В полном соответствии с  поговоркой  стены  конторы  всегда  помогали
Троепольскому жить.
   - Здрасти, - вежливо сказала Шарон Самойленко, выглянувшая  из  своей
каморки. - Вас все спрашивали, когда вас не было.
   - Кто?
   -  С  Уралмаша  звонили  по  фамилии  Хромов.  Обещали,   что   будут
перезванивать. Лаптева звонили. Из Лондона тоже. И Байсаров...
   - Мне нужно с тобой поговорить, - произнес Марат и  заглянул  ему  за
спину. - А где Светлова?
   - Не знаю.
   - Как не знаешь? Вы же вместе поехали!
   - Я не знаю, Марат!
   - Да она мне во как нужна! - И тут Марат попилил себя по горлу.  -  С
моторным маслом засада! Игорек чуть не плачет, а я без Полины не знаю!..
   Тут дверь открылась, и в коридор вошла Полина с Гуччи на руках.
   - Всем привет.
   - Да вот же она! - сказал Марат  радостно.  -  А  ты  говоришь  -  не
знаю!..
   Троепольский подхватил с секретарского стола почту и газеты, а с пола
портфель и ушел от них в свой кабинет.
   Через некоторое время туда же поскребся Марат.
   - Арсений?
   - Заходи.
   Троепольский смотрел на монитор, перемещал по нему загадочные символы
и знаки, волосы болтались у  щеки,  делая  его  похожим  на  Бабу-ягу  в
исполнении гениального артиста Миляра.
   - Если ты про качество и правило, то я  слушать  ничего  не  хочу,  -
сказал Троепольский, не отрываясь от монитора. - Это все к Светловой. Вы
уже совсем осатанели, хотите, чтобы я за  вас  делал  всю  работу!  Все?
Можешь идти.
   - Нет, - сказал Марат, и Троепольский поднял на него  взгляд.  Вид  у
того был взволнованный и несчастный, не предвещавший ничего хорошего.  -
Нет, я... по другому поводу.
   - Уволиться хочешь?
   - Ты что? - спросил Марат с обидой. - Нет, не хочу.
   - Тогда что?
   Марат протиснулся мимо низкого столика и сел на диван -  подальше  от
Троепольского. Тот все смотрел. Марат наклонился вперед  и  свесил  руки
между колен. Троепольский перевел взгляд на его руки. На левом  запястье
часы, а на правом браслет выглядит дико, потому что руки неухоженные,  в
ссадинах.
   - Ну?
   - Накануне того дня, когда Федя... умер, я  слышал,  как  он  говорил
Сизову: "Только посмей, и я тебя убью", - выпалил Марат, и  вид  у  него
стал совсем несчастный. - Я к Грише шел, а они... разговаривали.
   - И что?
   - Ничего. Я дальше не пошел, когда услышал-то! Я в коридоре  постоял,
да и вернулся.
   - Куда?
   - К себе в комнату. А когда я в  коридоре  стоял,  Сизов  из  Фединой
комнаты вышел и пошел в свой кабинет.  А  больше  никто  не  выходил.  Я
решил... тебе рассказать.
   - Почему ты только что решил? - холодно спросил Троепольский. -  Надо
было сразу рассказать!
   - Да мало ли о чем они там... базарили! Федька то и дело орал - убью,
мол, гада! Ты что? Не помнишь? И на  кодеров,  и  на  программистов,  на
всех!
   Троепольский помнил.
   - Только он просто так орал, - печально сказал Марат, - а тут  его...
убили.
   - Ну да,  -  согласился  Троепольский.  -  Забавно.  Он  еще  немного
посмотрел в монитор, физически чувствуя, что вместо мозгов у него манная
каша. Он даже слышал, как она плюхает в голове.
   Теперь, значит, Сизов. Взбесились они все -  и  Федор,  и  Полька,  и
Гриша!
   Он отшвырнул  от  себя  клавиатуру,  выбрался  из-за  стола,  толкнул
кресло, моментально и бесшумно отъехавшее  к  противоположной  стене,  и
выскочил в коридор.
   - Арсений! - Марат помчался  за  ним,  и  в  коридоре  еще  топталась
Полина, у которой было расстроенное и бледное лицо.
   - Что с ним?
   Марат на ходу махнул рукой. Троепольский влетел в  комнату  Сизова  и
чуть не завыл от разочарования - комната была пуста.
   - Где он?! - крикнул Троепольский поверх головы Марата. - Шарон!  Где
Сизов, я спрашиваю?!
   - Так они на встречу отправились. Сказали, что вы в курсе.
   - Когда он уехал?
   - Так они не уехали, а ушли. На Никитской встреча у них. Сказали, что
вы в курсе. У них достижения на почве обсуждения.
   Троепольский быстро сел в кресло Сизова. Марат за  его  спиной  делал
Шарон знаки, чтобы убиралась. Саша Белошеев выглянул из своей комнаты, и
Полина моментально скрылась, пропала из виду.
   Троепольский выдвигал  и  задвигал  ящики  стола,  вытаскивал  папки,
просматривал их и швырял обратно.
   - Что тут  такое?  -  тихо  спросила  у  Марата  Ира,  притормозив  у
распахнутой двери. Марат поморщился и нерешительно вошел.
   Полина снова показалась в дверях.
   - Ты... что-то ищешь? Троепольский не ответил.
   В такие минуты его могла спрашивать только Полина Светлова, и все  об
этом знали.
   - Арсений, - решительно сказала она, - что случилось? Что  ты  ищешь?
Где Сизов?
   - Понятия не имею, - ответил Троепольский любезно.  Перегнувшись,  он
по одной вытаскивал бумаги из толстой папки. Просматривал  и  швырял  на
ковер. - Почему-то все оставляют грязную работу  именно  мне.  Все  мило
сообщают мне новости, как будто я один  должен  копаться  во  всем  этом
дерьме!
   - В каком дерьме? - это Ира спросила. - Что случилось?
   - Все что-то знают, - продолжал Троепольский, словно  не  услышав  ее
вопроса, - и никто ничего мне не говорит.
   - Какие новости? Кто тебе... не говорит?! Троепольский дернул ящик, и
из глубины его вдруг вывалилась  на  свет  пачка  сигарет  "Собрание"  -
зеленые, фиолетовые, розовые и желтые. Красота.
   Сизов никогда не курил "Собрание". Мужская половина человечества в их
конторе, подделываясь под  шефа,  курила  исключительно  "Давыдофф"  или
"Парламент".
   Троепольский взял в руки  пачку  так,  словно  внутри  мог  оказаться
управляемый фугас.  Потом  обвел  глазами  сотрудников.  Те  моментально
потупились. Никто не понимал, в чем дело, но всем было ясно, что с шефом
что-то не так.
   "У  последней  черты"  -  так  назывался  один  замечательный  роман,
принесенный  кем-то  в  контору  и  охваченный  всеми  сотрудниками  без
исключения.
   - Чьи это сигареты? Молчание.
   - Чьи это сигареты?!
   - Сизова, наверное, - откашлявшись, сказала Ира. - Если они  лежат  у
него в столе!
   - И вообще, -  из-за  угла  высказалась  Шарон,  -  когда  происходит
отсутствие в смысле отъезда, обыск обыскивать  никто  не  разрешал!  Это
низко со стороны моральных норм.
   - Это мои сигареты, - спокойно сказала Полина. - Ты же знаешь.
   - Как они оказались в столе у Гришки?!
   Полина наклонилась и ссадила на пол китайскую хохлатую.
   - У него свои кончились, а вас никого не было. Он попросил у меня,  я
дала ему пачку. Он взял ее, и все. Наверное, он себе потом купил, а  эти
припрятал на всякий случай.
   - Когда? - Что?..
   - Когда он просил у тебя сигареты?
   - Дня три назад.
   - Скажи мне точно! - крикнул Троепольский. - Ну, давай, вспоминай!
   Полина переглянулась с Маратом, тот переглянулся с Ирой, а она еще  с
кем-то переглянулась.
   - В день, когда Федька  не  пришел  на  работу.  Я  потом  уехала  за
собакой, ты меня отпустил. А утром у меня  Гришка  попросил  сигарет.  Я
дала. Я ему еще сказала, что я себе куплю, потому что все  равно  мне  в
город надо.
   Троепольский открыл квадратную пачку. В ней болталось всего несколько
разноцветных сигаретных палочек.
   Выходит, Гришка почти все выкурил?!
   Он курил цветные сигареты,  а  накануне  Федор  сказал  ему:  "Только
посмей, и я тебя убью!" - и сам был убит.
   Кто-то приходил к нему в тот вечер - ошибся подъездом. Натали сказала
- девушка в капюшоне. Кто-то курил на лестнице сигареты "Собрание"  -  в
банке  остался  яркий  окурок  с  золотой   полоской.   Логичней   всего
предположить, что курила та самая "девушка в капюшоне",  тем  более  что
это были как раз ее сигареты.
   А Сизов?! При чем тут Сизов?!
   Троепольский сунул сигареты в задний карман и вытряхнул еще несколько
папок. Гришка не простит его, когда узнает,  что  в  его  отсутствие  он
обыскивал его стол! Да еще на глазах у всей конторы!
   Одна из них, самая тоненькая, развалилась  на  две  части,  открылась
посередине. В ней было всего несколько бумажек и  диск  в  пластмассовой
обложке.
   Троепольский просмотрел бумаги. Диск - он узнал бы его, даже если  бы
перед ним вывалили все существующие в конторе диски! - содержал  первый,
самый давний вариант пропавшего уралмашевского макета. Бумаги тоже имели
некоторое отношение  к  трижды  проклятому  Уралмашу  -  какой-то  счет,
уведомление о сроках работ, цветные распечатки.
   На каждой бумажке - Троепольский стал реже дышать, когда увидел  это,
- было написано черным фломастером: "Смерть врагам!"
 
*** 
 
   В комнате было душно и как-то тесно, словно слишком низкий потолок не
позволял выпрямиться в полный рост, хотя очень  хотелось.  Троепольскому
казалось, что если он встанет с дивана, то непременно уткнется черепом в
побелку.
   Он задрал голову и посмотрел  вверх,  но  ничего  особенного  там  не
увидел.
   Ему очень хотелось курить, но сигареты были далеко, в куртке,  и  для
того, чтобы достать их, нужно было встать, а встать  Троепольский  никак
не мог.
   Давно он не чувствовал себя так погано.
   Нет, не так. Никогда он не чувствовал себя так погано.
   Он еще посидел на краю дивана - и сам диван был  очень  неудобный,  и
все, что только  что  случилось  на  этом  диване,  тоже  было  очень...
неудобным. Он оглянулся через плечо,  обнаружил  вздыбленные  подушки  и
сбитое одеяло - "следы страсти", разумеется, - сморщился и отвернулся.
   За одеялами и подушками произошло движение, взметнулась и упала белая
рука, и девушка спросила хрипло:
   - Как ты там?
   И вопрос, и хриплый голос были  словно  из  американского  кино  "про
любовь". Троепольский никогда не практиковал ничего в духе американского
кино.
   - Мне бы сигарету.
   - Здесь курить  нельзя!  -  переполошилась  Лера.  -  Мама  придет  и
непременно унюхает. И меня потом замордует!
   - Мама замордует, - повторил  Троепольский,  зачем-то  прикрыл  мятым
неаппетитным одеялом длиннющие  аппетитные  ноги,  поднялся  и  пошел  в
прихожую - за сигаретами.
   Вернулся, плюхнулся на диван и с облегчением закурил.
   - Ты что? - вскинулась Лера. - Я же просила не курить!
   Троепольский молчал и курил.
   Такая форма протеста,  как  в  пионерском  лагере.  Очень  удобно  и,
главное, ни к чему не приведет.
   Она забрыкала ногами, выбралась из-под  белых  гор  и  села  рядом  с
Троепольским. Шелковые волосы мотались у него перед носом.
   - Дай мне тоже сигарету, что ли. Троепольский  поводил  у  нее  перед
носом пачкой.
   Лера вытащила сигаретку,  прикурила  и  сощурилась  на  дым  -  очень
шикарно. Троепольский покосился на нее.
   Она раздражала его ужасно. Почему-то именно сейчас -  после  "вспышки
страсти".
   Никогда после его "вспышек" неловкость и стыд не  мучили  его.  Когда
выяснялось, что девушка-красавица ему вовсе не подходит -  а  выяснялось
это, как правило, после,  а  не  до,  -  он  уходил  и  не  оглядывался.
Переживать и мучиться вопросами, как и почему  все  случилось,  даже  не
приходило ему в голову.
   Зачем, черт возьми, он с ней переспал?!
   - А твоя мама? - спросил он и решительно потушил сигарету в  кофейной
чашке. В этом доме кофейные чашки для чего только не использовались - он
заметил.
   - А... она у Толика. Он утром ее привезет, когда  на  работу  поедет.
Ой, знаешь, это такое счастье, когда ее дома нет!
   - Почему счастье? - равнодушно спросил Троепольский.  Ему  ничего  не
хотелось слушать и ничего не хотелось выяснять.
   - С ней трудно, - беспечно ответила Лера и махнула рукой.
   Интересно, а она знает милую семейную историю о том, что  мама  вовсе
никакая не мама, а Федя вовсе никакой не Федя, а ее отец родной?
   - Она вообще не любит... проблем.
   - А какие у нее проблемы?
   - Ах, господи! Завтра же Федины похороны. Она сразу  не  хотела  всем
этим заниматься, а бабушка не в состоянии, ну, она и  уехала  к  Толику,
чтобы они к ней не приставали.
   - Они - это кто?
   - Бабушка и ее сестра. Они уже старые и сами ничего не могут.
   - Да чего там они не могут! - сказал Троепольский с досадой. -  Всеми
делами занималась Ира из нашей конторы!
   - Мама все равно нервничает. С завещанием там что-то непонятное.
   Троепольский насторожился:
   - С каким завещанием?
   - С Фединым.
   Троепольский вдруг понял, что  про  завещание  он  как-то  совсем  не
думал.
   - А что? Было завещание?
   - И есть, - сказала Лера. - Конечно, есть. Обязательно. Мама  куда-то
звонила, и оказалось, там что-то не в порядке.
   Троепольский быстро поднялся с дивана, нашарил на полу свои джинсы  и
натянул их, прячась за креслом. Не то чтобы  он  стеснялся,  но  в  этой
комнате, заваленной каким-то барахлом, с неприятно низким потолком,  все
было как-то не так, как всегда.
   ...И еще он все время думал - зачем?! Зачем он здесь?  Как  он  здесь
очутился?!
   Нет, понятно как - он приехал, и Л ера открыла дверь, и в  полутемной
прихожей  стала  рассматривать  его  нервно  и  словно  призывно,  и  он
насторожился,  как  пес,  почуявший  чужого.  Потом  она  вдруг   начала
ласкаться, обняла его, и очень близко вдруг оказались ее светлые  глаза,
шелковые  волосы,  нежные,  как  шкурка  абрикоса,  щеки,  а  потом  все
случилось. Не было в этом случившемся ни удовольствия, ни награды,  даже
вожделения никакого не было - зачем, зачем?!.
   Он чувствовал себя использованным с головы до ног. Он не  понимал,  а
она-то наверняка понимала - ведь зачем-то она все это задумала,  звонила
днем, звала его к себе, настаивала, значит, с самого начала  знала,  для
чего звала!
   Только Троепольский так и не понял - для чего?!
   И еще завещание какое-то! Откуда оно взялось? Феде было сорок  лет  -
только в прошлом году отмечали, и Полька все сердилась и  говорила,  что
сорок лет не отмечают. И они весь вечер в подмосковном  ресторане  несли
какую-то чушь, мол, и не день рождения у них вовсе,  а  просто  они  все
пришли, чтобы сказать Феде, какой он хороший  человек.  Федька  напился,
скакал по лужайке гориллой, играл на гитаре песни про любовь и костер  и
еще про то, что "как здорово, что все мы здесь сегодня  собрались",  это
он любил.
   Троепольскому было почти тридцать, и если  бы  кто-нибудь  спросил  у
него про завещание, он бы покрутил пальцем у виска. Выходит,  Федька  не
крутил, а даже написал что-то такое?!
   - А что там не в порядке с... завещанием?
   Лера  пожала  плечами.  Она  сидела  на  диване,  совершенно   голая,
светящаяся в темноте лунным светом, курила и щурилась.
   Вот ужас-то.
   - Мама сказала, что он, как всегда, все перепутал. Я  думала,  у  нее
припадок начнется, так она кричала на него!
   - На Федю?!
   - Да не на Федю! На нотариуса! По телефону. Хочешь кофе? Я  сварю,  у
нас кофеварка есть.
   Троепольскому очень хотелось кофе, но не хотелось, чтобы Лера варила.
Он не особенно доверял ей в этом вопросе. Впрочем, не только в этом.
   - Давай я сам сварю.
   - Ты-ы?! - протянула Лера насмешливо. - Ты что, умеешь кофе варить?
   - Умею, - буркнул Троепольский и натянул  джемпер,  который  привычно
пахнул привычным одеколоном и привычными сигаретами, и он вдруг  подумал
о Полине.
   Как бы он был силен и... свободен, если бы  ему  не  в  чем  было  ее
подозревать!..
   На кухне оказалось  еще  хуже,  чем  в  комнате,  и  Троепольский  на
некоторое время слегка оторопел. Невозможно было представить  себе,  что
здесь живут две женщины, а не свора безалаберных студентов!..
   Он отыскал турку, долго нюхал ее, тер под краном, потом нашел бутылку
с минеральной водой и зажег газ. Электричество  он  выключил,  чтобы  не
было так противно. Синий неверный свет залил кухню, по стенам  заплясали
тени. Троепольский смотрел в турку задумчиво.
   - Ты почему без света? Он оглянулся.
   Ну, конечно. Все по правилам. Она нарядилась в его  рубашку,  которую
он надевал под джемпер, а сейчас не надел. Так показывали в кино  -  она
выходит  к  нему  в  его  рубахе,  которая  чудовищно  ей  велика,  полы
болтаются, рукава длинны, ворот распахнут, и все это  очень  мило.  Лере
его рубаха была почти впору - формы у нее имелись вполне  аппетитные,  и
рост тоже не лилипутский. Но то, что  она  вышла  в  его  рубашке,  было
именно из кино, и Троепольский стиснул зубы от раздражения.
   - Лера, зачем ты меня позвала?
   - А что? - игриво спросила она, обошла его и  прислонилась  попкой  к
стойке. Рубаха распахнулась  на  рельефной  груди.  Два  лунных  матовых
полушария  и  густая  темнота  между  ними,  стекающая  вниз,  -   очень
соблазнительно. - Ты чем-то недоволен?
   Он был недоволен решительно всем.
   - Зачем-то я тебе понадобился. Зачем?
   - Ты мне понравился, - промурлыкала  она  и  потерлась  щекой  о  его
плечо. - Еще там, в кафе.
   - Ты в кафе решила со мной переспать? Потому что я тебе понравился?
   Она отшатнулась.
   - Кажется, ты был не против.  Это  точно.  Он  был  не  против.  Вода
медленно закипала в турке.
   - Так что там с завещанием?
   - Я точно не знаю. Мама так  кричала!..  С  ней  теперь  редко  такое
бывает.
   - Такое... какое?
   -  Ну,  у  нее...  иногда  бывают  истерики.  Она  меня  однажды  так
поколотила, что пришлось врача вызывать, - сказала  Лера  легко.  -  Мне
было четырнадцать лет, и я пошла к подружке уроки делать, а там не  было
телефона, и я позвонить не могла. Смотри, закипает. Сейчас я найду кофе.
   Она отделилась от стойки. Троепольский смотрел на нее.
   - Почему она тебя... поколотила?
   Лера открывала и закрывала дверцы шкафов.
   - Она решила, что я...  развлекалась  с  мальчиками,  понимаешь?  Она
потом кричала, что я проститутка, чтобы я отправлялась  туда,  где  была
все это время, что она меня растила не  для  того,  чтобы  я...  -  Лера
глубоко и длинно вздохнула, - чтобы я... развратничала.
   Троепольский понял,  что  слово  было  другим.  Развратничала  -  это
слишком мягко.
   - Она что, ненормальная?
   - Нормальная, но просто... характер такой. Иногда я ее ненавижу. Даже
часто. А когда маленькая была, то все хотела, чтобы у меня  была  другая
мама. И еще чтобы папа был. У Люси Смирновой из нашего класса был  отец,
и я представляла, что это мой. Он такой веселый был, по субботам за  ней
приезжал на машине. И  мама  у  нее  тоже...  славная  была,  все  время
смеялась, и они на дачу ездили, с собакой. Собаку звали Машка. Почему?
   - Не знаю, - быстро ответил Троепольский.
   - Вот, нашла! - Лера гордо потрясла  сморщенным  пакетом.  -  Как  ты
думаешь, он заварится? Старый, наверное.
   Он взял у нее из рук пакет.
   - А ты не могла ей объяснить, что с подругой уроки учила?
   - А она, когда в ярости, ничего не слышит и не видит! Толик  говорит,
что это такая особенность психики. Ее  или  надо  связывать,  или  уколы
колоть.
   - Какие... уколы?
   - Успокоительные какие-нибудь. Ну что? Заварил?
   Теперь Троепольский ее жалел  -  он  не  понимал  таких  отношений  с
матерью. Его собственная мать  всегда  была  ему  другом  и  советчицей,
насмешливой, острой и словно наблюдающей за ним со стороны.  Суверенитет
детей в их семье всегда, безусловно,  уважался,  у  них  было  право  на
собственное мнение и на поступки. Когда Троепольский решил, что  учиться
ему больше нечему и  незачем,  родители  лишь  кратко  прокомментировали
ситуацию в том духе, что "не пожалеть бы после". Никому и  в  голову  не
приходило  устраивать  истерику  с  "избиением   младенцев",   если   он
задерживался у приятелей или у девиц!
   Лера поставила на расчищенное на столе место чашки,  и  Троепольский,
выждав время, когда она отвернется, быстро и воровато ополоснул  их  под
краном. Кофе было по глотку, на самом дне, и пить на кухне он решительно
не хотел.
   Он протиснулся в комнату и плюхнулся на диван.  Кофе  обжег  небо,  а
сахар он так и не нашел. Кофе без сахара он  не  любил,  а  этот  пахнул
как-то странно, то ли деревяшкой, то ли веником - должно быть, и вправду
был старый.
   ...Что там такое с завещанием? Откуда оно взялось? Или Федя со