егнутым воротником.
Старайтесь  не  надевать  именно  эту  рубашку,  да  и  вообще   рубашку   с
расстегнутой верхней пуговицей. Носите галстук, шарф, свитер под горло.
   И последнее, добиться такой внешности не так-то легко. Начнем с волос. Вы
должны подстричься "под  ежик"  до  того,  как  предъявите  кому-либо  новый
документ. Волосы надо покрасить  под  седину,  причем  седины  должно  стать
больше, чем на фотографии, по никак не  меньше.  Чтобы  усилить  впечатление
старости и дряхлости,  отрастите  трехдневную  щетину.  А  потом  побрейтесь
опасной бритвой, но побрейтесь небрежно,  с  двумя-тремя  порезами.  Пожилым
людям это свойственно. А самое важное - цвет лица. Чтобы вызвать  жалость  и
сочувствие, оно должно быть серым и усталым.  Вы  можете  достать  несколько
кусочков кордита?1
   Шакал с восхищением слушал фотографа, хотя, как обычно, на  его  лице  не
отражалось  никаких  эмоций.  Второй   раз   за   день   он   встречался   с
профессионалом, досконально знающим свое дело. После выполнения работы нужно
поблагодарить Луи, напомнил он себе.
   - Полагаю, что да, - осторожно ответил он.
   - Два  или  три  кусочка  кордита,  пережеванные  и  проглоченные,  через
двадцать пять - тридцать минут вызовут тошноту,  дискомфорт,  но  ничуть  не
вредны для организма.  Кожа  тут  же  сереет,  на  лице  выступает  пот.  Мы
использовали этот трюк в армии, чтобы сказаться больными и избежать  длинных
и утомительных маршей.
   -  Благодарю  за  информацию.  Но  вернемся  к  документам.  Вы   сможете
изготовить их вовремя?
   - С технической точки зрения вне всяких сомнений. Единственная  загвоздка
- достать второй французский документ. С этим надо спешить. Но я думаю,  что
в начале августа они будут готовы. Вы... э...  упомянули  о  задатке,  чтобы
покрыть расходы...
   Шакал вытащил  из  кармана  пачку  из  двадцати  пятифунтовых  банкнот  и
протянул бельгийцу.
   - Как я вас найду? - спросил он.
   - Так же как и сегодня.
   - Слишком рискованно. Человек, который связывался с вами, может уехать из
города. Тогда мне не удастся вас найти.
   Бельгиец задумался.
   - Я буду ждать вас в баре, где мы встретились, с шести до семи вечера,  в
первые три дня августа. Если вы не появитесь, я буду считать, что сделка  не
состоялась.
   Англичанин снял парик, вытер лицо полотенцем, смоченным  в  жидкости  для
удаления грима. Затем он надел галстук и пиджак и повернулся к бельгийцу.
   - Я хочу  прояснить  некоторые  аспекты  наших  отношений,  -  дружелюбие
исчезло из его голоса, а глаза стали мрачными, как туман  над  Ла-Маншем.  -
Изготовив нужные мне документы, вы придете в бар, как и обещали. Вы  вернете
мне водительское удостоверение и листок, который вы вырвете из него. А также
все негативы и фотоснимки, сделанные вами. Вы также забудете фамилии  Даггэн
и настоящего владельца водительского удостоверения. Фамилию  на  французских
документах вы подберете сами, возьмите одну  из  самых  распространенных  во
Франции. Отдав мне документы, вы забудете и ее. Вы никому не скажете об этом
заказе. Нарушив хоть одно условие, вы умрете. Это понятно?
   Несколько мгновений бельгиец,  не  мигая,  смотрел  на  него.  За  время,
проведенное в студии, он уже успел убедить себя, что  англичанин  -  обычный
клиент, который хочет водить автомобиль в Англии и по каким-то личным  целям
прикинуться  стариком  во  Франции.  Может,  для  того,  чтобы  контрабандой
переправить наркотики или алмазы из тихого рыбного порта Бретани в Англию.
   - Я вас понял, месье.
   Выйдя на улицу, англичанин отошел на приличное расстояние от  фотостудии,
прежде чем поймал такси. В "Амиго" он приехал  уже  за  полночь,  заказал  в
номер холодного цыпленка и  бутылку  мозельского,  поужинал,  помыл  голову,
чтобы избавиться от последних остатков грима, и лег спать.
   Утром следующего дня, 22 июля, он выписался из отеля и  поездом  "Брабант
экспресс" отправился в Париж.
   Тем же утром глава Отдела  противодействия  сидел  за  рабочим  столом  и
изучал два листа бумаги, копии донесений агентов других подразделений СДЭКЭ.
В верхнем углу каждого из них значился список начальников  отделов,  которым
направлялась копия документа. Против его фамилии темнела маленькая  галочка.
Обе бумаги поступили в одно утро, и при нормальном положении  дел  полковник
Роллан мельком глянул бы на них, содержащаяся в документах информация  осела
бы в его необъятной памяти, а они сами ушла бы в разные дела. Но  полковника
заинтересовала фамилия, упомянутая в донесениях.
   Первое содержало краткий обзор информации, полученной бюро  R3  (Западная
Европа) от постоянного резидента  в  Риме.  В  нем  сообщалось,  что  Родин,
Монклер и Кассон все еще сидят на  верхнем  этаже  отеля  и  их  по-прежнему
охраняют восемь человек. Они ни разу не выходили из здания с  тех  пор,  как
поселились там 18 июня. R3 направило в  Рим  дополнительных  агентов,  чтобы
держать  отель  под  круглосуточным  наблюдением.   Инструкции   из   Парижа
оставались неизменными: следить, но не предпринимать  активных  действий.  У
главарей ОАС, засевших в отеле, установился определенный порядок  общения  с
внешним миром (см. депешу  римского  резидента  R3  от  30  июня).  Курьером
являлся Виктор Ковальски.
   Полковник Роллан раскрыл толстую папку, лежащую на столе справа от  него,
рядом с гильзой от 105-миллиметрового снаряда, выполняющей роль пепельницы и
до половины наполненной окурками. Его глаза пробежали депешу R3 от 30  июня,
остановившись на искомом абзаце.
   Каждый день, указывалось в  нем,  один  из  охранников  покидал  отель  и
отправлялся на главный почтамт Рима. Там одна из  ячеек  "до  востребования"
была зарезервирована на фамилию  Пуатье.  ОАС  не  взяла  отдельный  ящик  с
ключом, вероятно, из опасения, что  его  вскроют.  Вся  корреспонденция  для
главарей ОАС адресовалась Пуатье и оставлялась у дежурного  клерка.  Попытка
агента R3 подкупить его провалилась. Клерк доложил начальству, и его заменил
непосредственный  руководитель.  Существовала  возможность  досмотра   почты
Пуатье итальянской тайной полицией, но  инструкции,  полученные  из  Парижа,
запрещали сотрудничество с итальянцами. Подкуп почтового клерка  не  удался,
но  продолжался  поиск  выхода  на  документацию   оасовцев.   Каждый   день
корреспонденция, поступающая ночью на  почтамт,  передавалась  охраннику,  в
котором опознали Виктора Ковальски, в прошлом капрала Иностранного  легиона,
служившего в Индокитае под началом Родина. Ковальски  предъявлял  поддельные
документы  на  фамилию  Пуатье  или  письмо,  подтверждающее  его  право  на
получение корреспонденции. Если Ковальски хотел отправить письма, он ждал  у
почтового ящика в главном зале, опускал их за пять минут до выемки почты,  а
затем дожидался, пока всю корреспонденцию, вынутую из ящика, не  уносили  на
сортировку.   Попытки   вмешаться   в   процесс   отправки   или   получения
корреспонденции ОАС связаны с применением насилия,  что  запрещено  Парижем.
Иногда Ковальски звонит по междугородному  телефону,  но  узнать  номер,  по
которому он звонит, или подслушать разговор не удалось.
   Полковник Роллан закрыл дело и взял  второе  из  поступивших  в  то  утро
донесений. Полиция Метца сообщала о задержании в баре в ходе обычного  рейда
по проверке документов мужчины, который в завязавшейся драке  чуть  не  убил
двух полицейских. Позднее в полицейском участке по  отпечаткам  пальцев  его
опознали как дезертира  Иностранного  легиона,  Шандора  Ковача,  венгра  по
национальности, покинувшего Будапешт в 1956 году. Как следовало  из  справки
парижской полиции, известного оасовского головореза, разыскиваемого в  связи
с убийствами полицейских в Алжире в 1961 году. По этим же делам разыскивался
и бывший капрал Иностранного легиона Виктор Ковальски.
   Роллан нажал  кнопку  внутренней  связи  и,  подождав,  пока  в  динамике
раздастся: "Слушаю, мой полковник", приказал:
   - Принесите мне личное дело Виктора Ковальски. Немедленно.
   Дело принесли из архива через десять минут, и полковник  еще  час  изучал
его, раз за разом возвращаясь к одному и тому  же  абзацу.  А  когда  многие
парижане спешили на ленч, созвал небольшое совещание,  пригласив  в  кабинет
личного секретаря, графолога из отдела  документации,  расположенного  тремя
этажами ниже, - и двух здоровяков из своей преторианской гвардии.
   - Господа, - объявил он, - с помощью одного человека, хотя сейчас его нет
среди нас и едва ли он добровольно согласится  выполнить  нашу  просьбу,  мы
должны составить, написать и отправить письмо.
   г л а в а 5
   Поезд Шакала прибыл на Северный вокзал перед ленчем, и на такси он поехал
в небольшой, но очень уютный отель на улице де Сюрен, отходящей  от  площади
Мадлен. Хотя по классу этот отель уступал "Д'Англетеру"  в  Копенгагене  или
"Амиго" в Брюсселе, у англичанина были причины на то, чтобы  остановиться  в
более скромных апартаментах. Во-первых,  он  намеревался  пробыть  в  Париже
более длительное время. Во-вторых, по сравнению с Копенгагеном  и  Брюсселем
возрастала вероятность встречи с кем-то из тех, кто знал его в  Лондоне  под
настоящей фамилией. На улице он чувствовал себя увереннее  в  черных  очках,
мешающих опознать его, к тому же они выглядели вполне  естественно  в  ярком
солнечном свете бульваров. Куда большей опасности подвергался он в фойе  или
коридорах отеля. Менее всего хотел он услышать: "О, как я рад вас видеть", -
с последующим  упоминанием  его  настоящей  фамилии  в  присутствии  портье,
записавшим его в книгу регистрации под фамилией Даггэн.
   Находясь в Париже, Шакал  старался  не  привлекать  внимания.  Жил  тихо,
завтракал в номере. В гастрономическом магазине на  противоположной  стороне
улицы он купил банку  английского  мармелада  и  попросил  горничную,  чтобы
мармелад приносили ему на  завтрак  вместо  каждодневного  джема  из  черной
смородины.
   Вежливый с обслуживающим персоналом,  при  встречах  он  произносил  лишь
несколько слов по-французски с резким английским акцентом и улыбался,  когда
обращались к нему. На вопросы администрации он неизменно отвечал,  что  всем
доволен и не имеет никаких претензий.
   - Месье Даггэн, - как-то сказала  портье  хозяйка  отеля,  -  чрезвычайно
любезен, настоящий джентльмен, - и портье полностью с ней согласился.
   Днем Шакал уходил из отеля, как и все туристы. Он сразу  же  купил  карту
Парижа и, сверяясь с маленькой записной книжкой, отметил на ней  места,  где
хотел бы побывать. Туда  он  и  отправлялся  каждое  утро,  отдавая  должное
архитектурным достоинствам одних и исторической известности других.
   Три дня он кружил вокруг Триумфальной арки или  сидел  на  террасе  кафе,
разглядывая монумент и верхние  этажи  и  крыши  домов,  окружающих  площадь
Звезды. Всякий, кто следовал бы за  ним  в  те  дни  (никто  об  этом  и  не
помышлял), не мог бы не отметить, что у  месье  Османа1  появился  еще  один
тонкий ценитель. Да и кто мог подумать, что  элегантный  английский  турист,
потягивая кофе и любуясь величественными зданиями, прикидывает в уме границы
сектора обстрела, расстояния от верхних этажей до Вечного  огня,  мерцающего
под Аркой, и шансы  спуститься  незамеченным  по  пожарной  лестнице,  чтобы
раствориться в толпе.
   Проведя  три  дня  на  площади  Звезды,  он  посетил  кладбище  мучеников
французского Сопротивления  в  Монвалерьен.  Шакал  прибыл  туда  с  букетом
цветов, и служитель, тронутый  уважением,  проявленным  англичанином  к  его
соотечественникам, участникам Сопротивления,  оказал  ему  особое  внимание.
Служитель не замечал, что взгляд гостя постоянно скользит от входных ворот к
высоким стенам тюрьмы, мешающим  обзору  двора  с  верхних  этажей  соседних
домов. Два часа спустя он  уехал,  отблагодарив  служителя  щедрыми,  но  не
чрезмерными чаевыми.
   Он побывал на площади Инвалидов  с  возвышающимся  на  ее  южной  границе
отелем Инвалидов, где находятся могила Наполеона и храм  славы  французского
оружия. Особенно привлекла его западная часть огромной  площади,  и  он  все
утро просидел в кафе на углу  между  улицей  Фабер  и  миниатюрной  площадью
Сантьяго дю Чили. С  шестого  или  седьмого  этажа  поднимающегося  над  его
головой дома номер 146 по улице Гренель, пересекающейся с улицей  Фабер  под
углом в девяносто градусов, в поле зрения снайпера,  рассчитал  он,  попадут
парк Инвалидов, большая часть площади Инвалидов, две или три улицы.  Хорошее
место для наблюдения, но не для убийства. Во-первых, расстояние  от  верхних
этажей до усыпанной гравием дорожки, ведущей от Дома инвалидов  к  площадке,
где останавливаются машины, превышало двести  метров.  Во-вторых,  на  линии
огня оказывались ветки высоких лип, растущих на площади Сантьяго, с  которых
голуби роняли помет на плечи  безмолвной  статуи  Вобана1.  Вздохнув,  Шакал
расплатился и ушел.
   День он провел в окрестностях кафедрального  собора  Нотр-Дам.  Здесь,  в
лабиринтах Иль де ла Сите, были лестницы черного хода, аллеи и переулки,  но
расстояние от дверей кафедрального собора до машин,  подкатывающих  к  самым
ступеням, составляло несколько метров, а крыши площади дю  Парви  находились
слишком далеко, в то время как крыши крошечной площади Шарлемана  -  слишком
близко, не говоря уж об их доступности для агентов службы безопасности.
   Местом его последнего визита стала площадь на южном конце улицы  Рен.  Он
появился  там  28  июля.  Когда-то  она  называлась  площадь  Рен   и   была
переименована пришедшими к власти голлистами в площадь 18  июня  1940  года.
Глаза Шакала задержались на недавно повешенной табличке с  новым  названием.
Ему вспомнились строчки, прочитанные им прошлым месяцем. 18 июня 1940 года -
день, когда одинокий, но гордый изгнанник взял  в  Лондоне  микрофон,  чтобы
сказать французам, что, проиграв битву, они не проиграли войну.
   Что-то в этой площади с громадой вокзала Монпарнас на ее южной стороне, с
которым у парижан военного поколения связано столько воспоминаний, приковало
взгляд  наемного  убийцы.  Неторопливо  оглядывал   он   залитое   асфальтом
пространство, рассеченное потоками транспорта, выплескивающегося с  бульвара
Монпарнас, улиц д'Одесса и Рен. Он смотрел на высокие, с  узкими  фронтонами
дома на каждой стороне улицы Рен. Затем взглянул на железнодорожные  пути  и
вокзал, перед которым  кишели  частные  автомобили  и  такси,  привозящие  и
увозящие тысячи пассажиров. К зиме от  старого  здания  осталась  бы  только
тень. В 1964 году после открытия нового  вокзала,  построенного  в  пятистах
ярдах, его собирались снести.
   Шакал отвернулся от железнодорожных путей и вновь  сосредоточил  внимание
на улице Рен. Он стоял лицом к площади 18 июня 1940  года,  убежденный,  что
президент  Франции  выйдет  на  нее  в   определенный   день.   Существовала
вероятность, что де Голль появится и в других местах, которые Шакал  посетил
в последнюю неделю,  но  здесь,  он  это  чувствовал,  появление  президента
неизбежно. Скоро не станет вокзала  Монпарнас,  его  колонны  переплавят  на
изгороди  окраин,  а  привокзальная  площадь,  видевшая  унижение   Берлина,
превратится в еще один кафетерий для чиновников. Но прежде чем это случится,
мужчина в кепи с двумя золотыми звездами однажды придет сюда.  А  расстояние
от верхнего этажа углового дома на западной  стороне  улицы  Рен  до  центра
привокзальной площади составляло примерно 130 метров.
   Оба угловых дома на улице Рен, там, где она выходила на площадь, идеально
подходили для целей Шакала. Первые  три  дома,  расположенные  вдоль  улицы,
также могли служить "окопом", но  сектор  огня  в  этом  случае  значительно
сужался. Следующие дома не годились вовсе. Мог он стрелять и с  первых  трех
домов бульвара Монпарнас, протянувшегося с востока на запад.  С  последующим
удалением сектор огня становился слишком узким. Других зданий,  доминирующих
над привокзальной площадью, не  было,  за  исключением  самого  вокзала.  Но
воспользоваться окнами служебных помещений вокзала он не мог, потому что они
наверняка будут контролироваться агентами службы безопасности.  Шакал  решил
поначалу изучить три первых дома на западной стороне улицы Рен и  направился
к кафе на восточном углу улицы, "Кафе герцогини Анны".
   Сев на террасе в нескольких футах  от  мчащихся  машин,  он  пил  кофе  и
смотрел на высившиеся перед ним дома. Он провел в кафе  три  часа.  На  ленч
Шакал перебрался в "Анси Брассери Альзасьен",  откуда  его  взору  предстали
восточные фасады. После  ленча  он  прогулялся  по  улице,  приглядываясь  к
подъездам интересующих его жилых домов.
   Затем направился на бульвар Монпарнас. Оказалось, что  дома,  которые  он
отметил для себя, построенные несколько позже, заняты под конторы.
   На следующий  день  он  вернулся,  пересек  улицу,  сел  на  лавочку  под
деревьями и, вроде бы читая газету, осмотрел верхние этажи. Каменные  фасады
завершались парапетом, бегущим под  крутыми,  выложенными  черной  черепицей
крышами, прорезанными окнами  мансард.  Раньше  там  жили  слуги,  теперь  -
стесненные в средствах пенсионеры. Эти крыши и,  возможно,  мансарды  в  тот
день наверняка будут под наблюдением.  Нельзя  исключать  того,  что  агенты
службы безопасности окажутся на крышах, в тени печных труб,  наводя  полевые
бинокли на соседние крыши. Но верхние этажи, непосредственно под  чердаками,
с высоким потолком, позволяли держать под наблюдением привокзальную площадь,
самому оставаясь невидимым в темноте  комнаты.  А  открытое  окно  в  жаркое
парижское лето едва ли вызовет подозрения.
   Но чем  дальше  человек  отходил  от  окна,  тем  уже  становился  сектор
обстрела. По этой причине Шакал посчитал неприемлемыми третьи по счету  дома
на каждой стороне улицы Рен. Теперь он мог выбирать  из  четырех  домов.  Он
полагал,  что  стрелять  придется  во  второй  половине  дня,  когда  солнце
покатится к западу, но будет еще достаточно высоко и его лучи будут освещать
окна на восточной стороне улицы. Так его выбор  сузился  до  двух  домов  на
западной стороне. Для проверки собственной правоты Шакал подождал до четырех
часов 29 июля и заметил, что на верхние этажи западной стороны  падали  лишь
косые лучи, в то время как солнце яростно било в окна на востоке.
   Днем позже Шакал заметил консьержку. Уже  третий  день  он  сидел  или  в
уличном кафе, или на скамье в нескольких футах от подъездов интересующих его
жилых домов. По тротуару шли и шли прохожие, а консьержка спокойно вязала  у
двери своего подъезда. Однажды к ней подошел поболтать официант близлежащего
кафе. Он назвал консьержку "мадам Берта". Стоял теплый день, солнце, еще  не
достигшее зенита, освещало улицу, в тени оставалась  лишь  узкая  полоска  у
дома.
   Старушка щебетала: "Добрый день, месье" -  людям,  которые  выходили  или
входили в подъезд, и  по  доброжелательному:  "Здравствуйте,  мадам  Берта",
каждый раз раздававшемуся в ответ, Шакал, сидевший в двадцати футах от  нее,
понял, что консьержка  пользуется  всеобщим  уважением.  Добрая  женщина,  с
неиссякаемым состраданием к тем, кому не повезло в этом жестоком мире.  Чуть
позже у подъезда появился кот, и мадам Берта  исчезла  на  несколько  минут,
чтобы вернуться с блюдечком молока.
   Около четырех часов мадам Берта собрала вязанье, убрала спицы и  нитки  в
один из просторных карманов передника и,  шаркая,  отправилась  в  булочную.
Шакал тут же встал со скамьи и вошел в подъезд. Лестницу он предпочел  лифту
и взлетел по ступенькам.
   Лестница обвивала шахту, и на каждом витке в тыльной части  дома  ступени
прерывались маленькой площадкой. От каждой второй из этих  площадок  коридор
вел к пожарной лестнице. Между пятым и шестым этажами Шакал открыл  дверь  в
конце коридора и посмотрел вниз. Пожарная лестница спускалась во  внутренний
двор, куда выходили двери черного хода и других домов, образующих  замкнутый
квадрат. В дальнем конце двора