ии,   частых   проверках
документов, поступающих приказах о нападениях на банки и ювелирные магазины.
Ковач написал, что участвовал в четырех налетах, жаловался, что чуть  ли  не
всю добычу приходится отдавать.
   В последнем абзаце говорилось о  том,  что  несколькими  неделями  раньше
Ковач встретил Мишеля, а тот говорил с Жожо, который сказал, что у маленькой
Сильвии какая-то болезнь, кажется люка, что-то такое с кровью, но он, Ковач,
надеется, что она скоро выздоровеет и Виктор может не волноваться.
   Но Виктор волновался. Его очень встревожила болезнь маленькой Сильвии. За
тридцать шесть прожитых лет сердце Виктора превратилось едва ли не в  камень
и крайне редко отзывалось на чью-то боль. Ему было двенадцать,  когда  немцы
захватили Польшу. Еще через год его родителей увезли в  черном  фургоне.  Он
был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, чем  занимается  его  сестра  в
большом отеле за кафедральным  собором,  куда  часто  наведывались  немецкие
офицеры. Родители пытались протестовать, обратились в военную комендатуру, и
больше их не видели. Ковальски ушел в партизаны. Первого  немца  он  убил  в
пятнадцать лет. В  семнадцать  пришли  русские,  но  Виктор  счел  за  благо
покинуть Польшу. Через Чехословакию он добрался до Австрии и попал в  лагерь
для  перемещенных  лиц,  высокий,  худой,  говоривший  только  по-польски  и
ослабевший от голода.  Его  приняли  за  обычного  беженца,  которого  война
занесла на чужбину. На американской еде он быстро окреп. Весной  1946  года,
вместе с другим поляком, знавшим французский, Виктор удрал  из  лагеря.  Они
двинулись на юг, сначала в Италию, потом во Францию. В  Марселе  он  ограбил
магазин, убил  хозяина,  заставшего  его  на  месте  преступления,  и  снова
ударился в бега. Его спутник расстался с ним,  указав,  что  теперь  Виктору
осталась одна дорога - в Иностранный легион. Ковальски вступил в  Легион  на
следующее  утро  и  оказался  в  Сиди-Бель-Аббес  до   начала   полицейского
расследования. Разрушенный войной Марсель  по-прежнему  служил  перевалочной
базой для поступающего  из  Америки  продовольствия,  и  грабежи  магазинов,
торгующих заморскими товарами, случались часто. Через неделю полиция закрыла
дело, не утруждая себя особыми  розысками.  Ковальски  узнал  об  этом,  уже
будучи легионером.
   Ему было девятнадцать, и поначалу  бывалые  солдаты  называли  его  petit
bonhomme1. Потом он показал  им,  что  умеет  убивать,  и  его  стали  звать
Ковальски.
   Шесть лет в Индокитае лишили его последних человеческих чувств,  а  затем
Ковальски послали в Алжир. Он постоянно воевал, лишь однажды  его  направили
на  учебную  базу  близ  Марселя  для   прохождения   шестимесячного   курса
специальной  подготовки.  Там  он  встретил  Жюли,   миниатюрную,   порочную
подавальщицу из портового бара, у которой возникла ссора с ее сутенером.  От
удара Ковальски тот пролетел шесть метров и  потом  оставался  без  сознания
десять часов. Сломанная челюсть в конце концов срослась, но он  уже  не  мог
выговаривать многих букв.
   Жюли понравился здоровяк легионер, и на  несколько  месяцев  он  стал  ее
защитником, по вечерам провожая девушку домой, в чердачную  каморку  во  Вью
Пор. Страсти в их отношениях, особенно с ее стороны,  было  много,  любви  -
чуть, и стало еще меньше, когда она поняла, что беременна. Ребенок,  заявила
она Ковальски, его, и он поверил,  потому  что  хотел  поверить.  Она  также
сказала, что ей ребенок не  нужен  и  она  знает  старуху,  которая  поможет
избавиться от него. Ковальски поколотил ее и пригрозил, что убьет, если  она
это сделает. Через три месяца он должен был вернуться в Алжир. За это  время
он подружился с другим  поляком,  экс-легионером  Джозефом  Гржибовски,  все
звали его Жожо. Тот потерял ногу  в  Индокитае  и,  вернувшись  во  Францию,
сошелся с веселой вдовой. У нее был лоток на колесиках, который  она  возила
вдоль  платформы,  предлагая  пассажирам  прибывающих  поездов   пирожки   и
бутерброды. После их свадьбы в 1953 году  они  работали  вдвоем.  Жожо  брал
деньги  и  отсчитывал  сдачу,  его  жена  раздавала  бутерброды  и  пирожки.
Свободные  вечера  Жожо  проводил  в  барах,  где  собирались  легионеры  из
близлежащих казарм. Большей частью новобранцы,  вступившие  в  Легион  после
того, как его отправили во Францию, но однажды он наткнулся на Ковальски.
   Именно к Жожо  обратился  Ковальски  за  советом.  Жожо  согласился,  что
ребенка надо сохранить. Они оба когда-то были католиками.
   - Она хочет избавиться от ребенка, - вздохнул Виктор.
   - Шлюха, - покачал головой Жожо.
   - Корова, - кивнул Ковальски.
   Они выпили еще, задумчиво глядя в зеркало за стойкой.
   - Нечестно по отношению к ребенку, - заявил Виктор.
   - Нечестно, - подтвердил Жожо.
   - У меня никогда не было ребенка, - после долгой паузы вымолвил Виктор.
   - У меня тоже, хотя я женат и все такое, - ответил Жожо.
   Где-то за полночь, вдрызг пьяные, они нашли  верное  решение  и  отметили
свой успех еще бутылкой вина. Проснувшись, Жожо вспомнил о  своем  обещании,
но прошло еще три дня, прежде чем он решился сказать об  этом  жене.  К  его
изумлению, мадам отнеслась к этой идее весьма благосклонно.
   В должный срок Виктор отправился в Алжир и попал к майору  Родину,  тогда
командиру батальона. В Марселе Жожо и его жена кнутом и пряником  держали  в
узде беременную Жюли. К отъезду Виктора она была уже на  пятом  месяце,  так
что об аборте не могло быть  и  речи,  о  чем  Жожо  и  сказал  сутенеру  со
сломанной челюстью, вновь замаячившему на горизонте. Этот тип уже понял, что
с легионерами лучше не связываться, даже с одноногими  ветеранами,  поэтому,
обругав последними словами  свой  прежний  источник  дохода,  он  отправился
искать счастья в другое место.
   В конце 1955 года Жюли родила девочку, голубоглазую и золотоволосую. Жожо
и его жена оформили необходимые документы на удочерение. Жюли их  подписала.
После официального утверждения документов Жюли вернулась к  прежнему  образу
жизни, а в семье Жожо появилась дочка, которую назвали Сильвией. Письмом они
известили об этом Виктора, немало его обрадовав. Однако о том,  что  у  него
растет дочь, он никому не говорил. Потому что у него отнимали все,  что  ему
принадлежало, если об этом становилось известно.
   Тем не менее три года спустя, перед длительной боевой операцией в  горных
районах Алжира, капеллан предложил Ковальски написать завещание. Такая мысль
не приходила тому в голову. Да и что он  мог  завещать,  если  жалованье  он
тратил в барах и борделях во время редких  отпусков,  а  его  вещи  являлись
собственностью Легиона. Но капеллан заверил  его,  что  в  нынешнем  Легионе
завещание вполне уместно, и с  его  помощью  Ковальски  изложил  свою  волю,
оставив  все  принадлежащее  ему  имущество   дочери   Джозефа   Гржибовски,
проживающего в Марселе. Вероятно,  копия  этого  документа  попала  в  досье
Ковальски, хранившееся в архивах министерства вооруженных сил. Когда  служба
безопасности  заинтересовалась  Ковальски  в  связи  с  актами   терроризма,
совершенными в 1961  году  в  Константине,  это  досье,  наряду  со  многими
другими, извлекли на свет и отправили полковнику Роллану, начальнику  Отдела
противодействия, в Порт де Лилья. Агент посетил семью Гржибовски, и  история
выплыла наружу. Ковальски ничего этого не знал.
   Дочь он видел дважды, в 1957 году, когда получил пулю в бедро и лечился в
Марселе, и в 1960-м, когда сопровождал подполковника  Родина,  вызванного  в
суд в качестве свидетеля. Первый раз малышке было два года, второй -  четыре
с половиной. Ковальски приезжал с грудой подарков для Жожо и его  жены  и  с
игрушками для Сильвии. Они прекрасно ладили, маленькая девочка и ее  похожий
на медведя дядя Виктор. Но он никому о ней не говорил, даже Родину.
   И вот она заболела какой-то люка, и Ковальски все утро  не  находил  себе
места. После ленча он поднялся наверх за стальным ящиком. Родин ждал важного
письма с уточнением общей суммы, захваченной в ходе многочисленных грабежей,
и хотел, чтобы Ковальски сходил на почту еще раз.
   - Что такое люка? - неожиданно спросил бывший капрал.
   Родин, закреплявший наручник на его левой руке, поднял голову.
   - Понятия не имею.
   - Это болезнь крови, - пояснил Ковальски.
   В дальнем углу Кассон оторвался от иллюстрированного журнала.
   - Наверное, вы имеете в виду лейкемию.
   - А что это, месье?
   - Это рак, - ответил Кассон. - Рак крови.
   Ковальски взглянул на Родина. Он не доверял штатским.
   - Его могут лечить, мой полковник?
   - Нет, Ковальски, это смертельная болезнь. Лечения не существует. А зачем
тебе это?
   - Так, - промямлил Ковальски. - Где-то прочел.
   И он ушел. Если Родин и  удивился,  что  его  телохранитель,  никогда  не
читавший ничего, кроме приказов, нашел в книге странное слово, то  не  подал
виду и  скоро  забыл  о  таком  пустяке.  Ибо  с  дневной  почтой  поступило
долгожданное письмо, в котором сообщалось о наличии 250  тысяч  долларов  на
счету ОАС в швейцарском банке.
   Родин тут же сел писать поручение о переводе  означенной  суммы  на  счет
наемного убийцы. О второй половине он не  волновался.  После  устранения  де
Голля промышленники и банкиры правого  толка,  ранее,  в  период  наибольшей
популярности, финансировавшие ОАС, сами принесут деньги. Те же  самые  люди,
которые несколькими неделями  раньше  жаловались  на  "недостаточные  успехи
патриотических сил" и видевшие  в  этом  угрозу  возвращению  уже  вложенных
средств, будут спорить за честь поддержать солдат, готовящихся стать  новыми
властителями Франции.
   Он закончил писать к вечеру, но  Кассон,  прочитав  инструкции  Родина  о
немедленном  переводе  денег,   высказал   свои   возражения.   Мы   обещали
англичанину, напомнил Кассон, номер телефона, по которому он будет  получать
самую свежую и точную информацию о передвижениях де Голля, а также  о  любых
изменениях в заведенном порядке  охраны  президента.  Эта  информация  может
оказаться жизненно важной для наемного  убийцы.  Уведомляя  его  о  переводе
денег на этом этапе, развивал свою мысль Кассон, мы толкаем его на поспешные
действия. Разумеется, место и время покушения Шакал выбирает сам, но едва ли
несколько дней задержки повлияют на его планы. А вот информация,  к  которой
получит доступ убийца, может сыграть решающую роль, и тогда ожидаемый  успех
не обернется очередной, очевидно, последней неудачей.
   Он, Кассон, этим  утром  получил  донесение  от  руководителя  парижского
подполья, которому удалось внедрить агента в непосредственное  окружение  де
Голля. Через один-два дня агент начнет поставлять самые надежные сведения  о
местопребывании генерала и о его предстоящих  поездках  и  выступлениях,  не
объявленных заранее. Поэтому хотелось бы, чтобы  Родин  придержал  письмо  к
банкирам, пока он, Кассон, не отправит Шакалу телефонный номер в Париже,  по
которому тот сможет получить крайне необходимую ему информацию.
   Родин долго  раздумывал  над  аргументами  Кассона,  но  в  конце  концов
согласился, что они достаточно убедительны. Никто не мог знать о  намерениях
Шакала, так что задержка с переводом денег до направления  в  Лондон  листка
бумаги с телефонным номером, похоже, не имела никакого значения. Главари ОАС
понятия не имели, что  наемный  убийца  уже  выбрал  свой  день  и  следовал
тщательно разработанному плану с точностью швейцарского часового механизма.
   В ту душную римскую ночь, сидя на крыше у вентиляционной шахты и привычно
сжимая в руке кольт 45-го  калибра,  Ковальски  думал  о  маленькой  больной
девочке в Марселе. Перед самым рассветом его осенило. Он вспомнил,  что  при
последней встрече в 1960 году Жожо говорил  о  телефоне,  который  он  хочет
поставить в своей квартире.

   В то утро, когда Ковальски получил письмо, Шакал вышел из отеля "Амиго" и
на такси  добрался  до  угла  улицы,  где  жил  месье  Гуссен.  Он  позвонил
оружейнику после  завтрака,  и  тот  пригласил  господина  Даггэна,  так  он
представился бельгийцу, приехать к нему в одиннадцать часов. Из такси  Шакал
вылез в десять тридцать  и  полчаса  оглядывал  улицу,  сидя  на  лавочке  в
маленьком сквере с газетой в руках.
   Не  заметив  ничего  подозрительного,  он  позвонил  в  дверь   ровно   в
одиннадцать, и Гуссен пригласил его  в  дом.  Как  только  Шакал  переступил
порог, он запер дверь на замок и цепочку. Они прошли в небольшой кабинет.
   - Есть трудности? - спросил англичанин, взглянув  на  явно  расстроенного
оружейника.
   - К сожалению, да.
   Лицо англичанина окаменело.
   - Вы говорили, что я смогу увезти ружье четвертого августа, если приеду к
вам первого.
   - Совершенно верно и, уверяю вас, с  ружьем  все  в  порядке,  -  ответил
бельгиец. - Оно готово, и, откровенно говоря, я вижу в нем  одну  из  вершин
моего творчества. Меня беспокоит вторая часть  вашего  заказа,  изготовление
которой пришлось начинать с нуля. Позвольте, я вам все покажу.
   На столе лежал плоский футляр длиной в два фута, шириной в восемнадцать и
высотой в четыре дюйма. Месье  Гуссен  снял  крышку,  и  Шакал  взглянул  на
содержимое футляра.
   Нижняя  часть  напоминала  готовальню  с  отделениями,  по  форме   точно
соответствующими уложенным в них составным элементам ружья.
   Вдоль большей стороны "готовальни" лежал ствол с казенной  частью,  общей
длиной восемнадцать дюймов. Шакал вынул  их,  внимательно  осмотрел.  Затвор
оканчивался захватом  диаметром  не  более  казенной  части,  в  которую  он
устанавливался.
   Англичанин взялся за захват большим и указательным пальцами правой руки и
повернул его против часовой стрелки. Затвор вышел из замка и  заскользил  по
пазу. Англичанин оттянул его  назад,  открыв  тускло  блестевший  желоб  для
установки патрона и черную дыру в тыльной части ствола. Он загнал  затвор  в
казенную часть до упора и повернул по часовой стрелке.
   У самого захвата в нижнюю часть  затвора  был  аккуратно  вварен  диск  в
полдюйма толщиной и диаметром не больше дюйма. Благодаря серповидному вырыву
наверху диск не мешал возвратно-поступательному движению затвора.  В  центре
диска имелось отверстие диаметром в полдюйма, с нарезанной внутри резьбой.
   - Для крепления приклада, - пояснил бельгиец.
   Шакал заметил, что от деревянного приклада не осталось и следа,  если  не
считать тонких отбортовок, которыми  он  фиксировался  под  каренником.  Два
отверстия под винты, которые  крепили  приклад  к  ружью,  были  заварены  и
зачищены. Шакал оглядел ружье снизу. Под  казенной  частью  оказалась  узкая
щель. Сквозь нее он мог видеть часть затвора с ударником. От крючка осталось
лишь основание, спиленное заподлицо со стальной поверхностью ружья.
   В основании срезанного спускового крючка  темнело  отверстие  с  резьбой.
Месье Гуссен  молча  протянул  Шакалу  маленький,  с  дюйм  длиной,  кусочек
стального  прута,  изогнутый  и  с  резьбой  на  одном  конце.   Большим   и
указательным пальцами Шакал ввернул  его  в  отверстие  до  упора.  У  ружья
появился новый спусковой крючок.
   Бельгиец потянулся к футляру и взял стальной стержень, также с резьбой на
одном конце.
   - Нижний подкос приклада.
   Наемный убийца ввернул подкос в  отверстие  диска  под  казенной  частью.
Стальной стержень смотрел вниз под углом в тридцать градусов. В двух  дюймах
от нарезки на стержне имелась фаска, в центре которой  оружейник  просверлил
отверстие под углом к оси стержня.  Месье  Гуссен  протянул  Шакалу  второй,
более короткий стержень.
   - Верхний подкос.
   Шакал установил и его. Оба подкоса  смотрели  назад,  верхний  под  более
пологим  углом,   чем   нижний,   напоминая   две   стороны   остроугольного
треугольника,  но  без  основания.  Гуссен  передал  Шакалу   и   основание.
Изогнутое, в пять или шесть дюймов длиной, с  толстой  подложкой  из  черной
кожи. На концах плечевого упора, или торца приклада, виднелось по отверстию.
   - Вворачивать не нужно. Просто насадите на подкосы.
   Англичанин приложил упор к концам  подкосов  и  вогнал  их  в  отверстия.
Теперь англичанин держал в руках ружье со  спусковым  крючком  и  прикладом,
образованным двумя подкосами и упором. Шакал приложил ружье к  плечу,  левой
рукой ухватил его  под  стволом,  указательный  палец  правой  руки  лег  на
спусковой крючок, закрыл  левый  глаз,  прищуренным  правым  взглянул  вдоль
ствола. Прицелился в дальнюю стену  и  нажал  на  крючок.  Внутри  казенника
раздался глухой щелчок.
   Он повернулся к бельгийцу, который держал в каждой руке по черной  трубке
длиной в десять дюймов.
   - Глушитель, - попросил англичанин.
   Взял предложенную ему трубку и оглядел свободный  конец  ствола,  вернее,
резьбу на его внешней поверхности. Надел трубку широким концом  на  ствол  и
завернул до  упора.  Глушитель  выступал  над  срезом  ствола,  как  толстая
сосиска. Англичанин вновь  протянул  руку,  и  месье  Гуссен  вложил  в  нее
телескопический прицел.
   Вдоль верхней части ствола тянулись выдолбленные в металле несколько  пар
пазов. В них устанавливались разжимные скобы основания прицела,  обеспечивая
его параллельность со стволом. Крохотные юстировочные винты с правой стороны
и на прицеле позволяли регулировать положение перекрестья. Англичанин  снова
поднял ружье и, прищурившись, прицелился. У непосвященного  могло  создаться
впечатление, что английский джентльмен, подтянутый и  элегантный,  подбирает
себе новое спортивное ружье в магазине на Пикадилли.  Но  россыпь  странного
вида деталей стала не спортивным ружьем, но мощным, дальнобойным,  абсолютно
бесшумным орудием убийства.  Шакал  положил  ружье  на  стол.  Повернулся  к
бельгийцу и кивнул, удовлетворенный результатом проверки.
   - Хорошо, очень хорошо. Я поздравляю вас. Прекрасная работа.
   Месье Гуссен просиял.
   - Остается вывести прицел на ноль и попрактиковаться в  стрельбе.  У  вас
есть патроны?
   Бельгиец открыл ящик стола и  достал  распечатанную  коробочку  с  сотней
патронов. Шести патронов не хватало.
   - Это вам на пристрелку. А шесть пуль я переделал в разрывные, -  пояснил
оружейник.
   Шакал  высыпал  на  ладонь  пригоршню  патронов  и  осмотрел  их.  Какими
маленькими казались пули по сравнению с той  задачей,  которую  должна  была
решить одна из них, но он заметил, что патрон длиннее, чем требует калибр, а
дополнительный  объем  взрывчатого  вещества  придавал  пуле  очень  высокую
скорость, соответственно повышая точность  и  убойную  силу.  Вершинки  пуль
заостренные, в то время как у  охотничьих  пуль  они  тупые.  Свинец  покрыт
мельхиором. То есть он держал в руке  патроны  для  спортивных  соревнований
того же калибра, что и охотничьи.
   - Где настоящие пули? - спросил англичанин.
   Месье Гуссен вновь полез в ящик и вытащил бумажный кулек.
   - Обычно я храню их в очень надежном месте, но сегодня принес сюда,  зная
о вашем приезде.
   Он развернул кулек и высыпал его содержимое  на  лист  белой  бумаги.  На
первый взгляд патроны ничем не отличались  от  тех,  что  англичанин  минуту
назад держал в руке, а теперь положил обратно в картонную коробку.  Он  взял
один из шести патронов и пристально рассмотрел его.
   Оружейник аккуратно зачистил мельхиор  у  самого  кончика  пули,  обнажив
свинец. Острый кончик он притупил и  просверлил  в  образовавшейся  площадке
глухое отверстие глубиной в четверть дюйма. В отверстие залил капельку ртути
и закупорил его расплавленным свинцом. Когда свинец затвердел, напильником и
шкуркой придал верхней части пули первозданную форму.
   Шакал знал о существовании таких пуль, хотя ни разу не  пользовался  ими.
Слишком сложные для изготовления кустарным способом,  запрещенные  Женевской
конвенцией, пули взрывались, как  гранаты,  попадая  в  тело  человека.  При
выстреле каплю ртути прижимало к  глухому  торцу  отверстия,  как  пассажира
автомобиля прижимает к сиденью при резком ускорении. Пр