е мехи.
      -- Такси...
      Машину мы  поймали без труда. Попав в тепло,  я тут же воспользовался
лежавшим в кармане ингалятором, и мне полегчало. Грудь перестала разрывать-
ся от недостатка воздуха.
      -- Вы всегда так реагируете на холод? -- поинтересовался Стивен.
      -- Когда холодно, мне хуже. Да и купание в реке не пошло на пользу.
      Стивен поглядел на меня с сочувствием.
      -- Вы простудились. Хотя если  подумать...  и даже не думать, в  этом
нет ничего удивительного.
      По дороге мы дважды останавливались. Первый раз, чтобы купить две бу-
тылки водки: одну -- для встречи  с Кропоткиным, другую -- на потом. А вто-
рой раз  -- чтобы купить очередную шапку и  довершить мой несколько разнос-
тильный гардероб, состоявший,  не считая собственной кожи, из майки, рубаш-
ки, пары свитеров, пиджака и запасного пальто Стивена. Пальто было  мне ма-
ло; руки торчали из рукавов, как у бедного сиротки.
      Проезжую часть  уже расчистили от  выпавшего ночью снега, но поле ип-
подрома было белым. Как  всегда, по нему носились лошади, в том  числе пара
рысаков, запряженных в качалки. Мы вышли из такси прямо перед входом в нуж-
ную нам конюшню, где почти сразу же нашли Кропоткина.
      Он ждал нас в  полутемной  каморке какого-то тренера, занимавшегося с
рысаками. По  углам лежали кучи  тонких колес, похожих на велосипедные. Мне
было очень странно видеть их в  конюшне, пока я не вспомнил, что это колеса
от качалок.  Посредине стоял стол с  одним-единственным стулом, а  к стенам
была пришпилена масса фотографий.
      Я протянул Николаю Александровичу левую руку. Он со всей сердечностью
схватил ее обеими руками и совершил несколько широких взмахов вверх и вниз.
      -- Друг, -- заявил он своим тяжелым басом, -- мой добрый друг.
      Преподнесенную бутылку водки он взял, справедливо  оценив подарок как
знак моего доброго отношения.  Затем  он церемонно уступил мне единственный
стул, а сам удобно уселся на  столе, решив, видимо, что Стивен вполне может
постоять.  Разместившись,  мы с помощью Стивена обменялись еще  несколькими
комплиментами.
      После этого мы сразу перешли к делу. Стивен переводил.
      -- Мистер  Кропоткин говорит, что поставил  на уши всех,  связанных с
конным спортом, чтобы узнать хоть что-нибудь об Алеше.
      При этих  словах мое сердце  учащенно забилось. Я рассыпался в благо-
дарностях.
      -- Никто не знает такого человека, -- продолжал переводить Стивен. --
Алексеев много, но все не то.
      Мой пульс вернулся к обычному ритму.
      -- Что ж, с его стороны это было очень любезно, -- вздохнул я.
      Кропоткин разгладил двумя пальцами  свои  красивые усы и вновь что-то
прогрохотал.
      Стивен перевел фразу с совершенно  непроницаемым  видом,  но в глазах
вспыхнули искорки интереса.
      -- Мистер Кропоткин говорит, что, хотя никто не знает, кто такой Але-
ша, кто-то передал ему клочок бумаги с этим именем. А появилась эта бумажка
из Англии.
      Это  прозвучало  очень неопределенно, но, бесспорно, было лучше,  чем
ничего.
      -- Могу я увидеть эту бумагу? -- поинтересовался я.
      Тем не менее  оказалось, что Николай Александрович не собирался сломя
голову бежать за ней. Сначала хлеб, а сласти потом.
      -- Мистер  Кропоткин говорит, -- продолжал  Стивен, -- что  вы должны
понять пару особенностей  советского  общества. -- Молодой человек вздернул
брови, ноздри раздулись,  хотя было видно,  что он всеми  силами  старается
сохранить на лице серьезное выражение. -- Он говорит, что советские люди не
всегда могут свободно выражать свои мысли.
      -- Скажите ему, что я уже заметил это и... э-э... полностью понимаю.
      Кропоткин грустно посмотрел на меня, еще раз разгладил усы и произнес
своим красивым басом еще одну фразу.
      -- Ему хотелось бы, чтобы вы использовали полученную от него информа-
цию без указания источника.
      -- Скажите, что я обещаю ему это, -- искренне ответил я.
      Думаю, что  Кропоткина больше убедили не  сами слова, а  тон, которым
они были сказаны. Выждав паузу, он продолжил:
      -- Мистер Кропоткин говорит, что он не знает, кто прислал эту бумагу.
Ему доставили ее на дом вчера  вечером с запиской, где были кое-какие пояс-
нения и выражалась надежда, что все это попадет к вам.
      -- Значит ли это, что он действительно не знает отправителя  или, мо-
жет быть, просто не хочет говорить?
      -- Не могу понять,  --  ответил Стивен. Николай Александрович наконец
решил приступить  к раздаче подарков. С задумчивым видом  он вынул из внут-
реннего кармана большой черный  бумажник,  раскрыл его, порылся внутри тол-
стыми пальцами,  медленно извлек белый конверт,  поднял его и  произнес не-
большую речь.
      --Он полагает, -- перевел Стивен,-- что от этой  бумаги будет немного
толку, но он хотел бы ошибиться. Он будет рад, если она вам пригодится, по-
тому что искренне желает хоть немного отблагодарить вас за спасение лошади,
предназначенной для Олимпийских игр.
      -- Скажите  ему, что даже если в записке  не окажется полезных сведе-
ний, я все равно буду помнить и высоко ценить те  хлопоты,  которые он взял
на себя, чтобы помочь мне.
      Кропоткин с достоинством выслушал комплимент и неторопливо вручил мне
конверт. Я так же неторопливо взял его и вынул два маленьких листочка бума-
ги.
      Они были соединены скрепкой.  На  верхнем листке, белом и невзрачном,
было по-русски написано несколько коротких фраз.
      Второй листок, тоже белый, но в  бледно-голубую  клеточку,  был  явно
вырван из  записной книжки. На нем было несколько  карандашных строк на ан-
глийском языке. Сверху были два слова: "Для Алеши", а примерно дюймом ниже:
"Дж. Фаррингфорд". Фамилия  Джонни была окружена рамкой из небрежно нарисо-
ванных звездочек.
      Еще  ниже  следовал странный список: "Американцы, немцы, французы"  и
целая  строка  вопросительных знаков. Этим содержание листка не  исчерпыва-
лось. В самом низу было четыре  группы букв и цифр, каждая в своей рамочке.
Они выглядели так: "DЕР РЕТ", "1855", "К's С" и "1950".
      Все написанное было размашисто перечеркнуто линией, напоминающей бук-
ву S.
      Я перевернул листок. На обратной стороне было написано шариковой руч-
кой строчек  пятнадцать, но все они  были тщательно зачеркнуты  пастой нес-
колько иного оттенка. Кропоткин с надеждой взирал на меня.
      -- Я очень доволен, -- поспешно сказал я. -- Это чрезвычайно интерес-
но.
      Кропоткин понял мои слова, и на его крупном лице появилось удовлетво-
ренное выражение.
      Похоже, что дела  здесь были закончены. Мы обменялись еще несколькими
заверениями в обоюдной симпатии и вышли в центральный  проход конюшни. Кро-
поткин предложил взглянуть  на  лошадей, и мы бок  о  бок направились вдоль
денников.
      Шедший позади Стивен хрипло дышал, стараясь  втягивать воздух быстро,
а выпускать его как  можно дольше. Мой нос в первый момент  слегка заложило
из-за непривычно  сильного запаха аммиака,  но рысаки нисколько не стали от
этого хуже. Кропоткин сказал, что им предстоит бежать сегодня вечером. Сне-
га еще мало. Стивен мужественно  перевел  наш разговор до самого конца,  но
когда мы вышли на улицу, принялся глотать свежий воздух с  жадностью путни-
ка, заблудившегося в песках и нашедшего родник.
      На  скаковой  дорожке находилось  всего  несколько  лошадей.  На  мой
взгляд,  они  явно не  годились  для выступлений  в  равнинных скачках  или
стипль-чезе.
      -- Здесь  находятся все клубы верховой  езды, -- пояснил  Кропоткин с
помощью Стивена. -- Других конюшен в Москве нет. Все, кто занимается верхо-
вой ездой, упражняются на ипподроме. Лошади принадлежат государству. Лучших
направля ют для выступлений на скачках, в том числе и для международных со-
ревнований, и оставляют для племенного  разведения.  Остальных  передают  в
клубы. Большинство лошадей на зиму остается в Москве, они очень выносливы.
      --  Представляю  себе, -- добавил Стивен  уже  от себя, -- как  будет
смердеть в этих сараях в марте!
      Кропоткин торжественно распрощался  со  мной у никем не охранявшегося
главного входа. Отличный парень, подумал я. Благодаря ему и Мише я смог до-
быть основную часть  той небогатой информации, которой располагал на сегод-
ня.
      --Дружище, -- сказал я, -- желаю вам всего самого лучшего.
      Он с чувством, которого хватило бы на двоих, потряс мою руку, а затем
заключил меня в объятия.
      -- Мой Бог, -- сказал Стивен,  когда мы отошли. -- А еще говорят, что
немцы сентиментальны...
      -- Немного чувства не повредит.
      -- Да... Но что в этом хорошего?
      Я вручил ему конверт и кашлял всю дорогу до стоянки такси.
      -- "Николаю Александровичу  в собственные руки" -- прочел Стивен над-
пись на конверте. -- Тот, кто  писал это, вероятно, хорошо знаком с Кропот-
киным. Вот так, по имени-отчеству, не упоминая фамилии, обращаются только к
тем, кого хорошо знают.
      -- Для меня было бы удивительно, если бы отправитель этого  письма не
был лично знаком с адресатом.
      -- Я тоже так  думаю. -- Он помахал в воздухе парой  скрепленных лис-
точков. -- В записке сказано вот что: "Бумага для заметок"... имеется в ви-
ду, что это специальный сорт  бумаги,  на котором удобно писать от  руки...
"найдена во время международных соревнований по  троеборью. Пожалуйста, пе-
редайте это Рэндоллу Дрю".
      -- Это все?
      -- До буквы.
      Он вгляделся  во вторую страницу, а  я махнул рукой  проезжавшей мимо
машине с зеленым огоньком. Стивен опять убрал драгоценную находку.
      -- Небольшой улов, -- заявил он. -- Похоже, что гора родила мышь.
      Я молчал, задумавшись. Размышления прервал голос водителя.
      -- Он спрашивает, куда ехать, -- сказал Стивен.
      -- Назад в гостиницу.
      Однако мы остановились еще около  магазина,  который  я определил как
аптеку. Примерно так должны были читаться русские буквы над входом. Я зашел
внутрь, намереваясь  купить  что-нибудь болеутоляющее для разбитых пальцев,
но пришлось удовольствоваться каким-то эквивалентом аспирина.  А Стивен пе-
регнулся через прилавок и что-то негромко сказал здоровенной  тетке в акку-
ратном белом халате.
      Она в ответ гаркнула на весь магазин, и посетители уставились на Сти-
вена. Он залился краской, но выдержал характер и все-таки купил то, что хо-
тел.
      -- Что она сказала? -- спросил я, когда мы отъехали.
      -- Она сказала: "Иностранцу нужны презервативы". И нечего смеяться.
      Мое невольное хихиканье помимо воли сменилось кашлем.
      -- Гудрун настаивает, -- пояснил Стивен.
      -- Я так и подумал.
      Накануне я забрал ключ от номера  с собой, поэтому мы сразу же прошли
к лифту, поднялись на восьмой этаж и мимо бдительной дамы продефилировали к
моему  номеру.  Дверь оказалась открыта. Вероятно, уборка...  Это  была  не
уборка. В  комнате находился Фрэнк. Стоя спиной к  двери, он наклонился над
столиком, стоявшим у окна.
      -- Привет, Фрэнк, --  окликнул его я. Он резко обернулся. Вид  у него
был удивленный, руки сжимали матрешку. Я заметил, что  она закрыта. Значит,
все секреты пока  что находятся внутри. Непрошеный гость автоматически про-
должал пытаться раскрыть ее.
      -- Э-э... -- пробормотал он. -- Вы не пришли на завтрак, и я... я ре-
шил  проверить,  все  ли с вами в порядке... Я имею в виду после вчерашнего
происшествия... вашего падения в реку...
      Неплохая реакция для застигнутого врасплох, подумал я.
      -- Я  ездил на ипподром посмотреть на тренировку  лошадей, -- заявил
я, решив посоревноваться с ним в находчивости.
      Фрэнк разжал пальцы, неторопливым движением поставил матрешку на пол-
ку и рассмеялся в манере школьного учителя.
      -- Ну, тогда  все  в порядке. Когда вы  не  пришли завтракать, Наташа
очень волновалась. Я могу сказать ей, что вы придете на ленч?
      Ленч... Как странно слышать и произносить такое обыденное слово, про-
гуливаясь посреди минного поля.
      -- Конечно, -- согласился я. -- И со мной будет гость.
      Фрэнк с плохо сдерживаемой ненавистью посмотрел на Стивена и вышел. Я
устало опустился на диван.
      -- Давайте выпьем...
      -- Виски или водку? -- спросил Стивен. Он достал из кармана купленную
утром бутылку и поставил ее на стол.
      -- Виски.
      Я запил виски две купленные в аптеке таблетки, но не почувствовав ни-
какого облегчения. Я посмотрел на часы. Они чудесным образом пошли, несмот-
ря на вчерашнее купание. Полдвенадцатого. Я набрал телефонный номер.
      -- Йен? Как самочувствие?
      -- Как ни странно, лучше, --  ответил он. -- Мне следовало бы опохме-
литься уже час назад.
      Я сказал,  что никак не смогу быть у него до ленча, и спросил, не хо-
чет ли он сам зайти ко мне в гостиницу часов в шесть.
      -- Правильнее будет сказать, "приползти", -- ответил он, но согласил-
ся.
      В это время Стивен с магнитофоном  обследовал  стены,  пытаясь  найти
"жучок". Я указал ему место, но  все было тихо. Он уже совсем было собрался
выключить магнитофон, когда динамик внезапно взвыл.
      -- Боже мой, включили, -- одними тубами пробормотал Стивен. -- Давай-
те послушаем музыку.
      Он вынул из  бездонного  кармана три  кассеты  и выбрал запись  оперы
"Князь Игорь".
      -- И что дальше?
      -- У меня есть несколько книжонок... Если хотите...
      -- А вы? -- осведомился Стивен, глядя на обложки.
      -- Выпью и подумаю.
      И "жучок" целый час слушал, как Стивен под аккомпанемент Бородина ше-
лестит  страницами  "Потайной комнаты". Тем временем я раскидывал  мозгами,
повторял  про  себя  все, что мне рассказали в Англии и в Москве, и пытался
найти путь в лабиринте.


      Ленч казался  нереальным. Там были  Уилкинсоны и Фрэнк. Фрэнк не рас-
сказывал Уилкинсонам  о том,  как накануне спас мне жизнь,  и вел себя так,
словно ничего  не случилось. Что он думал о  моем молчании, оставалось тай-
ной.
      Наташа и Анна ругали меня и упрашивали больше не исчезать,  не поста-
вив их  в известность,  где меня можно найти. Я  сказал, что постараюсь, но
никаких обещаний не давал. Фрэнк ел мое мясо.
      Разговаривала в основном миссис Уилкинсон:
      -- Мы с папочкой всегда голосовали за лейбористов, но разве не стран-
но, что левые в Англии призывают увеличить иммиграцию, а здесь, где все на-
селение левее левого, иммигрантов нет. Ведь в Москве не увидишь чернокожих!
      Фрэнк никак не отреагировал на ее слова.
      -- Это показалось мне курьезом,  --  продолжала  миссис Уилкинсон. --
Хотя я думаю, что, скажем, в  Индии, народ не станет выстраиваться в очере-
ди, чтобы переехать жить в Москву.
      -- У  них для этого слишком много мозгов,  -- пробормотал мистер Уил-
кинсон, обращаясь к своей тарелке  с  мелко  накрошенной жареной картошкой.
Больше он не произнес ни слова.
      Фрэнк пришел в  себя и принялся ругать расистскую политику Националь-
ного фронта. В ответ на это миссис Уилкинсон бросила на меня взгляд, полный
комического испуга, как будто была смущена тем, что на каждом шагу задевает
Фрэнка.
      -- Фронт -- слишком затасканное слово, -- негромко сказал я.  -- Кли-
ше. "Фронт",  "фронт"... Нужно всегда задумываться...  что же за  ними сто-
ит... за этими фронтами.
      На десерт снова подали мороженое с вареньем из  черной смородины. Оно
мне очень нравилось. Стивен ел с  такой же жадностью, как и Фрэнк. Потом он
сообщил мне, что кухня гостиницы "Интурист" -- просто высший класс по срав-
нению со студенческой столовой.
      Мне казалось, что  застольная беседа происходит в каком-то другом из-
мерении. В голове гораздо явственней звучали голоса Бориса  и Евгения, Йена
и Малкольма, Кропоткина  и Миши, Гудрун  и принца, Хьюдж-Беккета  и  Джонни
Фаррингфорда... и мертвого Ганса Крамера... Но где же, где же был Алеша?


      ГЛАВА 15

      Поднявшись в мою комнату, Стивен поставил стул на кровать, положил на
него чемодан,  а сверху взгромоздил магнитофон  и включил его.  Из динамика
раздаются бодрый протяжный вой.
      Тогда Стивен переключил магнитофон  с  записи на воспроизведение, и в
уши подслушивающих грянула  музыка Стравинского, от которой они должны были
подскочить и громко чертыхнуться.
      Некоторое время  я раздумывал, глядя  на бумагу, которую дал мне Кро-
поткин. Оборот интересовал меня не меньше, чем лицевая сторона.
      -- Синего стекла с собой у вас, конечно, нет? -- спросил я у Стивена.
-- Этакого специфического оттенка.
      -- Синего стекла?
      -- Да...  синего фильтра. Вы  видите, что записи сделаны более темным
оттенком синего  цвета, чем тот,  которым их зачеркивали... Можно даже раз-
глядеть темные линии.
      -- Ну и что?
      -- Если  посмотреть на страницу через  синий фильтр того  же оттенка,
что и паста, которой зачеркивали запись, то скорее всего удастся разглядеть
более темную надпись. Светофильтр поглотит один из оттенков, пропустит дру-
гой, и тогда надпись можно будет прочесть.
      -- И  прокричать на  весь мир... -- пробормотал Стивен.  -- А что вам
это даст?
      -- Я предполагаю, кто мог послать этот конверт Кропоткину, но мне хо-
телось бы убедиться.
      -- Но это мог быть кто угодно.
      Я мотнул головой.
      -- Сейчас я вам кое-что покажу.
      Я открыл ящик, в котором лежала моя аптечка, и достал изпод нее свер-
нутый лист бумаги. Расправив, я положил его рядом с листком,  полученным от
Кропоткина.
      -- Они одинаковые! -- воскликнул Стивен.
      -- В  том-то и дело. Вырвано  из одинаковых блокнотов:  белая бумага,
чуть заметная голубая клетка, к корешку крепилась спиралью...
      Передо мной лежали две странички из блокнотов с одинаковым следом об-
рыва сверху. На одном было написано: "Для Алеши, Д. Фаррингфорд" и все про-
чее. А на другом было записано имя Малкольма Херрика и номер телефона.
      -- Он написал мне это в первый же вечер после моего приезда в Москву,
-- пояснил я. -- В баре гостиницы "Националь".
      -- Да... но... Эти блокноты самые обычные. Вы можете купить их везде.
Ими пользуются студенты,  туристы... И потом,  разве их не  используют  для
стенографии?
      -- А еще такими блокнотами  часто  пользуются  газетные репортеры, --
добавил я. --И у большинства из них есть привычка зачеркивать записи, когда
они больше не нужны. Я видел множество репортеров,  когда выигрывал скачки.
Они торопливо листали  блокноты,  чтобы найти чистый листок... пролистывали
блокноты в одну сторону, переворачивали и принимались листать в обратную. И
чтобы избавить себя от необходимости проверять, нет ли на странице чего-ни-
будь нужного, они  зачеркивают  ранее записанное. Одни просто перечеркивают
крестом всю страницу, а некоторые, когца у них есть время, рисуют узоры.
      Я перевернул листок, на котором Малкольм записал мне свой номер теле-
фона. На обороте были какие-то заметки о посещении  кукольного театра, раз-
машисто перечеркнутые линией в виде широкой буквы S.
      -- Малкольм? -- воскликнул Стивен, изумленно глядя на меня. -- Но за-
чем Малкольм послал эту бумагу Кропоткину?
      -- Не думаю, что это был  он. Скорее всего он просто дал листок тому,
кто сделал записи на зачеркнутом обороте.
      --  Но  зачем?  -- Голос у Стивена был совсем расстроенный. -- И что
все это значит? Просто сумасшествие какое-то.
      -- Маловероятно, чтобы он помнил, кому мог дать листок бумаги три ме-
сяца назад,  --  заметил я, -- но чем черт не шутит... Думаю, мы должны его
спросить.
      Я набрал номер, записанный на листке  из  блокнота.  Малкольм  Херрик
оказался дома. Его  зычный  голос, казалось, стремился разорвать телефонную
трубку.
      -- Где  ты пропадал,  парень? Я никак не могу  тебя поймать. Москва в
уик-энд -- это все равно что Эпсом, когда скачки проходят в Аскоте.
      -- На ипподроме, -- с готовностью ответил я.
      -- Ах, вот как! Ну, как дела? Еще не нашел Алешу?
      -- Пока нет.
      -- Говорил я тебе,