или  от  двери.  -  Незаконный  взлом  и
проникновение?
   - Проникновение, твою мать! - заорал Троепольский, не оглядываясь,  а
Полина оглянулась.
   Какие-то люди входили в квартиру, их  было  довольно  много.  Молодой
мужик в джинсах и короткой кожаной куртке стоял в дверях - почему-то она
заметила его темные ровные брови и выдающиеся скулы - и наблюдал  за  их
манипуляциями без всякого сочувствия.
   - Сделайте что-нибудь! - крикнула Полина. - Она умрет!
   - Если сразу не умерла, значит, уже больше не умрет,  -  хладнокровно
сказал  мужик.  -  Майор   Никоненко   Игорь   Владимирович,   позвольте
представиться,  кто  не  знает.   Все   самодеятельностью   занимаетесь?
Фрондерствуете?
   Троепольский его послал, но майор только миролюбиво усмехнулся.  Лера
на полу тяжело дышала и корчилась.
   - Сейчас медицина подъедет, - сообщил майор, посмотрев на Леру. - Ну,
поздравляю вас, Арсений Михайлович.
   - Это я вас поздравляю, - заявил Троепольский мрачно. -  Если  бы  не
мы, был бы у вас в активе еще один труп.
   - Это точно, - легко согласился майор. Полина ничего не понимала.
   - Экая у вас... животная, - сказал майор и сделал Гуччи "козу". - Вот
у меня собака так собака. Волкодав. "Буран" называется. Жена  в  прошлом
году поехала на лыжах, а он за ней увязался,  а  на  горке...  у  нас  в
Сафонове горки  замечательные...  а  на  горке  к  ней  какая-то  гопота
пристала - к моей  жене!  -  Тут  он  фыркнул  и  покрутил  темноволосой
головой. Полина смотрела на него во  все  глаза.  -  Ну  вот.  Пристала,
значит, гопота, а наш Буран встал на ее защиту.
   - И что? - как завороженная спросила Полина.
   - А то, что одному он яйца начисто откусил, а второй сам... удалился.
   - Куда... удалился?
   - В пампасы,  -  ответил  майор  и  показал  рукой,  в  какие  именно
"пампасы" удалился второй. - Вот это я понимаю,  собака,  Буран-то  наш.
Переложили бы барышню на диванчик, господин Троепольский. Медицина,  она
всегда опаздывает, знаете ли.
   Втроем с Сизовым и Троепольским они кое-как пристроили Леру на диван.
По квартире ходили какие-то люди, заглядывали в двери.
   - Кто это сделал? - спросила Полина, которой  очень  хотелось  задать
этот вопрос. - Ну кто же?! Кто?!
   - Мама, - прохрипела Лера с дивана, и все на нее  посмотрели.  -  Это
мама. И Толик. Вдвоем. Я пришла, они  меня  ждали,  а  я  не  догадалась
сразу... Специально ждали. И мама кофе мне сварила. Никогда не варила, а
я спасибо сказала. А потом Толик подошел, и больше я не помню ничего.
   - Ни у  кого  не  было  мотива,  -  сказал  Арсений  и  потянулся  за
сигаретами. - Никакого. Белошеев подлец, но ему нужен был только макет и
больше ничего.
   - Не кури! -  прикрикнул  майор.  -  Еще  не  хватает  нам  здесь  ЧП
федерального масштаба!
   - У Фединой сестры был мотив, у единственной, а  я  догадался  только
третьего дня, когда услышал про завещание. Завещание, твою мать! Кто это
в сорок лет завещание пишет! А он написал. Она ему набрехала,  что  Лера
его дочь - чтобы он деньги  охотней  давал.  Что,  мол,  подруга  юности
родила от него, а благородная Галя подобрала ребенка и воспитывала.  Ну,
он, романтик чертов, поверил и деньги стал давать, а потом появилась Зоя
Ярцева, и Галя переполошилась. Она приехала с  ним  отношения  выяснять,
подъездом ошиблась, как и  я.  Между  прочим,  я  фотографию  украл,  на
которой Галя с Лерой, и показал тетке из соседнего подъезда,  у  которой
глаз-алмаз, той, что мне сказала,  что  "девушка  приходила".  Тетка  ее
узнала, Галю.
   Майор кивал, как китайский болванчик.
   - Меня, блин, сбило, что в тот вечер у Федьки были вообще  все!  Все!
Даже Сизов приезжал! Я нашел в банке окурок и думал, что это Полькин,  а
оказалось, что она сигареты Грише отдала!
   - И я приезжала... - прохрипела с дивана Лера.  -  Он  нам  с  Гришей
видеться не разрешал. Я хотела его уговорить, поднялась  в  квартиру,  а
он... мертвый. И ты... меня застал, а я... убежала.
   - Идиотка, - пробормотал Троепольский. - И еще эта записка  дурацкая,
в которую были ножницы завернуты! Ты что, думаешь, я  совсем  дурак?  Не
записка, а как бы алиби! Это ты мне пыталась внушить, что весь тот  день
Гришка был с тобой, да? А на самом деле он тоже приезжал, и  ты  решила,
что он убил Федьку, потому что видела его у подъезда. А он?
   Тебя видел?
   - Нет, - буркнул Сизов. - Я ее не видел.  Но  Федор...  знал,  что  у
нас... что мы... Он категорически не хотел. Он говорил - ты  ей  в  отцы
годишься! Мы даже подрались однажды, а Лера мне сказала, что видела меня
возле дома, и думала, что это я его... А я даже в квартиру не входил, на
площадке покурил и уехал.  Я  решил,  что  все  равно  ничего  из  наших
разговоров не выйдет, и Леру я не брошу.
   - Завещание он написал в пользу Леры, - мне майор сказал,  -  а  Галя
этого даже предположить не могла, -  подытожил  Троепольский.  -  Решила
имитировать  Лерино  самоубийство.  И  вот  что  из   этого   вышло.   И
контролирует она себя не так, чтобы очень...
   - Это точно, - беспечно согласился майор. - Не так, чтобы  очень.  Ну
что? Вот и медицина подгребла.
   - Гриша! - хрипло крикнула Лера.
   - Троепольский, - позвала Полина.
   Он взглянул на нее и вышел следом за санитарами.
 
*** 
 
   Никоненко позвонил Арсению через два дня и  скупо  сообщил  ему,  что
подозреваемая, то есть Галя, во всем призналась. Она всю жизнь панически
боялась, что брат перекроет денежный  кран.  Как-то  в  припадке  такого
приступа страха она наплела  Федору  про  его  школьную  любовь  -  Галя
доподлинно знала от Федора же, который в юности делился всем с  сестрой,
о его детском романе. Воспользовавшись тем, что когда  она,  Галя,  была
беременной,  Федор  служил  в  армии,  она  сочинила  историю   в   духе
бразильских  сериалов.  Мол,  твоя  девочка,  Федя,  родила,  погибла  в
автокатастрофе,  а  ребенка,  мол,  забрала  я.  Был,  дескать,  у  меня
могущественный покровитель, которого  я  разжалобила...  и  он  помог  в
удочерении. Из всего этого только авария была правдой.
   Романтик Федор поверил "жалостной" истории, тем  более  ему  льстило,
что у него такая взрослая дочь, такая красивая. Мать он даже  спрашивать
не стал, правда ли это, - она была  в  маразме,  да  и  тетку  лучше  не
беспокоить.  Они  же  столько  лет  все  от  него  скрывали.   Но   Галя
переборщила. Убив в припадке ярости Федора в его наемной  квартире,  она
пришла в себя и решила, что все будет хорошо, но звонок нотариуса поверг
ее в отчаяние - все досталось Лерке, а как же она, Галя? План был  хорош
- она убьет Леру, но для всех та покончит жизнь самоубийством...
   - А Толика арестовали? - спросил Арсений.
   - Нет,  вас  дожидались!  -  ответил  шутник-майор.  -  Кстати,  Галю
освидетельствуют врачи на предмет вменяемости.
   - А чем она убила Федора?
   - А молотком. - Троепольскому показалось, что  майор  зевнул  на  том
конце провода. - У Грекова в  углу  комнаты  какое-то  барахло  навалено
было. Ну и молоток. Она схватила молоток и ударила,  а  потом,  не  будь
дурой, забрала орудие убийства с собой и избавилась от  него  где-то  по
пути домой. Вот Институт имени Сербского пусть теперь разбирается с этой
вашей Галей.
   - Держите меня в курсе, - сказал  из  вежливости  Троепольский.  Если
честно, ему совсем не хотелось знать, что будет с "этой вашей Галей".
   Заявление он подписал, не  глядя.  Лаптева  забрала  заявление  таким
движением, как будто он сунул ей конверт, зараженный  спорами  сибирской
язвы, и вышла, не сказав ни слова, и это было ужасно. Он жаждал скандала
и надеялся на него, а она даже дверью не хлопнула.
   Он походил по кабинету. Сел перед монитором. Потыкал в пару  каких-то
иконок и посмотрел, что вывалится. Что-то вывалилось, но  он  так  и  не
понял, что именно. Тогда он закурил и нажал  кнопку  на  селекторе.  Эта
кнопка означала, что ему нужен кофе.
   Примерно на половине сигареты в дверь поскреблись, и появилась  Шарон
Самойленко с кофейной чашкой в лапке. Ее Троепольский никак не ожидал.
   - Вам чего?!
   - Так кофе вот, - тараща глаза, сказала Шарон и показала на чашку.  -
Вы просили. Просили или нет?
   - Да, черт возьми!
   Кофе  должна  была  принести  Варвара,  а  он  должен   был   с   ней
поскандалить. Собственно, только для этого он и просил.
   - Так вот я и принесла.
   - А почему не Лаптева?!
   Шарон  Самойленко  посмотрела  на  него,  и  ему  показалось,  что  с
презрением. В последнее время ему то и дело чудилось, что  все  на  него
смотрят презрительно.
   Раньше такого с ним не было.
   - Они заняты.
   Шарон  из  особого  уважения  тоже  называла  Варвару  "они",  как  и
остальное начальство.
   "Они" заняты  и  прислали  вместо  себя  Самойленко  Шарон,  ибо  он,
Троепольский Арсений, никого другого не достоин.
   - Так чего? - вопросила Шарон.
   - Что - чего?!
   - Будете или не будете, кофе-то?
   Он почти вырвал у нее чашку, так что кофе плеснул через край и  потек
по белому фарфору, и приказал:
   - Вон.
   Шарон пожала плечами:
   - Ну и пожалуйста. Я вообще уволиться могу,  если  вы  такое  хамство
позволяете!
   - Идите вы к дьяволу! - заорал он. - Убирайтесь! Давайте заявление, я
вам тоже подпишу! Ну, что же вы?!
   - Вам на свежий воздух надо, - процедила  Шарон,  -  для  поправления
организма. Мы знаем, конечно, что вы подвергались  на  ниве  убийства  и
теперь не в себе, но хамство позволять тоже никому не разрешается!
   Троепольский открыл рот и моргнул.
   - И не смотрите на меня! - еще наподдала Шарон. - Все равно я вас  не
боюсь!  И  никто  не  виноват,  что  вы  кого  ни  попадя  увольняете  и
самодурство развели! Сами же и виноваты!
   Тут шеф как-то подозрительно покраснел, и  вообще  вид  у  него  стал
такой, что Шарон Самойленко быстренько подалась к двери.
   - Варвара! - в эту же самую секунду завыл шеф нечеловеческим голосом.
- Забери ее! Забери ее немедленно отсюда!!
   - Да ничего и не надо меня забирать, - пробормотала Шарон,  отступая,
- я и сама могу... И  заявление  по  всей  форме,  меня  в  венерический
диспансер звали секретаршей, а у вас тут не очень-то и хотелось...
   Шеф перевел дыхание, стал еще краснее - чашка у  него  в  руке  мелко
тряслась, звякала ложечка - и приготовился снова заорать.
   - Ложка упадет у вас, -  хладнокровно  заявила  Шарон.  -  Тогда  вам
чистую подавай, этой-то побрезгуете! Если бы  вы  выявляли  значение  на
почве роста вашего сознания, никто бы вам и слова не сказал, а  вы  кого
ни попадя увольняете, а потом еще орете!
   - Варвара!!!
   - Надо отчет себе отдавать по линии доверия к людям!
   - Варвара!!!
   - Что здесь происходит?!
   - Варвара, забери ее, я не могу больше, я ее убью сейчас!
   - А это никому не  позволено,  -  напоследок  выдала  Шарон,  которую
Варвара  теснила  в  коридор  и   одновременно   прикрывала   собой   от
взбесившегося шефа. - У меня гражданские права  есть.  А  вам  жизненные
процессы людей все равно не понять! Потому  что  вы  в  смысле  душевной
тонкости давно отстали!
   - Варвара, забери ее к черту!
   - Шерри, иди к себе, я сейчас приду, и мы поговорим!
   - Какая еще Шерри?!! Господи ты боже мой!
   - Шерри, иди уже.
   - А заявление, пожалуйста, хоть сию минуту, Арсений Михайлович! А вам
такую турбуленцию выделывать все равно не позволено!
   - Шерри, пожалуйста!..
   - Убирайтесь, отсюда!
   - Варь, почему вы все тут орете?!
   - А шеф чего? Или его нету, что ли?!
   - Все вон отсюда, сейчас же!
   - Троепольский, ты чего?!
   - Вон сейчас же!!
   - Ребята, он орет почему-то!..
   - Гриш, спроси у него, что случилось-то?!
   - Да ясно, что случилось, Светлова ушла, вот и орет...
   Варвара вытолкала любопытных, коих собралось уже порядочно,  прикрыла
дверь в кабинет, которая почти всегда стояла нараспашку,  повернулась  к
нему лицом и спросила холодно:
   - Ну? И что ты тут устроил?
   - Я?! - поразился Троепольский. - Я устроил?!
   - Ну кто же?
   - Да это ваша дура Шерри!..
   Но Варвару трудно было провести на мякине.
   Вернее - невозможно.
   - Да ладно, - перебила она его без  всякого  уважения,  -  как  будто
Шарон может устроить тебе скандал! Ну? В чем дело?
   Кофе из чашки весь пролился на ковер. Троепольский швырнул чашку. Она
упала с глухим стуком. Варвара посмотрела на нее и усмехнулась:
   - Ну, что ты бесишься?
   - Ты что? - процедил он сквозь зубы. - Не  могла  сама  прийти?  Тебе
обязательно надо было, чтобы  я...  с  этой  дурой...  Ты  же  сама  все
устроила! Зачем?!
   - Затем, что я  не  хочу  в  этом  участвовать,  -  отрезала  Варвара
Лаптева, подошла и взялась руками за спинку кресла. На  правой  ее  руке
хищно полыхнул бриллиант небывалых размеров - подарок любящего  мужа  на
рождение сына. Он, Троепольский, никогда не стал бы делать ничего такого
показательно-нарочито-мещанского - дарить  бриллиантовый  булыжник,  или
машину, или  медведя  размером  с  гардероб  и  непременно  в  лентах  и
кружевцах.
   Зато, возможно, он... он сказал бы, что  любит  ее.  Так  любит,  что
страшно ему делается, потому что ни с кем и никогда он не был готов себя
делить, а теперь придется. И не только это -  все  придется  переделать,
потому что жизнь вдвоем, или даже втроем, как теперь у Варвары и  Ивана,
поразительным образом отличается от жизни одного человека, как кино  про
любовь  отличается  от  самой  любви,  как  фотография   отличается   от
человеческого лица, как стихи отличаются от  того,  что  на  самом  деле
происходит в душе и в голове.
   Белый полыхающий свет от Варвариного бриллианта ударил ему в мозг и в
висок, и сразу тяжело и длинно заболело внутри головы.
   Он взялся за висок и отдернул  руку  -  он  ненавидел  жесты,  как  в
мелодраме.
   Варвара смотрела на него без всякого сочувствия.
   - Ты струсил и хочешь все свалить почему-то на Шерри, -  сказала  она
насмешливо. - Шерри тут ни при чем, точно тебе говорю.
   - Я не трусил.
   - Троепольский, - серьезно произнесла его секретарша,  -  если  бы  я
тебя, козла, не любила, как родного, я бы слова тебе не сказала.  Я  все
понимаю - частная жизнь, тайна исповеди, в конторе мы только работаем, а
живем за стенами, нам необязательно  любить  друг  друга,  чтобы  хорошо
работать вместе!.. Ты молодец, ты правильно придумал все эти постулаты.
   - И что?
   - А то, что мне наплевать на них.
   Варвара  Лаптева  разжала  руки,  стала  ходить  взад-вперед,  смешно
протискиваясь за спинкой низкого дивана, который условно  делил  комнату
на две зоны - гостевую и рабочую, в соответствии  с  представлениями  об
"отдыхе и работе"  модного  и  образованного  дизайнера  по  интерьерам.
Кофейная чашка попалась ей под ноги, и она, вместо того,  чтобы  поднять
ее, решительно отшвырнула ногой. Арсений проследил за чашкой -  как  она
снова глухо стукнула о ковер, закатилась под диван и там замерла, смутно
белея.
   - Зачем ты уволил Полину?
   - Она написала заявление.
   - Еще раньше она чуть было не написала явку с повинной, а все потому,
что ты думал, что это сделала она!..
   - Да ничего я не думал!
   - Он не думал! Конечно, ты думал!
   - Да не думал я!
   - Иди ты на фиг!.. - закричала Варвара.  -  Ты  все  время  почему-то
думал о том, что виновата она!
   - Ну и что?!
   - Ну и то! Никто из наших тебе этого не простит, особенно после того,
как ты ее уволил!
   - Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, черт побери, потому что  я  ни  в
чем не виноват!
   - Ты виноват, - отчеканила Варвара, - и  сам  это  знаешь.  Оттого  и
бесишься.
   Это была чистая правда, и он взбесился еще сильнее.
   - Я только прошу оградить меня от этой идиотки Шарон, - ледяным тоном
выговорил он, и очки блеснули невыносимым высокомерием. - Больше  ее  ко
мне не присылай. Уволю к свиньям собачьим. Или ее я тоже не  имею  права
уволить? По морально-этическим соображениям?
   - Пошел к черту.
   Так всегда говорила Полина Светлова, когда ни  в  чем  не  могла  его
убедить, когда он насмерть стоял на своем, когда  они  ссорились,  когда
ему было не до нее, и еще в десяти миллионах разных случаев, которые  им
пришлось пережить вместе.
   Чего только они не пережили вместе...
   Варвара  молчала,  и  Троепольский  молчал,  и  в  комнате  без  окон
невозможно было определить, сколько времени за стенами конторы  -  ночь,
день?
   Троепольский во время молчания изучал вывешенную  на  стене  грамоту.
Грамотой  награждался  некий  участник   олимпиады   по   художественной
самодеятельности  Ленутильпромсоюза.  Троепольский  любил  всякие  такие
штуки.
   - Ну вот, - нарушила тишину Варвара и длинно вздохнула. - Я пойду.
   - Иди.
   У двери она остановилась, взявшись за ручку, и оглянулась.  Бриллиант
- символ великой мужниной любви и благодарности - полыхал на пальце.
   - У каждого в жизни бывает  последний  шанс,  -  неожиданно  и  очень
грустно сказала  она.  -  И  это  совершенно  не  зависит  от  возраста,
понимаешь? У кого-то в шестьдесят восемь, у кого-то в пятьдесят три, а у
тебя вот... сколько тебе сейчас?
   - Двадцать девять, - буркнул он.
   - А у тебя в двадцать девять.
   - Да ни хрена он не последний!
   - Ну конечно, он последний. Нет, за оставшуюся жизнь  ты  еще  вполне
успеешь   перетрахать   тысячу   разных   девиц.   Или   полторы,   если
поднапряжешься. И на этом все. Больше ничего не будет.
   - Мне ничего больше и не надо, - пробормотал он сквозь зубы.  Впервые
за  несколько  лет  совместной  работы  он   испытывал   жгучее,   почти
невыносимое желание чем-нибудь в нее кинуть, только бы она убралась.
   - Ну смотри, - заключила Варвара. - Тебе виднее.
   Вышла и тихо притворила за собой дверь. Сегодня никому из сотрудников
не хотелось видеть шефа. Он тоже  не  испытывал  непреодолимого  желания
лицезреть сотрудников.
   Надо работать, сказал он  себе,  поглядев  в  полированную  дверь,  и
решительно пошел за  стол  и  очень  решительно  уселся  в  кресло,  еще
решительней закурил, потом так же решительно нашел какой-то  файл  и  уж
совсем решительно ткнул в него. Файл послушно открылся.
   На картинке породистый скакун с презрительным  высокомерием  наблюдал
за развеселым ушастым осликом, тащившим повозку. Повозка была  нагружена
почти до небес, но ослик не отчаивался, бодро тянул  ее,  посматривал  с
озабоченным лукавством.
   Реклама  отечественных  автомобилей,  сайт,  который  очень  нравился
Троепольскому, гораздо  больше,  чем  трижды  проклятый  Уралмаш,  из-за
которого все получилось.
   Ослик был трогателен и мил. Скакун отвратителен.
   "Ехал Ваня на коне, вел собачку на ремне, а старушка в это время мыла
фикус на окне.
   Ехал фикус на коне, вел старушку на ремне, а собачка в это время...
   Так что же в это время делала собачка?.."
   Это слово "собачка" напомнило ему о чем-то, и он долго  и  растерянно
пытался вспомнить, о чем именно, и не мог.
   Какая еще собачка? Откуда могла взяться собачка?..
   Сигарета догорела до фильтра,  гадко  завоняла  и  погасла,  испустив
напоследок  извивающуюся  белую  струйку.  Троепольский   посмотрел   на
струйку.
   Была собака, точно. Была ненавистная ему китайская хохлатая псина  по
имени Гуччи, которая тряслась всем телом и  брезгливо  подбирала  тонкие
розовые лапки, если наступала на мокрое. Полька ее обожала.
   Он подумал немного. Нагруженный ослик все смотрел на  него  лукаво  и
добродушно.
   Последний шанс. С чего Варвара взяла, что последний?.. Разве бывает в
двадцать девять лет последний шанс? Или он бывает во сколько угодно лет,
или вообще от этих самых лет  никак  не  зависит,  выпадает,  когда  ему
вздумается, а потом раз - и нет его, и никаких надежд?..
   Полторы тысячи разнообразных девиц вдруг представились  ему,  как  на
подиуме,  унылой  чередой,   потряхивающие   "прелестями",   стремящиеся
перещеголять друг друга,  оттолкнуть  конкуренток,  выдрать  им  волосы,
пролезть вперед, и среди  них  он  сам,  Арсений  Трое