мой музыкальный слух улавливает новые звуки
- и опять со стороны черного хода. В этот дом, похоже, гости привыкли ходить
только через черный ход.
   Из-за недостатка времени я не могу придумать ничего  оригинальнее,  кроме
как повторить уже знакомый номер. Чтобы расчистить место, я  волоку  тяжелое
тело незнакомца в другой конец холла, кладу в спальне  зажженный  фонарик  и
замираю возле двери. Фигура,  которая  чуть  позже  вырисовывается  на  фоне
плотной,  едва  просвечивающей  шторы,  столь  импозантна,   что   полностью
загораживает  этот  скудный  источник  света.  Чтобы  заключить  ее  в  свои
мужественные объятия, мне приходится приподняться на цыпочки. Окажись  Пенев
на моем месте, он бы затрясся от возбуждения. Держать в объятиях это  пышное
тело... эту роскошную Флору...
   Но Флоре тоже не чужды сильные и внезапные переживания, она тут же  млеет
в моих руках - не смею надеяться, что это происходит в любовном экстазе, - и
тяжело сползает на ковер. Пол так сильно задрожал,  что  -спящий  по  другую
сторону стола обнаруживает признаки пробуждения. Прежде чем продолжать  свои
поиски, приходится раздавить у его рта еще одну ампулку. Через четверть часа
и Флора проявляет желание опомниться,  так  что  и  ее  приходится  угостить
добавочной порцией.
   Напрасная трата материала. Все дальнейшие исследования, описывать которые
было бы утомительно и бесполезно, оказываются  тщетными.  Разумеется,  я  не
рискну сказать, что обследовал всю виллу до последнего сантиметра. При таком
импровизированном обыске человек не может быть абсолютно уверен, что от него
ничего не ускользнуло. Однако "нечто", ради чего я сюда пришел, может  иметь
вполне определенный вид, и мой опыт  подсказывает,  что  здесь  мне  его  не
найти, если вообще имеет смысл продолжать поиски.
   Незачем больше подвергать себя  опасности  и  продолжать  потчевать  этих
двоих  одурманивающими  веществами.  Довольно  наркомании.  Выскользнув   из
гостеприимного дома, я возвращаюсь в свои покои, не забыв попутно  зайти  на
кухню и положить на место тонкие перчатки из пластика, которые  я  взял  для
временного пользования среди кухонной утвари Розмари.
   Брильянты... Прозрачные, бесцветные и такие ослепительные...  Только  нас
интересуют те,  другие,  -  помутней,  погрязней  этих...  Черные  брильянты
предательства.
   "Рено" возвращается в восемь  тридцать  утра,  как  раз  во  время  моего
скромного завтрака. Я это вижу, глядя в окно из  кухни.  Но  сейчас,  в  это
светлое утро, белая машина вовсе не кажется такой эффектной, тем  более  что
она основательно загрязнилась. Виолета едва успевает войти в дом, как позади
"рено", метрах в двадцати от него, останавливается "шевроле" Пенева,  и  его
владелец, оглядываясь, крадется к черному ходу.  А  несколько  минут  спустя
распахивается кухонная дверь, и я слышу:
   - А, вы уже завтракаете, Пьер...
   - Могу и вам предложить чашку кофе.
   - С удовольствием выпью, - тихо отвечает Розмари и опускается на стул.
   Она и в самом деле нуждается в чем-нибудь бодрящем, потому что вид у  нее
довольно-таки усталый, и. что нетрудно заметить, это вовсе  не  та  приятная
усталость, которую человек испытывает после успешного  завершения  какого-то
трудного дела.
   - У вас весьма измученный вид, дорогая, - замечаю я, подавая ей  кофе.  -
Надеюсь, не после пылких объятий господина Пенефа?
   - Пенефа? - произносит она бессильным голосом.  -  Неужто  я,  по-вашему,
такая неразборчивая...
   - ...как Флора...
   - Да и Флора едва ли согласилась бы лечь с таким. Впрочем, это  ее  дело.
Если хочет - пускай ложится.
   Она замолкает, а я больше не проявляю любопытства, и  мы  какое-то  время
молча курим и пьем кофе.
   - Мне пора катить к своему Бенато, - нарушаю наконец молчание и встаю.
   Я должен подняться наверх и взять пиджак, но, странное  дело,  следом  за
мною идет по холлу Розмари.
   - Вы даже не спрашиваете, где я была?
   - Неужели вы до сих пор так и не уяснили, что я не любопытен? И что  меня
интересуют только рыночные цены, а всякие другие сведения мне безразличны.
   - Даже те, которые касаются меня?
   - Все, что касается вас... Вы  сами  об  этом  расскажете,  если  сочтете
нужным...
   И так как она продолжает стоять все с тем же жалким видом, я добавляю:
   - Вы же понимаете, дорогая, что откровенность по просьбе не получается.
   - У меня такое чувство, что вы вообще не  дорожите  моей  откровенностью,
Пьер.
   - Напротив. Только у  меня  такое  чувство,  что  это  для  вас  -  нечто
совершенно недостижимое.
   - Вы не первый раз упрекаете меня в неискренности.
   - Просто констатирую. Я не  слепой,  но  и  упрекать  вас  не  собираюсь.
Полагаю, что у вас есть свои причины...
   - Какие причины?  Что  вы  имеете  в  виду?  -  спрашивает  она,  как  бы
просыпаясь ото сна.
   - Прежде всего то, что вы все время лжете...  И  поскольку  она  пытается
возразить, я успокаивающе поднимаю руку:
   - Я же сказал, разве вы  не  слышали:  я  вас  не  упрекаю.  Но  если  вы
испытываете  потребность  разыгрывать  комедию  перед   другими,   то   меня
исключите, чтобы не тратить напрасно силы. Вчера вы, кажется, усвоили, что я
вам не конкурент, и это истинная правда. И связываться со мной вам не  имеет
никакого смысла.
   При этих словах я смотрю на часы и собираюсь взойти на лестницу.
   - Не конкурент  в  чем,  Пьер?  -  спрашивает  Розмари,  и  я  вижу,  как
напряглось ее лицо.
   - Из-за вас я пропущу встречу с моим славным Бенато... - бормочу я.
   - К черту вашего Бенато! - восклицает она. - Скажите: не конкурент в чем?
   - На ваш вопрос я мог бы дать точный и исчерпывающий ответ. Но  имейте  в
виду, что в таком случае ваша искренность  задним  числом  не  будет  стоить
ломаного гроша. И тогда уж не рассчитывайте на помощь  или  доверие  с  моей
стороны.
   Она вперяет в меня свои темные глаза.
   - А если вы хотите взять меня на пушку?  Если  вы  решительно  ничего  не
знаете, а только пытаетесь что-нибудь выудить у меня?
   - Фома неверный... В юбке, - с досадой роняю я. - Ну  что  ж,  представлю
вам вещественное доказательство, и вы  убедитесь,  что  кое-что  я  знаю  Но
сперва я должен убедиться в вашей искренности... И после того, как повидаюсь
с этим славным Бенато.
   - К черту вашего Бенато! - снова восклицает  она.  Потом  добавляет,  уже
другим тоном: - Сварить еще кофе?
   Итак, мы сидим в холле на своих обычных местах: она - на диване,  закинув
ногу на ногу, а я - потонув в стоящем напротив кресле, и  перед  нами  чашки
горячего кофе. Сидим, как два  бездельника  в  начале  рабочего  дня,  когда
повсеместно вокруг нас вычислительные  машины  и  автоматические  кассы  уже
строчат с предельной скоростью.
   - Во-первых, вы никакая не студентка, - говорю я, чтобы помочь ей сделать
первый шаг.
   - Я студентка, - возражает она. -  Пускай  только  формально.  Во  всяком
случае, я числюсь студенткой.
   - Во-вторых, вы находитесь здесь по воле вашего шефа, - добавляю я, чтобы
у нее не оставалось сомнений. - А ваш шеф - Тео  Грабер.  -  И,  вытянувшись
поудобней в кресле, бросаю ей: - Продолжайте.
   - Но если вам все известно...
   Она замолкает, напряженно глядя мне в лицо,  но  это  напряжение  уже  не
признак недоверия, а скорее изумление.
   - Не думаю, что мне известно все, но некоторые важные детали я,  пожалуй,
знаю.
   - Что ж, верно: я секретарша Тео Грабера или,  если  хотите,  заместитель
директора, поскольку эти две должности он в целях экономии объединил Верно и
то, что это он  меня  сюда  послал...  -  Розмари  замолкает  и  тянется  за
сигаретой.
   - Я должна рассказать вам все с самого начала?
   - Думаю, так будет лучше.
   - Однажды утром, в первых  числах  ноября,  на  наше  предприятие  явился
незнакомый господин и пожелал видеть  шефа.  Я  хотела  ему  дать  от  ворот
поворот,  потому  что  наш  шеф  принимает  только   после   предварительной
договоренности, но незнакомец настаивал, говорил, что дело касается  чего-то
очень важного, и Грабер согласился принять его. Не знаю, о чем они говорили,
но нетрудно было догадаться речь идет о сделке, притом о крупной,  необычной
сделке, потому что через какое-то время шеф вышел из  кабинета,  вручил  мне
чек на пятьсот тысяч и велел быстренько съездить в банк и взять деньги. Меня
это, конечно, сильно озадачило, потому что, вы понимаете, никто в  наши  дни
не берет в банке такие суммы наличными, чтобы таскать их с собой в карманах.
Я исполнила указание, передала деньги Граберу, а немного  спустя  незнакомец
ушел. Потом я узнала, что его зовут Андре Гораноф. - Розмари пускает  в  мою
сторону густую струю дыма и спрашивает: - Не слишком подробно я рассказываю?
   - Вовсе нет, - успокаиваю я ее. -  Говорите  все,  что  считаете  нужным.
Протокола мы не ведем.
   - Только не напоминайте  о  протоколах,  -  хмурится  она.  -  Протоколы,
стенограммы, деловые письма - все это мне до такой степени осточертело...
   - И вы, надо полагать, с удовольствием согласились взять  на  себя  новую
миссию.
   - Вот именно. Правда, я не сразу сообразила, что к чему, я подумала,  что
меня ждут долгие каникулы. Хотя я прекрасно знала: Грабер  не  из  тех,  кто
способен предложить своей секретарше дополнительный отпуск.
   - Но если секретарша такая хорошенькая...
   - Грабер слишком  расчетлив,  чтобы  подбирать  себе  чиновниц  по  таким
признакам. Можно подумать, он родился и вырос в холодильнике и вместо  того,
чтобы стать человеком, постепенно превратился во внушительную глыбу льда.
   Она бросает в пепельницу недокуренную сигарету и  возвращается  к  своему
рассказу:
   - Уже на другой день после визита незнакомца  шеф  позвал  меня  к  себе,
чтобы  ввести  в  курс  дела.  Как  выяснилось,  Гораноф  предложил  Граберу
большущий брильянт, о существовании которого  мой  шеф  знал  ранее  -  вам,
вероятно, известно, что большие брильянты так же славятся, как кинозвезды. И
разговор между этими двумя лисицами - я имею в виду Горанофа и моего шефа  -
шел примерно так.
   Тут Розмари разыгрывает  небольшую  сценку,  которая  не  так  уж  богата
полезной информацией,  зато  весьма  забавна  по  форме:  моя  квартирантка,
блестяще владея  мимикой,  бесподобно  имитирует  обоих  дельцов,  мастерски
передает недоверие, испуг,  колебание,  недовольство,  старческую  алчность.
Исполнительница принимает соответствующую позу, рассматривает лежащую в руке
воображаемую драгоценность и начинает:
   ГРАБЕР. Мне кажется, я мог бы дать вам за эту вещь триста тысяч...
   ГОРАНОФ. Мерси. Она стоит в пять раз дороже. ГРАБЕР. Очень может быть.  Я
могу точно сказать. сколько стоит этот брильянт, потому что  он  мне  хорошо
знаком. Как и девять его собратьев. Вам, вероятно, они тоже знакомы...
   ГОРАНОФ. Не понимаю, о чем вы говорите.
   ГРАБЕР. При виде такого брильянта возникнет законный вопрос: где  вы  его
взяли? Но меня это не интересует. Не интересует потому, в частности,  что  я
знал его прежнего владельца. А вот вы не склонны ценить то, что я  не  задаю
вам неудобных вопросов.
   ГОРАНОФ. Предположим, я это ценю. Но выходит, из чувства  признательности
к вам я должен добровольно разориться.
   ГРАБЕР. В таком случае можете  предложить  этот  камень  одному  из  моих
коллег, и я буду рад вас видеть снова.
   ГОРАНОФ. Это уж мое дело, кому предлагать. Но дарить его я не намерен. Он
уже тридцать лет принадлежит мне.
   ГРАБЕР. Охотно верю. Коллекция, о которой идет речь, исчезла тридцать три
года назад. Однако, кто бы ее ни присвоил, давность тут не имеет значения. К
тому же наследники еще живы.
   ГОРАНОФ. Не понимаю, о чем вы говорите...
   ГРАБЕР. Быть может, вам понятно хотя бы то, что затронутый  вопрос  имеет
прямое отношение к цене. Ворованные камни всегда ценятся ниже. Намного ниже.
Хотя бы потому, что они нуждаются в новой огранке, а значит, и караты  будут
уже не те.
   ГОРАНОФ. Не понимаю, о чем вы говорите.
   ГРАБЕР. Триста тысяч - это большая сумма.
   ГОРАНОФ. Ладно, давайте миллион, и дело с концом.
   ГРАБЕР. Возможно, по  трезвом  размышлении  я  бы  согласился  на  триста
пятьдесят.
   ГОРАНОФ. Ну хорошо, пускай не миллион. Я согласен на девятьсот тысяч.
   - Если верить моему шефу, они сошлись на кругленькой сумме в полмиллиона,
- произносит Розмари в качестве эпилога. - Таким образом,  Граберу  достался
камень в три раза дешевле его реальной стоимости. Ничего не скажешь,  редкая
удача. Только Грабер не из тех, кто  склонен  довольствоваться  единственной
удачей, если представляются возможными девять других. Потому  что  купленный
брильянт - действительно один в  целой  коллекции  камней,  хорошо  знакомой
шефу, поскольку сам он пополнял  ее  перед  войной.  Коллекция  принадлежала
какому-то  греческому  мультимиллионеру  из  числа  крупных  судовладельцев,
которого потом ограбили нацисты. Впоследствии он умер, не исключено,  что  и
наследников уже нет в живых, если они вообще существовали, но об этом Грабер
не стал при мне распространяться.
   Она меняет позу и откидывается в угол дивана.
   - Я должна была по возможности изменить свою  внешность,  снять  квартиру
поближе к вилле Горанофа,  которую  шеф  тотчас  же  обнаружил  путем  самой
примитивной слежки. Мне  было  вменено  в  обязанность  наблюдать  за  всеми
действиями старика, чтобы  жадность  не  толкнула  его  к  другому  ювелиру,
которому он мог бы предложить остальные камни, значительно крупнее  первого,
по более высокой цене.
   Розмари замолкает, как бы пытаясь что-то вспомнить, и рассматривает  свои
туфли,  те  самые,  на  толстых  каблуках,  -  последний  крик  моды.  Потом
продолжает:
   -  В  сущности,  так  выглядела  моя  задача  лишь  в  первой   редакции,
впоследствии мне было предложено по возможности завести личное знакомство  с
Горанофом, втереться к