и, то я не могу предложить ничего  нового.  И
так предусмотрено все, что только возможно. Если позволите, я просто  похожу
вокруг и посмотрю, не удастся ли мне найти его. Это все, чем я могу помочь.
   Слова Лебеля разочаровали министра. Он-то  надеялся  на  озарение,  яркую
идею, которая осенит лучшего,  как  охарактеризовал  Лебеля  двумя  неделями
раньше его непосредственный начальник, детектива Франции. А тот лишь  обещал
смотреть во все глаза. Министр встал.
   -  Разумеется,  -  в  его  голосе  слышалась  холодность.  -  Пожалуйста,
попытайтесь найти его, господин комиссар.

   В тот же вечер Шакал закончил последние  приготовления.  В  спальне  Жюля
Бернара он выложил на кровать  пару  стоптанных  башмаков,  серые  шерстяные
носки, брюки, рубашку с отложным  воротником,  армейскую  шинель  с  боевыми
медалями и черный берет ветерана войны Андре Мартина. Рядом лежали фальшивые
документы, изготовленные в Брюсселе, кожаные  ремни,  купленные  в  Лондоне,
резиновый набалдашник с пятью разрывными  пулями  и  пять  стальных  трубок,
выглядевших как алюминиевые, в которых находились приклад, рабочий  механизм
со стволом, глушитель и оптический прицел ружья.
   Два патрона Шакал  достал  из  набалдашника  и  с  помощью  плоскогубцев,
найденных в ящике для инструментов под мойкой  в  кухне,  осторожно  вытащил
пули. Затем вынул столбики кордита. Их  он  оставил  на  столе,  а  ненужные
гильзы бросил в мусорное ведро. Он полагал, что трех пуль хватит за глаза.
   Два дня он не брился, и на подбородке золотилась щетина. Ее он  собирался
сбрить опасной бритвой, купленной по приезде в Париж. На  полочке  в  ванной
стояли флаконы из-под лосьона для бритья с краской "под седину", которой  он
уже пользовался, чтобы стать  пастором  Йенсеном,  и  жидкостью  для  снятия
краски. Он смыл каштановый цвет волос Марти Шульберга и, сидя перед зеркалом
в ванной, той же бритвой подрезал свои светлые волосы,  пока  они  не  стали
торчать во все стороны.
   Еще раз убедившись, что к утреннему выходу все готово,  Шакал  приготовил
себе омлет, посмотрел по телевизору эстрадную программу и лег спать.

   В воскресенье, 25 августа 1963 года, стояла палящая жара. Такая же погода
была годом и тремя днями раньше, когда подполковник Жан-Мари Бастьен-Тири  и
его люди пытались убить Шарля де Голля у перекрестка в Пети-Кламар.  И  хотя
никто из  заговорщиков  1962  года  не  подозревал  об  этом,  их  неудачное
покушение послужило отправной точкой цепи событий,  оборвавшейся  во  второй
половине этого жаркого летнего воскресенья.
   Но   если   Париж   намеревался   праздновать   девятнадцатую   годовщину
освобождения от нацистов, то 75 тысяч человек, обливающихся потом в рубашках
из синей саржи и  костюмах-двойках,  пытались  обеспечить  какое-то  подобие
порядка. Широко разрекламированные газетами, радио и телевидением  торжества
Дня Освобождения  вызвали  небывалый  приток  зрителей.  Большая  их  часть,
однако, только мельком увидела  главу  государства,  шагающего  меж  плотных
рядов  охранников  и  полицейских,  чтобы  положить  начало  той  или   иной
церемонии.
   Полицейские и чиновники, многие из которых с радостью приняли приглашение
поучаствовать в празднествах, понятия не имели о том, что выбор пал  на  них
благодаря высокому росту и каждый, помимо прочего, служил живым щитом. Кроме
того, генерала окружала вся четверка его телохранителей.
   К счастью, сильная  близорукость  и  отказ  носить  очки  на  публике  не
позволяли ему заметить, что Роже Тесьер, Поль Комити, Раймон  Сасья  и  Анри
Джудер постоянно находятся в непосредственной близости от него.
   Пресса окрестила их "гориллами", и многие полагали,  что  это  связано  с
внешностью  телохранителей.  В  действительности  такой  облик   и   походку
обусловливали иные причины. Каждый был специалистом в рукопашной схватке,  с
могучими грудью и плечами. Напряженные мышцы груди и спины как  бы  отжимали
руки от боков, и кисти свободно болтались из стороны в сторону. Кроме  того,
под левой подмышкой у  каждого  висел  автоматический  пистолет,  еще  более
усиливая гориллоподобный  вид  телохранителей.  Так  они  и  ходили,  широко
расставив руки, готовые выхватить пистолет и открыть стрельбу  при  малейшем
намеке на опасность.
   Но в тот день не было и намека.  Зажжение  огня  под  Триумфальной  аркой
прошло, как и намечалось. При  этом  на  крышах  домов,  окружающих  площадь
Звезды, сидели на корточках у печных труб сотни людей с ружьями и биноклями,
настороженно оглядывая  окна  и  другие  крыши.  Едва  президентский  кортеж
покатил по Елисейским полям к собору  Нотр-Дам,  они,  облегченно  вздохнув,
поспешили вниз.
   Ничего неожиданного  не  произошло  и  в  соборе.  Кардинал,  архиепископ
Парижа, сопровождаемый прелатами и служками, всех их обыскали до  того,  как
они облачились  в  приличествующие  торжеству  одежды,  отслужил  мессу.  На
органных хорах примостились двое мужчин с ружьями, даже архиепископ не  знал
об этом, и с высоты пристально наблюдали за ходом церемонии. Среди  верующих
хватало детективов в штатском, которые не преклоняли колени и  не  закрывали
глаза, но  молились  так  же  истово,  как  остальные,  повторяя  про  себя:
"Пожалуйста, дорогой Боже, только не сейчас, когда я на службе".
   Снаружи двух зевак, хотя они  находились  в  двухстах  метрах  от  дверей
собора, схватили, едва они сунули руку под пиджак.  Один  хотел  почесаться,
второй - достать портсигар.
   Других нарушений среди публики отмечено  не  было.  Никто  не  стрелял  в
президента с крыши, под его ногами не  взрывались  дистанционно  управляемые
бомбы. Полицейские следили и друг за другом, чтобы убедиться, что у  каждого
есть специальный значок. Их выдали ранним утром, чтобы Шакал  никак  не  мог
скопировать  его  и  прикинуться  стражем  порядка.  Одного   солдата   КРС,
потерявшего значок, тут же схватили и затолкали  в  черный  фургон.  У  него
отобрали автоматический карабин и освободили только вечером.  И  лишь  после
того,  как  двадцать  его  коллег  подтвердили,  что  он  говорит  правду  и
действительно служит в КРС.
   В Монвалерьен атмосфера  накалилась  до  предела,  хотя  президент,  если
что-то и заметил, вел себя так, словно не происходит ничего необычного.  Его
личная охрана полагала,  что  на  самом  кладбище  генерал  будет  в  полной
безопасности. Но убийца мог попытаться найти свой шанс на узких улочках этой
рабочей окраины, где лимузин президента не мог развить большой скорости.
   На самом деле Шакал в это время находился совсем в другом месте.

   Пьер Вальреми злился на весь свет. Его рубашка прилипла к  потной  спине,
ремень карабина впился в плечо, хотелось пить, подошло время  ленча,  но  он
знал, что сегодня днем поесть не удастся. Он даже пожалел о том, что вступил
в КРС.
   А как хорошо все начиналось. После увольнения с фабрики в Руане клерк  на
бирже труда указал ему на висящий  на  стене  плакат.  Изображенный  на  нем
молодой человек говорил всему миру, что у него прекрасная работа и блестящие
перспективы. А форма КРС сидела на нем как влитая. И Вальреми решил, что ему
это подходит.
   Но никто не сказал ему о жизни в казарме, похожей на тюрьму,  собственно,
не так давно старое здание таковой и являлось. Не говоря уж о муштре, ночных
маршах, колючем материале рубашки, часах ожидания на  перекрестках  в  лютый
холод и адскую жару ради того, чтобы задержать правонарушителя.  Но  у  всех
прохожих документы были в полном порядке, спешили  они  или  не  спешили  по
обычным житейским делам, и осознание собственной ненужности привело к  тому,
что Вальреми начал пить.
   И вот Париж, первая для него поездка за пределы  Руана.  Он-то  надеялся,
что сможет осмотреть достопримечательности столицы. Как бы не так, во всяком
случае, с сержантом Барбишем этот номер не прошел. Все  повторилось,  как  в
Руане. Видишь это заграждение, Вальреми? Так вот, встань рядом, следи, чтобы
оно не упало, никого не пропускай без соответствующих документов, ясно? Дело
тебе доверено очень ответственное.
   Ответственное! Похоже, они слегка тронулись умом с этим Днем Освобождения
Парижа, понавезли в столицу тысячи полицейских  со  всех  провинций.  В  его
казарме поселились люди  из  десяти  разных  городов,  поползли  слухи,  что
ожидается какое-то важное событие, иначе к чему вся эта суета. Слухи, всегда
слухи. Только проку от них ноль.
   Вальреми повернулся и оглядел улицу Рен. Ограждение, которое он  охранял,
представляло собой цепь, натянутую поперек улицы от одного дома к другому  в
двухстах пятидесяти метрах от площади 18 Июня.  Еще  в  двухстах  метрах,  в
глубине площади, высилось здание вокзала Монпарнас, перед которым генерал де
Голль собирался наградить ветеранов Сопротивления. Вдалеке он  видел  людей,
размечавших места, где будут  стоять  ветераны,  официальные  лица,  оркестр
республиканской гвардии. До церемонии  оставалось  еще  три  часа.  Господи,
когда же все закончится?
   К  ограждению  начала  стекаться  публика.  У  некоторых   фантастическое
терпение, думал Вальреми. Ждать на такой жаре столько времени, чтобы увидеть
море голов в трехстах метрах отсюда, среди которого будет де Голль.  Правда,
люди всегда собираются там, где появляется Шарло.
   У перегораживающей улицу цепи собралась уже  добрая  сотня  зевак,  когда
Вальреми увидел старика. Тот еле ковылял по  тротуару,  и  вид  у  него  был
такой, словно он вот-вот упадет. На черном берете выступили пятна  пота,  да
еще эта длинная, ниже колен шинель. А на груди позвякивали медали. Многие из
тех, кто стоял у барьера, с жалостью смотрели на старика.
   И всегда эти чудаки таскают на себе медали,  думал  Вальреми,  будто  это
все, что у них есть. А может, ничего другого у них и не осталось?  Особенно,
если  тебе  отрезали  одну  ногу.  Может,  думал   Вальреми,   наблюдая   за
приближающимся к нему стариком, он тоже немало побегал, когда были целы  обе
ноги. А теперь он выглядел как старая чайка со сломанным крылом, которую  он
однажды видел на морском побережье в Кермадеке.
   О боже, и так до самой смерти, на одной  ноге,  опираясь  на  алюминиевый
костыль. Старик дохромал до ограждения.
   - Можно мне пройти? - робко спросил он.
   - Подождите, папаша, давайте взглянем на ваши документы.
   Старик пошарил в  кармане  рубашки,  которая  явно  нуждалась  в  стирке,
вытащил два удостоверения и протянул их Вальреми.  Андре  Мартин,  гражданин
Франции, пятьдесят три года, родился в Кольмаре, Эльзас, проживает в Париже.
Другое удостоверение принадлежало тому же  человеку,  но  вверху  добавились
слова: "Инвалид войны". Уж это-то видно сразу, подумал Вальреми.
   Он всмотрелся в фотографии на обоих  документах.  Фотографировали  одного
человека, но в разное время. Вальреми взглянул на старика.
   - Снимите берет.
   Андре Мартин тут же стянул его  с  головы  и  скомкал  в  руке.  Вальреми
сравнил лицо стоящего перед ним старика с фотографиями. Да, это, несомненно,
он. Старик, правда, выглядел совсем  больным.  Он  порезался  при  бритье  и
заклеил порезы клочками туалетной  бумаги,  на  которых  выступили  капельки
засохшей крови. Посеревшая кожа блестела от пота. Седые  волосы  торчали  во
все стороны, всклокоченные снятием берета. Вальреми вернул документы.
   - Зачем вам нужно туда идти?
   - Я там живу, - ответил старик. - Я получаю пенсию.  У  меня  комната  на
чердаке.
   Вальреми  вновь  потянулся  за  документами.  В  удостоверении   личности
значился адрес: дом 154 по улице Рен. Солдат КРС взглянул на номер  дома,  у
которого они стояли. Номер 132. Действительно, номер 154  дальше  по  улице.
Приказа не пропускать старика домой не было.
   - Хорошо, проходите. Но будьте внимательны. Шарло будет здесь через  пару
часов.
   Старик  улыбнулся,  убирая  удостоверения  в  карман,  и  чуть  не  упал,
зацепившись костылем за единственную ногу, но Вальреми успел поддержать его.
   - Я знаю. Один из  моих  давних  приятелей  получает  сегодня  медаль.  Я
получил свою два года назад, - он ткнул пальцем в медаль Освобождения, -  но
из рук министра вооруженных сил.
   Вальреми вгляделся в металлический кружок. Вот, значит, она какая, медаль
Освобождения. Слишком мала для того,  чтобы  отдать  за  нее  ногу.  Тут  он
вспомнил о своих обязанностях и коротко кивнул. Старик захромал вдоль улицы.
Вальреми  повернулся,  чтобы  остановить  еще  одного  желающего  проскочить
ограждение.
   - Все, все, дальше нельзя. Оставайтесь за барьером. - Краешком  глаза  он
заметил, как старый солдат исчез в подъезде одного из последних домов  улицы
Рен.

   Мадам Берта вздрогнула, когда на нее упала тень. День  выдался  шебутной,
полиция заглядывала во все квартиры, и она не знала,  как  отреагировали  бы
жильцы, будь они дома. К счастью, все, кроме трех, уехали в отпуск.
   После ухода полиции она наконец  села  на  привычное  место  у  порога  и
немного повязала. Церемония, подготовка к которой шла полным ходом  в  сотне
ярдов от дома, на площади перед вокзалом, нисколько не интересовала ее.
   - Извините,  мадам...  если  вас  не  затруднит...  может,  стакан  воды.
Церемония начнется не скоро, а на улице так жарко...
   Перед ней стоял старик в длиннополой шинели, такой  же,  какую  носил  ее
давно умерший муж, с медалями на левой стороне груди. Он тяжело опирался  на
костыль, из-под шинели выступала одна нога.  Изможденное  лицо  блестело  от
пота. Мадам Берта собрала вязание и сунула его в карман фартука.
   - О, месье. Ходить в шинели в такую жару. И до церемонии еще два часа. Вы
пришли очень рано. Входите, входите.
   Она засеменила к стеклянной двери своей комнаты в конце вестибюля,  чтобы
налить стакан воды. Ветеран захромал следом.
   За шумом воды из кухонного крана она не услышала, как закрылась  дверь  в
вестибюль, и  едва  ли  успела  почувствовать  пальцы  левой  руки  мужчины,
скользнувшие ей под подбородок. Никак не ожидала она и удара кулаком по  шее
чуть ниже уха. Кран, струя воды и наполняющийся стакан взорвались красными и
черными звездами, и потерявшая сознание мадам Берта беззвучно опустилась  на
пол.
   Шакал распахнул шинель, отстегнул ремни, притягивающие его правую ногу  к
ягодице. Когда он распрямлял ногу, его лицо перекосило от боли. Он  подождал
несколько минут, пока восстановится кровообращение, прежде чем наступить  на
нее.
   Еще через пять минут ноги и руки мадам Берты  стянула  бельевая  веревка,
найденная под раковиной, большой кусок лейкопластыря заклеил ей  рот.  Шакал
оттащил консьержку в чулан и закрыл дверь.
   Связку ключей  он  нашел  в  ящике  стола.  Застегнув  шинель,  подхватил
костыль, тот самый, с которым прохромал по аэропортам Брюсселя и  Милана,  и
выглянул в вестибюль. В подъезде не было ни души. Он выскользнул из комнатки
мадам Берты, запер дверь и взлетел по ступенькам.
   На шестом этаже он  выбрал  квартиру  мадемуазель  Беранжер  и  постучал.
Ответа не последовало. Он подождал и постучал  вновь.  Ни  из  этой,  ни  из
квартиры господина и мадам Шарье не донеслось ни звука. Вынув связку ключей,
он поискал ключ с фамилией Беранжер, нашел, открыл дверь, вошел в  квартиру,
закрыл и запер дверь за собой.
   Пересек комнату и  выглянул  в  окно.  На  крышах  домов  противоположной
стороны улицы как раз появились  люди  в  синей  форме.  Он  успел  вовремя.
Вытянув руку, Шакал открыл защелку и потянул на  себя  обе  половинки  окна,
пока они не распахнулись полностью.  Затем  отступил  назад.  Через  оконный
проем на ковер падало квадратное солнечное пятно.  Остальная  часть  комнаты
утопала в полумраке. Находясь вне светового пятна,  он  оставался  невидимым
для полицейских на крыше.
   Подойдя к окну сбоку, он взглянул на привокзальную  площадь,  от  которой
его отделяли сто тридцать метров. Передвинул стол,  поставив  его  в  восьми
футах от окна, не по центру,  а  сбоку,  снял  с  него  скатерть  и  вазу  с
искусственными цветами и заменил  их  диванными  подушками.  Они  образовали
бруствер его "окопа".
   Скинул шинель, закатал рукава рубашки и начал разбирать костыль. Отвернул
резиновый набалдашник, и на черной резиновой поверхности  заблестели  гильзы
трех оставшихся патронов. Тошнота  и  потливость,  вызванные  разжеванным  и
проглоченным кордитом, извлеченным из двух других, почти прошли.
   Из первой секции  выскользнул  глушитель,  из  второй  появился  на  свет
телескопический прицел. Из самой толстой, к  которой  крепились  сверху  две
наклонные стойки, он достал рабочий механизм со стволом, из  самих  стоек  -
подкосы приклада. И наконец, снял подбитую  кожей  перекладину  костыля,  на
которую опирался при ходьбе. Без спрятанного в  ней  спускового  крючка  она
становилась плечевым упором.
   Тщательно, с любовью собрал он  ружье  -  рабочий  механизм  со  стволом,
нижний и  верхний  подкосы,  плечевой  упор,  глушитель,  спусковой  крючок.
Последним он установил телескопический прицел.
   Сидя на стуле, чуть наклонился вперед, положил ружье на верхнюю  диванную
подушку и приник к окуляру телескопического прицела.  В  перекрестье  попала
залитая солнцем мостовая. Шакал чуть двинул  ружье,  наведя  его  на  голову
одного из мужчин, размечавших асфальт к  предстоящей  церемонии.  Голову  он
видел ясно и четко, как дыню на лесной поляне в Арденнах.
   Довольный своей позицией, Шакал рядком, как солдатиков, поставил на  стол
все три патрона. Указательным и большим  пальцами  отвел  затвор,  осторожно
вложил первый из них в казенник. Его вполне хватало для решения поставленной
задачи, но у него были еще два запасных. Он толкнул затвор до  упора,  затем
повернул его, загоняя в замок. Положил ружье рядом с диванными  подушками  и
полез в карман за сигаретами и спичками.
   Глубоко  затянувшись,  он  откинулся  на  спинку  стула.  Ждать  осталось
недолго, еще час и сорок пять минут.
   г л а в а 2 1
   Комиссару Лебелю казалось, что он забыл вкус  воды.  Горло  пересохло,  а
язык  словно  прилип  к  нёбу.  Действовала  не  только  жара.  Впервые   за
много-много лет он по-настоящему испугался. Что-то случится, в  этом  он  не
сомневался, но не мог предугадать, где и когда.
   Утром он побывал у Триумфальной арки, в Нотр-Дам, в Монвалерьен.  Никаких
происшествий. За ленчем настроение некоторых членов чрезвычайного  комитета,
проведших последнее  совещание  на  рассвете,  начало  разительно  меняться:
напряжение и злость сменились эйфорией. Оставалась лишь одна  церемония,  на
площади 18 Июня, и его заверили, что уж там-то никакие эксцессы невозможны.
   - Он ушел,  -  уверенно  заявил  полковник  Роллан  после  ленча  в  кафе
неподалеку от Елисейского дворца. -  Он  ушел,  признав  свое  поражение,  и
правильно сделал. Но он еще появится, и тогда мои парни покончат с ним.
   Слова Роллана не успокоили Лебеля, и  теперь  он  шел  вдоль  ограждений,
установленных поперек бульвара Монпарнас, так далеко от площади, что едва ли
кто мог видеть, что там делается. Все полицейские и солдаты КРС,  охраняющие
проходы в ограждении, к которым он обращался, отвечали одинаково.  Никто  не
проходил после установки ограждений в двенадцать часов.
   Полиция перекрыла главные  улицы,  боковые  улицы,  переулки.  На  крышах
засели снайперы, здание вокзала с многочисленными  кабинетами  и  чердачными
помещениями кишело детективами. Они сидели и  на  крышах  депо,  высоко  над
пустынными пассажирскими платформами. В этот день все поезда отправлялись  и
приходили на вокзал Сен-Лазар.
   Здания,  расположенные  внутри  периметра,  образованного   ограждениями,
осматривались с подвала до чердака. Большинство  квартир  пустовало:  жильцы
уехали в отпуск - к морю или в горы.
   Короче, на площадь 18 Июня незамеченной не могла проскочить  даже  мышка,
как говаривал Валентин, комиссар Оверни. Впрочем, Лебель вспомнил его  слова
без особой радости: Валентин не смог остановить Шакала.
   Переулками, чтобы сократить путь, т