-то,  кому  бы  он  смог
полностью доверять. Ты дала ему это...
     Она ничего не сказала, но по глазам видно было, что  она  вспоминает,
словно солнечный луч осветил зеленые глубины неподвижного пруда.
     - И когда он поверил тебе, не было ничего, что бы ты  не  могла  дать
своим хозяевам. Твоя ценность увеличилась многократно...
     Он продолжал негромко говорить, а снаружи умирал день в буре  алых  и
пурпурных вспышек, освещение в каюте слабело, и скоро  в  ней  можно  было
различить только лицо Магды. Бледное  напряженное  лицо.  Она  внимательно
выслушивала обвинения, перечисление предательств и обманов. Только  иногда
делала легкий отрицательный жест, качала головой или сжимала пальцами  его
руку. Иногда ненадолго закрывала глаза, словно не могла  принять  особенно
жестокое воспоминание, и раз или два болезненным шепотом восклицала:
     - О, Боже, Питер! Это правда!
     Он рассказывал, как у нее постепенно  вырабатывался  вкус  к  власти,
которой она владела как жена Аарона Альтмана, как это стремление к  власти
усиливалось по мере того, как слабели  силы  Аарона.  Как  она  наконец  в
некоторых вопросах стала возражать самому барону.
     - Например, в вопросе о поставке оружия правительству Южной Африки, -
сказал Питер, и она кивнула и сделала одно из своих редких замечаний:
     - Да.  Мы  спорили.  Один  из  немногих  наших  споров.  -  Она  чуть
улыбнулась, словно какому-то  глубоко  личному  воспоминанию,  которое  не
могла разделить даже с ним.
     Он  рассказывал,  как  вкус  к  власти,  стремление  к  ее   приметам
постепенно развеивало ее прежние политические идеалы, как  хозяева  начали
понимать, что теряют ее, о том, как  они  пытались  вернуть  ее  под  свой
контроль.
     -  Но  теперь  ты  была  слишком  сильна,  чтобы  поддаться  обычному
давлению. Ты проникла в связи Аарона  с  "Моссадом",  и  это  давало  тебе
защиту.
     - Невероятно! - прошептала она. -  Все  так  похоже,  так  похоже  на
правду. - Он ждал, чтобы она пояснила свои слова, но она жестом  попросила
его продолжать.
     - Когда тебе пригрозили, что выдадут барону как агента коммунистов, у
тебя не оставалось выбора, Тебе нужно было  избавиться  от  него...  И  ты
сделала это таким образом, что  не  только  избавилась  от  угрозы  своему
существованию, но и получила контроль над "Альтман Индастриз", а  вдобавок
свободные двадцать пять миллионов для дальнейших действий. Ты организовала
похищение  и  убийство  Аарона  Альтмана,  выплатила  себе  двадцать  пять
миллионов и лично проконтролировала их передачу, вероятно, на кодированный
счет в Швейцарии...
     - О, Боже, Питер! - прошептала  она,  и  в  темноте  каюты  глаза  ее
казались бездонными и огромными, как пустые пещеры в черепе.
     - Это правда? - впервые спросил подтверждение Питер.
     - Это слишком ужасно. Пожалуйста, продолжай.
     - Все прошло так хорошо, что перед тобой  открылся  целый  мир  новых
возможностей. Примерно в это время ты стала Калифом. Захват 070, вероятно,
не первый удар после убийства Аарона Альтмана, могли быть и другие. Вена и
министры ОПЕК, деятельность "Красных бригад" в Риме - но при взятии 070 ты
впервые воспользовалась именем Калиф. И получилось бы,  если  бы  один  из
офицеров не нарушил приказ. - Он указал на себя. - Только это остановило -
и тут я впервые привлек твое внимание.
     В каюте теперь совершенно стемнело, и Магда протянула руку и включила
свет для чтения,  передвинула  реостат,  чтобы  освещение  было  мягким  и
золотистым. И  при  этом  свете  серьезно  разглядывала  его  лицо,  а  он
продолжал.
     - К этому времени через свои источники - вероятно, через  "Моссад"  и
почти несомненно через французскую разведку - ты  узнала,  что  на  Калифа
кто-то  начал  охотиться.  Этот  кто-то  оказался  Кингстоном  Паркером  и
"Атласом", и я был идеальным человеком, который мог  бы  подтвердить,  что
охотник - Паркер. И я же легче других  мог  бы  убить  его.  У  меня  есть
специальная подготовка и способности к такой работе. Я мог  подобраться  к
нему близко, не вызывая подозрений, и нужен был только сильный мотив...
     - Нет, - прошептала она, не в силах оторвать взгляд от его лица.
     - Все совпадает, - сказал он. - Все. - И она не ответила.
     - Получив палец Мелиссы-Джейн, я был готов на все...
     - Меня сейчас стошнит.
     - Прости. - Он протянул  ей  стакан,  и  она  отпила  немного  темной
жидкости, слегка подавившись при этом. Потом немного посидела с  закрытыми
глазами, прижимая руку к горлу.
     - Ну, как? - спросил он наконец.
     - Прошло. Продолжай.
     - Все складывалось прекрасно, если бы не этот звонок из Ирландии.  Но
этого никто не мог предвидеть, даже Калиф.
     - Но ведь у тебя нет никаких доказательств! - возразила  она.  -  Это
все предположения. Нет доказательств, что я Калиф.
     - Есть, - негромко ответил он. - О'Шоннеси, глава  банды,  похитившей
Мелиссу-Джейн, дважды звонил по телефону. По номеру Рамбуйе 47-87-47.
     Она молча смотрела на него.
     - Видишь ли, он докладывал своему  хозяину,  Калифу.  -  Он  ждал  ее
ответа. Его не было, и, помолчав минуту, он продолжал рассказывать о  том,
как готовился к ее убийству: места, которые он  выбрал  на  скачках  и  на
авеню Виктора Гюго, и она вздрогнула, словно ощутив прикосновение  крыльев
черного ангела.
     - Я была бы там, - призналась она. -  Ты  выбрал  два  лучших  места.
Шестого на следующем месяце Ив специально показывает мне  свои  модели.  Я
обязательно была бы там.
     - Но ты уберегла меня от забот. Пригласила меня сюда. Я знал, что это
приглашение на смерть; ведь я знаю о тебе, знаю, что ты Калиф. Я видел это
в твоих глазах во время нашей встречи в аэропорту "Орли". Видел это в том,
как ты избегаешь меня, не даешь выполнить то, что я должен был сделать.
     - Продолжай.
     - Ты приказала обыскать меня, когда я вышел на Таити-Фааа.
     Она кивнула.
     - Ты и твои серые волки обыскали мою комнату вчера вечером, и ты  все
приготовила на сегодня. Я знал, что должен ударить первым, и ударил.
     - Да, - прошептала она. - Ударил. - И потерла свое горло.
     Он пошел снова наливать вино из бара за переборкой,  вернулся  и  сел
рядом с ней.
     Она чуть пошевелилась, переместилась  в  его  объятиях,  и  он  молча
держал ее. Рассказ измотал его, тело болело, но он  был  рад,  что  сказал
все, все равно что вскрываешь опухоль -  когда  выходит  гной,  становится
легче, теперь может начаться выздоровливание.
     Он чувствовал, что и она устала, ее  стройное  тело  обвисло,  но  ее
истощение глубже, слишком многое она испытала. И когда  он  поднял  ее  на
руки, она не возражала. Как спящего ребенка, он отнес ее в каюту хозяина и
положил на койку.
     В ящике под койкой нашел подушку и одеяло. Лег рядом с ней, под одним
одеялом, и она аккуратно вписалась в  изгиб  его  тела,  слегка  прижалась
спиной к его груди, твердые круглые  ягодицы  придимались  к  его  бедрам,
голову она положила ему на руку, другой рукой он держал  ее,  и  рука  его
естественно легла ей на грудь. В такой позе, прижавшись друг к другу,  они
уснули, и когда он повернулся,  она,  не  просыпаясь,  тоже  пошевелилась,
изменила позу, прижавшись к его спине, прижав лицо  к  шее,  обхватив  его
одной рукой и ногой, словно пыталась поглотить его.
     Однажды он проснулся, и ее не было, и его удивила сила тревоги; сотни
новых сомнений и страхов окружили его в темноте,  потом  он  услышал  звук
льющейся жидкости и успокоился. Вернувшись, она сняла свой костюм и  легла
нагая, и тело его казалось ему нежным и уязвимым.
     Проснулись они вместе, когда каюту залили  лучи  солнца  через  левый
иллюминатор.
     - Боже, должно быть, уже полдень. -  Она  села  и  отбросила  длинную
гриву темных волос на загорелые обнаженные плечи. Но когда Питер попытался
встать, он застыл и застонал.
     - Qu'a tu, cheri? [Как ты, милый? (фр.)]
     - Должно быть, побывал в бетономешалке, - застонал он. Синяки затекли
за ночь, порванные мышцы и сухожилия протестовали при каждом движении.
     - Для нас обоих есть только  одно  лечение,  -  сказала  она.  -  Оно
состоит из трех частей.
     И помогла ему встать с койки, словно он старик. Он чуть преувеличивал
свои страдания, чтобы она посмеялась. Смех ее звучал чуть хрипло, но голос
стал чище и сильней, и на свои собственные ушибы  она  почти  не  обращала
внимания, когда вела его на палубу.  Она  восстанавливалась,  как  молодая
превосходно подготовленная породистая лошадь.
     Они спрыгнули с доски для ныряния на корме яхты и поплавали.
     - Действует, - признался Питер, когда теплая  соленая  вода  смягчила
боль в теле. Плыли они рядом, оба нагие, вначале медленно, потом  быстрее,
перейдя от спокойных гребков к закидыванию рук за голову, доплыли до  рифа
и здесь остановились, тяжело дыша от усталости.
     - Лучше? - спросила она, и волосы плавали вокруг  нее,  как  щупальца
прекрасного водяного растения.
     - Гораздо лучше.
     - Обратно я тебя перегоню.
     Они добрались до яхты одновременно и пошли в кубрик,  смеясь,  тяжело
дыша и разбрызгивая воду. Но когда  он  потянулся  к  ней,  она  позволила
только легкую ласку и оторвалась от него.
     - Вторая фаза лечения.
     Она работала на кухне, повязав  только  цветастый  передник,  который
прикрыл темный крвоподтек на животе.
     - Никогда не думал, что передник может быть таким провоцирующим.
     - Тебе полагается готовить кофе, -  укорила  она  его  и  подтолкнула
игриво ягодицами.
     Она приготовила золтистый мягкий омлет, и они ели его на  палубе  под
солнцем. Пассат гнал  по  небу  стаи  пушистых  серебряных  облаков,  а  в
промежутках небо казалось особенно ярко-синим.
     Ели они с огромным аппетитом, потому что яркое новое утро,  казалось,
сняло настроение обреченности, охватившее их накануне.  Никто  из  них  не
хотел нарушать это новое настроение, и они болтали какой-то несущественный
вздор, восхищались красотой дня и бросали крошки хлеба чайкам, как дети на
пикнике.
     Наконец она села ему на колени и сделал вид, что считает пульс.
     - Пациенту гораздо лучше, - заявила она. -  Вероятно,  он  достаточно
силен, чтобы выдержать третью фазу лечения.
     - А что это за фаза? - спросил он.
     - Питер, cheri, хоть ты и англичанин, но не настолько же туп. - И она
поерзала у него на коленях.
     Они любили друг друга в теплом солнечном свете, на одном из  матрасов
для плавания, и ветер словно гладил их тела невидимыми пальцами.
     Началось все с подшучивания и смеха, легких вздохов открытия  заново,
приветственного и одобрительного шепота - потом все  изменилось,  налилось
почти невыносимым напряжением, буря чувств уносила все  безобразие  и  все
сомнения. Поток захватил их и понес, беспомощных, в  неведомые  измерения,
откуда словно нет пути назад. Все остальное казалось несуществующим.
     - Я люблю тебя! - восклицала она, как будто  отрицая  все,  что  была
вынуждена делать. - Я только тебя люблю! - Это был крик из  самой  глубины
души.
     Им потребовалось очень много времени, чтобы вернуться издалека, снова
стать двумя отдельными людьми, но когда это произошло, оба  почувствовали,
что  больше  никогда  не  смогут  разъединиться  полностью.  Их   единство
значительнее, чем просто единство двух тел, и это знание отрезвило их и  в
то же время дало новые силы и глубочайший подъем. Они  не  могли  выразить
это в словах, просто знали.


     Они спустили с кормы большую надувную шлюпку "Авон С 650" и поплыли к
берегу, подтянули свое резиновое судно выше  уровня  воды  и  привязали  к
стволу пальмы.
     Потом, держась за руки,  пошли  в  глубь  острова,  пробираясь  между
птичьими гнездами, выцарапанными в земле. С полдесятка разновидностей птиц
генздились вместе, в  одной  большой  колонии,  занимавшей  большую  часть
двадцатиакрового острова. Размеры и цвет  яиц  колебались  от  больших,  с
гусиное,  холодно-синих  до  мелких,  с  куриное,  пестрых,  в   свободном
неповторящемся пятнистом рисунке. Птенцы либо уродливые, с телами,  словно
обваренными кипятком,  либо  привлекательные,  как  в  мультфильмах  Уолта
Диснея. Остров заполнял неперывный шорох тысяч птичьих крыльев и  крики  и
писк дерущихся и спаривающихся птиц.
     Магда знала зоологические названия каждого  вида,  район  обитания  и
привычки, а также шансы на гибель или выживание в изменяющейся  экосистеме
океанов.
     Питер терпеливо слушал, чувствуя,  что  за  этим  лепетом  и  деланой
веселостью скрывается желание подготовиться к ответу на обвинения, которые
он предъявил ей.
     В конце острова  рос  одинокий  большой  бальзамический  тополь,  его
густая зеленая крона широко раскинулась над белым песком.  Солнце  светило
уже нестепимо ярко, жара и влажность окутывали их, как шерстяным  одеялом,
которое окунули в кипяток.
     Они с благодарностью устремились в тень тополя, сели рядом на  песок,
глядя через спокойные воды лагуны на силуэт главного острова в пяти  милях
от них. На таком расстоянии и под таким углом не видно было ни зданий,  ни
причала, и у Питера появилась иллюзия первобытного  рая,  где  они  только
вдвоем: первый мужчина и первая женщина - на свежей и невинной земле.
     Но первые же слова Магды сразу разрушили эту иллюзию.
     - Кто приказал тебе убить меня, Питер? Как был отдан этот  приказ?  Я
должна знать, прежде чем расскажу тебе о себе.
     - Никто, - ответил он.
     - Никто? Не было такого послания, как то, в  котором  тебе  приказали
убить Паркера?
     - Нет.
     - А  сам  Паркер  или  Колин  Нобл?  Они  не  приказывали  этого?  Не
предлагали?
     - Паркер подчеркнуто  приказал  мне  не  делать  этого.  Тебя  нельзя
трогать, пока тебе не будет предъявлено обвинение.
     - Это было твое собственное решение? - настаивала она.
     - Это был мой долг.
     - Чтобы отомстить за дочь?
     Он  колебался,  не  хотелось  так  говорить,  но   потом   откровенно
признался:
     - Да, это главное. Мелисса-Джейн. Но  я  считал  также  своим  долгом
уничтожить зло, способное на  захват  070,  похищение  и  убийство  Аарона
Альтмана и искалечение моей дочери.
     - Калиф все о нас  знает.  Понимает  нас  лучше,  чем  мы  сами  себя
понимаем. Я не трусиха, Питер, но сейчас я по-настоящему боюсь.
     - Страх - его  главное  оружие,  -  согласился  Питер,  и  она  молча
придвинулась, приглашая его к физическому контакту. Он положил руку на  ее
обнаженные загорелые плечи, и она легко прислонилась к нему.
     - Все, что ты говорил обо мне вчера вечером, правда, только выводы  и
заключения неверны. Смерть папы, одинокие годы в чужих семьях... я  помню,
как лежала без сна ночами  и  пыталась  приглушить  одеялом  звуки  плача.
Возвращение в Польшу, да, это было, и школа в Одессе - все  было.  Я  тебе
когда-ниубдь расскажу об Одессе, если ты захочешь...
     - Не думаю, что захочу, - сказал он.
     - Наверно, это мудрое решение; хочешь услышать о возвращении в Париж?
     - Только если это необходимо.
     - Хорошо, Питер. Были мужчины. Для этого меня отобрали и  учили.  Да,
были... - Она  замолчала,  взяла  его  лицо  в  ладони,  повернула,  чтобы
посмотреть ему в глаза. - Это как-то меняет наши отношения?
     - Я люблю тебя, - твердо ответил он.
     Она долго смотрела ему в глаза, искала признаки обмана, но не нашла.
     - Да. Это так. Ты говоришь правду.
     Облегченно вздохнула и прижалась  головой  к  его  плечу,  заговорила
негромко, со своим легким акцентом и редкими ошибками в построении фраз.
     - Мне не нравились мужчины, Питер. Я думаю, именно поэтому я  выбрала
Аарона Альтмана. Один мужчина, да, я тогда могла  уважать  себя...  -  Она
слегка пожала плечами. - Я выбрала Аарона, и Москва  согласилась.  Как  ты
сказал, это была трудная работа.  Вначале  я  должна  была  завоевать  его
уважение. До этого он никогда не уважал женщин.  Я  доказала  ему,  что  с
любой работой, которую он мне поручал, справляюсь не хуже мужчин. А  когда
завоевала  уважение,  последовало  все  остальное...  -  Она  помолчала  и
негромко  рассмеялась.  -  Жизнь  выкидывает  забавные  трюки.  Вначале  я
обнаружила, что он мне нравится, потом я научилась тоже  уважать  его.  Он
был большой уродливый бык, но сила и власть... Огромная сила и власть, как
космическая сила, она стала центром моего  существования.  -  Она  подняла
голову и коснулась щеки Питера губами. - Нет, Питер. Я так и  не  полюбила
его. Я благоговела перед ним, как  первобытный  дикарь  благоговеет  перед
молнией и громом. Так это было. Он заполнил мою жизнь - больше, чем  отец,
больше, чем учитель. Как бог.  Но  все  же  меньше,  гораздо  меньше,  чем
любимый. Он был жесток и силен. Он не мог любить, он только насиловал,  он
покрывал, как бык.
     Она замолчала и серьезно посмотрела на него.
     - Ты понимаешь это, Питер? Может, я плохо объясняю?
     - Нет, - ответил он. - Ты очень хорошо объясняешь.
     - Физически он меня не трогал, ни его запах, ни волосатость.  У  него
плечи поросли волосом, и на спине как  шкура.  Большой,  но  твердый,  как
железо, живот... - Она вздрогнула. - Но меня  учили  не  обращать  на  это
внимание. Переключаться на что-то другое в  глубине  сознания.  Однако  во
всех остальных  отношениях  он  меня  очаровал.  Он  учил  меня  необычно,
запретно мыслить, раскрывал такие области в сознании, которые были закрыты
моей подготовкой. Да, он учил меня власти и ее украшениям. Ты обвинил меня
в этом, Питер, и я это признаю. Вкус власти и денег понравился мне. Я  это
люблю. Очень люблю. И научил меня этому Аарон. Он показал мне, как  ценить
прекрасные вещи, потому что был быком только физически и сам глубоко ценил
прекрасное в жизни... он оживил меня. И смеялся надо мной. Боже, я до  сих
пор слышу его громовой хохот и вижу, как трясется при этом  его  волосатый
живот.
     Она замолчала, вспоминая, почти с преклонением, и  потом  рассмеялась
своим хрипловатым смехом.
     - "Моя прекрасная маленькая  коммунистка",  так  он  насмехался  надо
мной. Да, Питер, это я была обманута. Он  с  самого  начала  знал,  кто  я
такая. Знал и о школе в Одессе. Он принял меня как вызов, но  он  и  любил
меня - по-своему. Он принял  меня,  все  зная,  и  полностью  изменил  мои
политические взгляды. И только тогда я узнала, что вся информация, которую
я передавала в Москву, тщательно  редактировалась  Аароном.  Он  переиграл
меня, хотя я должна была переиграть его. Он был в "Моссаде",  но  это  ты,
конечно, знаешь. Он был сионистом, ты и это знаешь.  И  он  заставил  меня
понять, что я еврейка и  что  это  значит.  Он  показал  мне  все  промахи
доктрины всемирного коммунизма, он убедил меня в преимуществах  демократии
и западной системы, а потом ввел меня в "Моссад"...
     Она замолчала и яростно покачала головой.
     - Поверить, что ямогла захотеть уничтожить такого человека! Приказать
похитить и изуродовать его... Когда дело шло к концу, он испытывал сильные
боли, слабел, и тогда я ближе всего подошла к тому, чтобы любить его - как
мать любит ребенка. Он стал зависеть от  меня,  говорил,  что  только  мое
прикосновение смягчает боль. Я часами сидела  и  растирала  его  волосатый
живот - чувствовала, как эта ужасная штука внутри  него  растет  с  каждым
днем, как цветная капуста или какой-то чудовищный зародыш. Он не  позволил
резать себя. Ненавидел врачей. "Мясники", так он их называл.  "Мясники  со
своими ножами и резиновыми трубками..."
     Она замолчала, и Питер увидел, что глаза ее  полны  слез.  Прижал  ее
чуть сильнее к себе и ждал продолжения.
     - Должно быть, в  это  время  Калиф  вступил  в  контакт  с  Аароном.
Оглядываясь назад, я помню, как он пришел в сильное возбуждение. Для  меня
тогда это не имело смысла, но он начал  произносить  долгие  обвинительные
речи по поводу тирании справа, которая  ничем  не  отличается  от  тирании
слева. Имя Калифа он не упоминал; мо