ой.
   - Скажите лучше: у вас хорошая фигура. Я же вам говорила, громкие слова -
не моя страсть.
   Она набрасывает полупрозрачный розовый пеньюар и направляется ко мне.
   - Кстати, - роняю я, когда она уже  совсем  близко  и  наше  столкновение
кажется почти неизбежным. - Эта ваша дружба с Пенефом...
   Во взгляде Флоры внезапно блеснул металл.
   - Я подозревала, хотя не была уверена: это Розмари вас  послала  ко  мне,
чтобы все выведать.
   - Вот и не угадали, - возражаю я  спокойно.  -  Скрывать  не  стану,  моя
симпатия  к  вам  действительно  сочетается   с   определенными   интересами
практического порядка. Но может ли подобное сочетание приятного  с  полезным
удивить женщину с таким трезвым умом? И чтобы не было недомолвок,  я  должен
вас заверить: Розмари к этому не имеет никакого отношения.
   Она стоит передо мной, держа руки на бедрах, нисколько не стесняясь своей
наготы или не подумав о ней, и взвешивает мои слова. Затем садится, но не  в
интимной близости со мной, а в соседнее кресло,  закидывает  ногу  на  ногу,
демонстрируя свои массивные бедра, и сухо говорит:
   - Ну хорошо, мой мальчик, я слушаю.
   - Да, но прежде,  чем  мы  перейдем  к  откровенному  разговору,  мне  бы
хотелось, чтобы вы  ответили  на  мой  первый  вопрос:  эта  ваша  дружба  с
Пенефом...
   - Отвечаю! - прерывает меня Флора. - Этот кретин вне игры. Так же как эта
ваша дурочка.
   - В таком случае дело в следующем... Я рассказываю ей без лишних  слов  -
она ведь дала мне понять, что не любит пустых фраз, - все, что я знаю  о  ее
жизни и планах, о ее связи с Бруннером, о ее интересе к покойному  Горанову,
а значит, и к  Пеневу  и,  естественно,  о  том,  что  ее  конечная  цель  -
брильянты.
   - Я верю, что откровенный тон нашей беседы не позволит вам оспаривать все
эти бесспорные вещи, - заключаю я.
   - Я не говорю ни "да", ни "нет", - отвечает она, -  я  вообще  ничего  не
скажу, прежде чем не услышу главное: какую цель преследует сам господин Пьер
Лоран?
   - Пока что ответ будет негативный: брильянты его не интересуют.
   - Все так говорят. В наше время альтруистов хоть пруд пруди.
   - Хватит вам иронизировать,  лучше  рассудите  логически.  Если  бы  меня
интересовали брильянты, разве стал бы я  открываться  перед  вами,  заведомо
зная, что вы сами их ищете?
   - Может, вы хотите  втереться  в  доверие,  чтобы  поставить  подножку  в
удобный момент. Или рассчитываете на то, что с вами поделятся. Только я, мой
мальчик, делиться не люблю. - Она молчит какое-то время, потом поясняет: - Я
вам это высказываю просто так, в качестве гипотезы.
   Гипотеза или нет, но звучит достаточно ясно. Как и следовало ожидать, эта
команда тоже охотится за брильянтами. Будем  надеяться,  что  ее  интересуют
только брильянты.
   - Вот видите, дорогая, у меня нет никаких поползновений завладеть  вашими
камнями. Зато я бы вам пригодился в обнаружении их.
   - Каким образом?
   - Снабдил бы вас кое-какими сведениями.
   - В обмен на что?
   - В обмен на кое-какие сведения.
   - "Кое-какие"... Это слишком туманно, - недовольно бормочет она.
   - Когда вы создадите мне необходимые условия, я буду конкретней.
   - Говорите яснее. Что вы имеете в виду?
   - Я должен повидаться с Бруннером. Она откидывается на  спинку  кресла  и
смеется не особенно веселым смехом.
   - Это все?
   - Это только начало.
   - Странный вы человек, Лоран. Опасаетесь Флоры, а ищете встречи с Максом.
Да Макс вас сотрет в порошок, если только усомнится в чем-нибудь.
   - Такой опасности не существует.
   - Вам видней. Что касается встречи с Бруннером, то этот маленький подарок
вы от меня получите, мой мальчик. - Затем она поднимается  с  кресла,  снова
ставит руки на бедра и спрашивает деловым тоном: - Так мы будем ложиться?
   - Мы же затем и пришли... - отвечаю я.
   Я просыпаюсь с мыслью, что в такое теплое время давно пора убрать  ватное
одеяло. Одеяло мне заменяет Флора - ее дородные белые руки заключили меня  в
крепкие объятия... Другая моя забота касается  несчастного  Бенато.  Похоже,
что и сегодня ему суждено начать рабочий день, а  может  быть,  и  закончить
обед без меня.
   Я пытаюсь высвободиться из могучих объятий этой роскошной женщины, но  во
сне она прижимает меня к себе еще  крепче.  Я  уже  исхожу  потом.  Вот  это
объятия! Придется выждать какое-то время.
   Истомленная переживаниями в кабаре, а затем  ночными,  Флора  освобождает
меня от своих объятий только в девятом часу. Но должен признать,  что,  едва
открыв  глаза,  она  проявляет  завидную  активность.  Несколько  энергичных
приседаний и наклонов, несколько минут под душем, и мы уже сидим за кухонным
столом перед обильным завтраком.
   - А ты мне нравишься, мой мальчик, - говорит хозяйка, протягивая  руку  к
булочкам, только что доставленным из пекарни. - Хотя я вправе  обижаться  на
тебя.
   В отличие от Розмари она в первую же ночь перешла на "ты".
   - Обижаться, за что?
   - За твое недоверие. Перешагиваешь Флору, ищешь Бруннера...
   - Недоверие здесь ни при чем, это диктуется  необходимостью:  нужные  мне
сведения я могу получить не от тебя, а от Бруннера.
   Флора задерживает на мне задумчивый взгляд, словно соображая, что же  это
за сведения такие: приятелю ее они известны, а  ей  -  нет.  Затем  пожимает
плечами.
   - Так уж и быть. Хотя было бы куда лучше, если бы вели  переговоры  мы  с
тобой вдвоем - два представителя торговых фирм, не так ли?
   - Ты, в сущности, кого представляешь?
   - Тебе это известно: Макса Бруннера.
   - Бруннер - это не фарфоровый завод.
   - А при чем тут фарфоровый завод?
   - Значит, ты его послушное орудие.
   - А почему не наоборот?
   - Потому что он дергает за нитки.
   - Бог ты мой! - вскидывает она брови. - Если он начнет дергать за  нитки,
то до такой степени запутается в них, что даже мне его не высвободить.
   - А ты не боишься, что, завладев добычей, он может махнуть на тебя рукой?
   Она смеется коротким и невеселым смехом:
   - Скорее я могла бы махнуть на него рукой.  Но  не  стану  этого  делать.
Одинокой женщине, мой мальчик, всегда нужен домашний пес.
   Глава седьмая
   До  недавнего  времени  это  заведение,  вероятно,   представляло   собой
обыкновенный подвал,  заваленный  всяким  хламом.  Но  вот,  распространяясь
неведомыми путями,  сексуальная  революция  докатилась  и  до  этих  мест  -
возможно, как ее далекий и робкий отголосок. Афиши "Казино де  Пари"  начала
века, несколько  красных  фонарей  в  нишах,  десяток  столиков,  освещенная
прожекторами  эстрада  -  и  вот  уже  подвал  превратился  в  берлогу,  где
немногочисленная местная богема может созерцать разгул эротических страстей.
   Это второе и последнее ночное заведение в  добропорядочном  Берне  рангом
значительно ниже "Мокамбо", но, вероятно, значительно интереснее  его,  если
судить по  тому,  что  народу  здесь  полным-полно.  Магнитофон,  заменяющий
дорогостоящий и совершенно  ненужный  в  этом  подвале  оркестр,  с  помощью
усилителей наполняет зал почти невыносимой поп-истерией.  Избыток  децибелов
контрастирует, однако, с нехваткой освещения, и я довольно долго  блуждаю  в
красном полумраке между столиками, пока  не  обнаруживаю  интересующую  меня
личность.
   - Вы позволите?
   Личность бросает взгляд в мою сторону  и  безразлично  пожимает  плечами.
Затем снова смотрит в мою сторону и, видимо, узнает меня, потому что бледная
физиономия субъекта  вытянулась  еще  больше,  а  острые  глазки  беспокойно
забегали.
   - Виски? -  спрашивает  кельнер,  которому  здешняя  суматоха  не  мешает
заметить мое появление.
   Я киваю и, видя во рту соседа  незажженную  сигарету,  услужливо  подношу
зажигалку. Однако  человек  внезапно  шарахается  в  сторону,  словно  пламя
обожгло его, и бормочет:
   - Мерси, я не курю.
   - Но вероятно, прежде курили? - задаю ему вопрос только для  того,  чтобы
начать разговор.
   - Курил, и еще как. Но однажды врач предупредил меня, что, если буду  так
много курить, долго не проживу. Грудь у меня  не  совсем  в  порядке.  -  Он
замолкает и больше не смотрит в мою сторону -  все  его  внимание  поглощено
женщиной,  внезапно  появившейся  на  эстраде  под  предупредительный   гром
воспроизводимых магнитофоном ударных инструментов.
   У меня нет представления о программе в "Мокамбо", гак как  в  тот  вечер,
раньше времени похищенный Флорой, я был лишен возможности ее посмотреть. Что
касается здешней программы, то ей, конечно, далеко до классических  традиций
знаменитого "Казино де Пари". Вышедшая на  эстраду  дама,  вполне  очевидно,
прибыла сюда не из  Парижа,  а  из  какого-нибудь  вертепа  превращенного  в
развалины Бейрута. Чересчур жирная и весьма подвижная, она пытается сочетать
восточный танец живота с американским стриптизом -  постепенно  стаскивая  с
себя свои эфирные вуали и обнажая все, чем  одарила  ее  природа,  она  лихо
вертит бедрами под завывания усилителей, и телеса ее трясутся, словно желе.
   Мой сосед, весь превратившийся в слух и зрение,  видимо,  по  достоинству
оценивает эротическую сгущенность номера. И все же у меня такое чувство, что
ему что-то мешает полностью сосредоточиться. Надеюсь, причина не во мне.
   Показав публике все, что можно было, и  не  оставив  после  себя  ничего,
кроме пары  туфель,  толстуха  исчезает  за  занавесом,  вертя  на  прощание
увесистым задом, и тут же на эстраде появляется ее  антипод  -  длиннущая  и
ослепительно белая представительница северной расы,  основательно  одетая  в
шелка и  меха,  так  что,  очевидно,  потребуется  уйма  времени,  пока  она
окончательно разденется.
   Однако я не намерен дремать здесь до поздней ночи, да и события принимают
такой оборот, что мне совсем не до развлечений, поэтому я вынужден ненадолго
отвлечь внимание соседа от очередного сексуального блюда.
   - Я пришел сюда не ради стриптиза, господин  Пенев,  а  для  того,  чтобы
сказать вам несколько слов. В ваших интересах внимательно выслушать их,  мне
кажется.
   Человек стрельнул в меня глазами и, как ни странно, снова вперяет  взгляд
в скандинавку, которая уже отбросила жакет из искусственной белки и занялась
платьем.
   - Я не добивался встречи с вами, -  бормочет  Пенев.  -  Но  если  хотите
что-то сказать, говорите. Я не глухой.
   - Мне нужны досье агентуры. Агентуры Горанова.
   Сосед, снова коротко взглянув  на  меня,  устремляет  взгляд  на  длинную
белотелую самку, которая уже на подступах к кружевному белью.
   - Досье? - глухо произносит он.  -  И  что  еще?  Сверхзвуковой  самолет,
атомная бомба, космическая ракета? Делайте любые заявки, я к вашим услугам.
   -  Видите  ли,  Пенев,  не  лучше  ли  нам  обойтись  без  этих  досадных
вступлений? Ваше недоумение кажется таким  наивным.  Вам  сказано  предельно
ясно: мне нужны досье. К этому можно добавить лишь одно:  времени  у  нас  в
обрез.
   - Лично мне торопиться некуда...
   - Однако те, что идут за вами по пятам,  торопятся.  Мне  трудно  судить,
насколько вы в курсе, но с некоторых пор вы находитесь под наблюдением. И не
стану удивляться, если и сейчас за вами следит кто-нибудь из присутствующих.
   - А с какой стати вы проявляете такую заботу обо мне? -  замечает  сосед,
не отрывая глаз от эстрады. - Если вы все  время  суете  свой  нос  куда  не
следует и бредите всякими там агентурами, вам лучше о себе подумать.
   - Я думаю о нас обоих. Не потому, что питаю к вам особую  симпатию,  а  в
силу того, что так сложились обстоятельства: я разыскиваю то, что  находится
у вас, а вы - то, что у меня. К этому и сводится мое предложение: вы  должны
отдать то, что нужно мне, и получить взамен то, что нужно вам. Надеюсь,  вам
ясно?
   - Не совсем, - слегка качает своей острой головой мой собеседник. - Я уже
слышал, что вы ищете, но не могу понять, что я сам ищу.
   - Брильянты.
   Наконец-то Пенев благоволит отвести глаза от сцены, хотя  именно  в  этот
момент северная красавица, усевшись на  стул  в  бесстыдной  позе,  начинает
стаскивать чулки. Она их скатывает с  такой  досадной  медлительностью,  как
будто рассказывает бесконечно длинный и скучный анекдот.  Старый,  бородатый
анекдот.
   - Вы не могли бы объяснить поточней? - спрашивает Пенев, вынимая изо  рта
уже совершенно размокшую сигарету и бросая ее в пепельницу.
   - Я сказал - брильянты. Брильянты, оставленные Горановым, которые вам вот
уже столько времени покоя не дают. И напрасно вы надеетесь докопаться до них
с помощью Виолеты, Флоры  или  собственными  усилиями  Совершенно  напрасно,
Пенев. Потому что они у меня.
   - Досье... Брильянты... Чушь какая-то, - бубнит пренебрежительно сосед.
   Однако  тот  факт,  что  он  утратил  всякий  интерес  к  номеру  длинной
скандинавки,  говорит  о  другом.  Пенев  достает   из   кармана   коробочку
"Лаки-страйк" без фильтра - при его  "холодном"  курении  всегда  пользуются
сигаретами без фильтра - и вставляет в угол рта новую сигарету.
   - Вы, похоже, и в самом деле не даете  себе  отчета,  что  происходит,  -
спокойно говорю я. - Чтобы продлить жизнь, вы воздерживаетесь от курения.  А
вам и невдомек, что  имеются  все  предпосылки  к  тому,  чтобы  ваша  жизнь
сделалась такой короткой, как эта сигарета,  которую  вы  без  конца  жуете.
Люди, убравшие Горанова, собираются убрать и Пенева.  Вполне  возможно,  они
уже готовы к этой операции, и, если вы хотите уцелеть, не тратьте  время  на
разговоры и отбросьте всякое притворство.
   Реплика оказалась  достаточно  длинной,  чтобы  артистка  успела  стащить
чулки, а Пенев - побороть колебания.
   - Зачем вам досье? - вдруг спрашивает он и торопится добавить: - Если они
вообще существуют.
   - В них  значатся  имена  моих  близких,  а  им  больше  не  хотелось  бы
фигурировать в этих досье, они желают в будущем спать спокойно.
   - Значит, вы болгарин? - спрашивает мой сосед на родном языке.
   - А вы за кого меня приняли? За американского негра? - отвечаю на том  же
языке.
   Он не реагирует на эти слова и погружается в свои мысли, а  тем  временем
высокая  женщина  на  эстраде  царственным  жестом  отбрасывает  в   сторону
бюстгальтер и приближается к апогею своего номера - ей осталось освободиться
от трусов. И, поскольку мой собеседник даже в  этот  напряженный  момент  не
поднимает взгляда на красотку и поскольку его размышления, по моему  мнению,
слишком затянулись, я ощущаю потребность прийти ему на помощь:
   -  Должен  вас  предупредить:  если  вы  прикидываете,  как   бы   спасти
собственную жизнь, пустив в расход мою, то вы допускаете роковую ошибку. Сам
факт, что я открылся вам, говорит о том, что тыл у меня надежно защищен. При
малейшей попытке предательства вас  мигом  ликвидируют.  Люди,  готовые  это
сделать, всегда начеку, Пенев. Они не выпустят вас из  поля  зрения,  и  вам
нигде не укрыться от пули. - И так как дело  и  без  того  зашло  далеко,  я
позволяю себе добавить: - В сущности, пулю  вы  уже  давно  заслужили.  И  я
проявляю большое великодушие, предоставляя вам амнистию А оттого, что вместе
с амнистией я даю вам и брильянты, мое великодушие  представляется  поистине
фантастичным.
   - Чем  фантастичнее  предложение,  тем  меньше  доверия  оно  внушает,  -
отвечает Пенев, и ответ его не лишен основания.
   - Вы прекрасно понимаете: люди, которых  я  представляю,  брильянтами  не
интересуются, особенно крадеными.
   - А что это, в сущности, за брильянты, о которых вы все время толкуете? -
спрашивает он ради небольшой проверки.
   -  Многокаратовые.  Потрясающая  коллекция.  Разложенные  со   вкусом   в
небольшой черной коробочке.
   - Сколько их?
   - Девять.
   - Вот и обмишурились вы, - качает головой Пенев. - Их ровно десять штук.
   - Было десять. Только один из них попал на рынок,  где  сбывают  краденые
вещи. Так что теперь их девять.
   Он, разумеется,  отлично  знает,  сколько  их,  просто  ему  понадобилось
выяснить,  насколько  я  в  курсе  дела.  Уже  исчезла  со   сцены   высокая
скандинавка, чтобы предоставить место мулатке с умопомрачительными формами в
легком ситцевом  платье.  Эта  явно  работает  в  соответствии  с  лозунгом:
"Берегите время!"
   - И нечего вам мудрить, - советую я Пеневу.  -  Будете  долго  мудрить  -
сделка может и не состояться. У вас не так много времени, чтобы собрать свои
пожитки и исчезнуть.
   - Кстати, как вы себе представляете эти досье? - спрашивает Пенев, только
теперь подняв голову, чтобы посмотреть мне в глаза.
   - Их внешний вид меня нисколько не интересует. И то, как они заполнены. И
шифр, если им пользовались.
   - Шифра нет, - успокаивает меня Пенев.  -  Но  есть  другое:  эти  досье,
гражданин, были разрезаны по вертикали  на  три  полосы.  Десять  листов,  и
каждый был разрезан на три полосы, таким образом, всего получилось  тридцать
полос, не так ли? Ну вот. Но если дойдет до сделки, я смогу  предложить  вам
только десять полос из общего количества.
   - А где остальные?
   - В двух различных местах.
   - Но вам, конечно, известны эти места.
   - Одно - да. Что касается другого, об этом спросите у Горанова.
   - А где первое?
   - А брильянты?
   - О брильянтах не беспокойтесь. Я могу вручить их вам сегодня же.
   - Когда вручите, тогда я вам обо всем и расскажу. И  десять  полос  досье
заодно передам.
   - Условия сделки, которые вы мне предлагаете, неравноценны.
   - Я вам ничего не предлагаю. Это вы предлагаете.
   - И все же они неравноценны.
   - Я не в состоянии дать вам больше того, что  у  меня  есть,  -  пожимает
плечами Пенев.
   - А что содержат ваши "полосы"?
   - Самое главное: псевдонимы. Листы, как я уже сказал, были  разрезаны  на
три части. На одной - псевдонимы, на другой - подлинные имена, а на  третьей
записаны данные о характере деятельности.
   - Но псевдонимы далеко не самое главное.
   - Для нас они - самое главное, потому что мы под ними работаем. Во всяком
случае, чем я располагаю, то предлагаю.
   - Вы мне предлагаете сущий пустяк. Я рассчитывал на другое.
   - Может, и я рассчитывал на другое, но, как видите, дошел  до  того,  что
вступаю в сделку с таким вот, как вы... - мрачно бормочет он и  разминает  в
пепельнице мокрую сигарету.
   Конечно, для него это предел падения - теперь, когда  факт  предательства
для него позади, он отчасти соглашается раскрыть его механизм, с тем  чтобы,
нагрев на этом руки, скрыться в неизвестном направлении.
   Мулатка в рекордное время стащила с себя почти все, что на ней было,  но,
как оказалось, это лишь скромное вступление, а главная часть ее  действия  -
какой-то бесконечный бешеный танец под бешеный визг магнитофона.
   - Я должен вам сказать еще несколько слов,  -  предупредил  я.  -  А  что
касается обмена товаром, предлагаю произвести его этой же ночью...
   Этой же ночью. Доверие хозяев к слуге - если оно вообще существовало -  в
последние дни начисто пропало. За Пеневым установлено наблюдение, и ему  это
хорошо известно. Однако после того, как я вошел с ним в контакт - а  в  этом
была настоятельная необходимость, - я и сам могу оказаться под  наблюдением.
какой бы правдоподобной ни казалась  версия  о  нашей  случайной  встрече  в
случайном заведении. Так что надо спешить.
   Горсть брильянтов достоинством в миллионы  долларов  способна  затуманить
мозги даже самому  расчетливому  пройдохе  Произошло  это  и  с  Пеневым  Он
похвалялся Флоре, что собирается купить себе виллу - конечно же,  за  деньги
ЦРУ. Но вот ЦРУ отстраняет его от  участия  в  сделке,  и  в  торговом  зале
объявляется Кениг. Открытый выход на сцену Кенига, так  же  как  неожиданное
появление наследницы, о существовании которой никто не подозревал, порождает
у Пенева страх, что добыча, которую он столько времени стерег, может от него
уйти. Это толкает его на  своевольные  действия  К  примеру,  он  неотступно
следит за Виолетой, что не могло быть не замечено такими людьми, как  Кениг,
хотя, вероятно, никто ему такого поручения не давал. Не исключено также,