с-
кву.
      -- Скажите ему, что это очень интересно.
      На лице Кропоткина появилось  выражение,  которое я назвал бы доволь-
ным. У него, как и у всех москвичей, тоже было  неподвижное  лицо и мрачные
глаза. Я подумал, что подвижность черт -- это привычка, которую приобретают
-- или не приобретают -- в детстве, глядя на окружающих, и то, что на лицах
этих людей нельзя было прочесть ни восторга, ни презрения, вовсе не означа-
ло, что эти чувства не кипели  у них внутри. Но показывать их было неблаго-
разумно. Непроницаемое выражение лица, возможно, было важным условием выжи-
вания.
      Лошади завершили круг  в милю длиной. Они дышали совершенно спокойно.
Жокеи спешились и почтительно разговаривали с Кропоткиным. Ни  в седлах, ни
на земле  они не показались мне  пригодными к таким  крупным соревнованиям,
как Олимпийские игры. В них не было уверенности в себе, которая явно ощуща-
лась в Борисе. Я сказал Кропоткину о своем ощущении.
      Он согласился со мной, сказав, что все это конюхи.
      --А вот из Миши выйдет толк, хотя он, еще молод.
      Он указал на юношу лет девятнадцати, который, как и другие, под тяже-
лым взглядом тренера вываживал по кругу лошадь.
      Стивен перевел мне, что с Мишей тренер занимается особо, так  как тот
смел, у него хорошие  руки и он может заставить лошадь прыгать.  К конюшням
за нашими спинами подъехал  темнозеленый  фургон. Мотор машины ревел, пугая
лошадей. Кропоткин невозмутимо наблюдал, как машина с трудом сдавала назад,
втискивая между рядами сараев прицеп с дрожавшими от  вибраций мотора дере-
вянными стенками.  Когда автопоезд скрылся  из виду, шум немного утих. Кро-
поткин, как только смог расслышать свой голос, обратился к Стивену  с длин-
ной речью.
      -- Мистер Кропоткин говорит, -- сказал Стивен, -- что Миша в сентябре
ездил конюхом на международные соревнования, и, возможно, вы захотите пого-
ворить с  ним тоже. Мистер Кропоткин сказал, что,  когда человек из британ-
ского посольства задавал ему вопросы о лорде Фаррингфорде  и Гансе Крамере,
он объяснил, что ничего не знает, и это было правдой. Но потом он вспомнил,
что Миша что-то знает. Правда, только о Крамере, а не о лорде Фаррингфорде.
Поэтому он  позаботился о том, чтобы Миша  сегодня работал  с лошадью и  вы
смогли бы с ним встретиться.
      -- Да, -- сказал я. -- Я вам очень благодарен.
      Кропоткин в ответ чуть заметно наклонил голову, повернулся к конюхам,
приказал им отвести лошадей в конюшню и быть поосторожнее при переходе ули-
цы. Мише  он велел остаться. Потом он  вновь повернулся  ко мне и  погладил
усы.
      -- Конь у Миши хорош, -- заявил он. -- Годится для Олимпийских игр.
      Я с  интересом посмотрел на лошадь, хотя она  внешне ничем не отлича-
лась от остальных. Крепкий гнедой жеребец с белой стрелкой вдоль носа и бе-
лыми носочками  на передних ногах,  грубая шерсть, которая как раз годилась
для этого времени года, и добрые глаза.
      -- Хорош?! -- воскликнул Кропоткин, похлопывая животное по крупу.
      -- На вид он смелый и крепкий, -- ответил я.
      Стивен перевел мои слова, а Кропоткин молча выслушал их. Четырех дру-
гих лошадей увели, и Кропоткин  представил  нам Мишу, правда, уже без  пох-
вальных эпитетов.
      --  Михаил  Алексеевич Таревский, -- сказал он  и  добавил  несколько
слов, обращаясь к юноше.  Судя по интонации, это был совет отвечать  на все
мои вопросы.
      -- Да, Николай Александрович, -- ответил тот. Я подумал, что  для ин-
тервью можно было  бы выбрать место  получше, чем открытый  скаковой  круг,
покрытый жидкой грязью, под дождем, смешивающимся со снегом. Однако ни Кро-
поткин, ни Миша, казалось, не замечали  непогоды. Хотя они и видели, что мы
со Стивеном, пытаясь согреться, переминаемся с ноги на ногу, но  не предло-
жили пройти в теплое помещение.
      -- Я немного выучил английский, пока был в Англии, -- сообщил Миша.
      Акцент у него чувствовался меньше,  чем  у  Кропоткина. С загорелого,
обветренного лица  неожиданно  глянули  умные  яркосиние  глаза. Я невольно
улыбнулся ему, но он ответил лишь серьезным взглядом.
      -- Расскажите мне, пожалуйста, что вы знаете о Гансе Крамере, -- поп-
росил я. Кропоткин тут же что-то коротко прогрохотал, и Стивен перевел, что
он просит  Мишу говорить порусски, чтобы понимать его  ответы. И еще просит
переводить ему мои вопросы.
      -- О'кей, -- согласился я. --  Спросите Мишу, что он знает о Крамере.
И ради Бога давайте начнем. Я замерзаю.
      Миша стоял рядом со своим конем, держа в руке свободно  свисающий по-
вод. Время  от времени он успокаивающе поглаживал лошадь  по морде. Я поду-
мал, что  для лошади, готовящейся к  Олимпийским играм, не  слишком полезно
стоять на  холоде сразу  же после тренировки, но это  была не моя проблема.
Гнедой, казалось, не возражал.
      -- Михаил Алексеевич, то есть Миша, говорит, -- сказал Стивен, -- что
он находился рядом с Гансом Крамером, когда тот умирал.
      После этих слов я перестал ощущать холод.
      -- Насколько близко?
      Ответ был длинным. Стивен переводил его частями.
      --Миша говорит, что он держал  лошадь  одного  из русских наездников,
пока того взвешивали, -- кстати, зачем?  -- и там же находился Ганс Крамер.
Он только что закончил дистанцию кросса, хорошо прошел, вокруг него столпи-
лись люди, поздравляли  его.  Миша то смотрел на  него,  то оглядывался, не
идет ли его наездник.
      -- Понятно, -- прервал я, -- давайте дальше.
      -- Миша говорит, -- переводил Стивен, -- что Ганс Крамер  вдруг заша-
тался и  упал на землю. Это было недалеко от Миши, метрах в трех. На помощь
бросилась английская девушка,  кто-то  побежал за доктором. Крамер выглядел
очень больным, он задыхался, но пытался что-то сказать  англичанке. Лежа на
земле, он пытался говорить как можно громче. Почти кричал.
      Миша дождался окончания перевода. Он  хорошо  понимал  то, что Стивен
говорил мне, и сопровождал перевод утвердительными кивками.
      --Ганс Крамер говорил по-немецки? -- спросил я.
      --Да, --ответил Миша.  Тут его прервал Кропоткин, но, услышав перевод
вопроса, жестом позволил продолжать.
      --А Миша говорит по-немецки?
      Как выяснилось,  Миша учил немецкий язык в школе,  бывал с командой в
Восточной Германий и знал достаточно, чтобы понять.
      --Отлично, -- сказал я, -- и что же сказал Крамер?
      Миша произнес несколько слов  по-немецки,  потом по-русски, и в обоих
вариантах повторилось одно и то же слово: "Алеша".
      Стивен вспыхнул от волнения, и я подумал, что  это покажется чрезмер-
ным человеку, который привык не выдавать  своих  чувств.  И  действительно,
Кропоткин беспокойно дернулся, словно решил, что дело зашло слишком далеко.
      --Остыньте, -- приказал я Стивену. --Вы вспугнете птиц.
      Он удивленно взглянул на меня, но сразу же изменил поведение.
      -- Ганс Крамер сказал, -- негромко доложил он, -- "Я умираю. Это Але-
ша. Москва". Потом добавил: "Да поможет мне Бог". И с этими словами умер.
      -- Как  он умер? -- спросил я.  Миша сообщил  с помощью Стивена,  что
Ганс посинел и, казалось, перестал дышать. Затем его тело слабо вздрогнуло,
а затем кто-то сказал, что у него остановилось сердце и что это был сердеч-
ный приступ.  Вскоре появился доктор и согласился с  этим мнением. Он попы-
тался оживить Крамера, но безуспешно.
      Четыре человека стояли под русским холодным дождем и  думали о немце,
который солнечным Сентябрьским днем умер в Англии.
      -- Спросите его, что еще он помнит, -- поспросил я.
      Миша пожал плечами.
      Девушка-англичанка и еще несколько человек, находившихся  поблизости,
поняли слова Ганса. Англичанка перевела, что он умирает из-за Алеши из Мос-
квы, другие согласились. Это было очень печально. Тут  вернулся после взве-
шивания русский жокей, и Мише пришлось  заняться им и лошадью. Уже отойдя в
сторону,  он  увидел, как подошли санитары, положили  Крамера  на  носилки,
.закрыли его с головой накидкой и унесли.
      -- Н-да,  -- задумчиво протянул я.  -- Попросите его  повторить слова
Ганса Крамера.
      -- Ганс  Крамер сказал: "Я умираю. Это Алеша.  Москва. Да поможет мне
Бот". А больше он сказать ничего не успел, хотя Миша считает, что пытался.
      -- Миша уверен, что  Ганс Крамер не сказал: "Я умираю из-за  Алеши из
Москвы"?
      Мише показалось, что он мог иметь в виду именно это, хотя ни "из-за",
ни просто "из" не прозвучало. Только:  "Я умираю. Это Алеша. Москва. Да по-
может мне Бог". Миша очень хорошо все это запомнил, потому что Алеша -- имя
его отца.
      -- Вот  как? -- заинтересовался я. Миша объяснил,  что его полное имя
Михаил  Алексеевич  Таревский  означает:  Михаил, сын Алексея. А  Алеша  --
уменьшительная форма от  имени Алексей. Миша  был уверен, что  Ганс  Крамер
сказал: "Это Алеша". "Es ist Alyosha".
      -- Спросите Мишу, -- медленно начал  я, -- не может ли он описать ко-
го-нибудь из людей, окружавших Крамера перед тем, как тот закачался и упал.
Спросите его,  может быть, кто-то что-то  держал или делал  что-то неестес-
твенное. Может быть, Крамеру дали что-нибудь съесть или выпить?
      Стивен уставился на меня:
      -- Но ведь это был сердечный приступ.
      -- Что-нибудь могло его спровоцировать, -- мягко сказал  я. -- Потря-
сение. Спор. Случайный удар. Аллергия.
      -- А, понятно.
      Он задал самые опасные вопросы так, что они  выглядели совершенно не-
винными. Миша, придерживаясь того же  самого  стиля,  откровенно ответил на
них.
      -- Миша говорит, -- сообщил Стивен, -- что он не  знал  никого из лю-
дей, стоявших рядом с Гансом Крамером. Он только видел их  на соревнованиях
в тот же день и накануне.  Русским не позволяют общаться с другими конюхами
и участниками, так что он не разговаривал с ними. Сам же он не видел ничего
такого, что  могло бы вызвать сердечный приступ, но  он все-таки смотрел со
стороны. Он не  помнит ни спора, ни удара. И насчет еды и питья он не может
ничего сказать с уверенностью. Хотя ему кажется, что Крамер в это время ни-
чего не ел и не пил.
      --Что ж, -- продолжая напряженно думать, сказал я,--а не было  ли там
кого-нибудь, кто, по его мнению, мог бы быть этим самым Алешей?
      Миша так  не думал, поскольку когда Крамер произнес  это имя, рядом с
ним была только девушка-англичанка, но она никак не могла быть Алешей, пос-
кольку это мужское имя.
      Я опять начал замерзать. Если Миша  и знал что-нибудь еще, я не пред-
ставлял себе, как добраться до этого знания. Я сказал:
      -- Пожалуйста, поблагодарите Мишу за его  чрезвычайно любезную помощь
и скажите мистеру  Кропоткину,  насколько я признателен ему  за  то, что он
предоставил мне возможность свободно поговорить с Мишей.
      Благодарности были приняты  как должное. Кропоткин, Стивен и я отошли
от скакового круга и направились к  конюшням. Миша с лошадью в поводу шел в
нескольких шагах сзади. Когда мы вышли на дорожку между двумя  рядами коню-
шен, зеленый деревянный фургон, приглушенно рычавший  все  время,  пока  мы
разговаривали, неожиданно взревел.
      Испуганная лошадь вскинулась на  дыбы,  и Миша вскрикнул. Я автомати-
чески обернулся, чтобы помочь ему. Миша всем весом повис на уздечке. Гнедой
снова вскинулся; его копыта, фигурально выражаясь, смотрели мне прямо в ли-
цо.
      Когда я бежал  к ним,  то успел  заметить,  что взгляд  Миши упал  на
что-то у меня за спиной. Его  глаза округлились от страха. Он что-то закри-
чал по-русски, отпустил поводья и бросился бежать.


      ГЛАВА 7

      Автоматически я схватил упавшие на землю поводья и только потом огля-
нулся.
      До смерти мне оставалось не больше трех секунд. Высокая крыша зелено-
го фургона  уже загородила небо.  Мотор машины оглушительно ревел. Узор ре-
шетки радиатора я запомнил, пожалуй, на всю жизнь. Не меньше шести тонн без
груза, подумал я.  Это было неподходящее время для бесполезных размышлений,
но все мысли промелькнули в тысячную долю секунды. Для действий же потребо-
валось немного больше.
      Левой рукой  я вцепился  в гриву лошади, а правой  -- в переднюю луку
седла и то ли вскочил, то ли взлетел в седло.
      Гнедой был сильно напуган шумом и видом летящего на него фургона. Во-
обще-то лошади не осознают необходимости как можно быстрее убираться из-под
колес грохочущего джаггернаута. Испуганная лошадь способна скорее броситься
под машину, чем умчаться прочь.
      С другой стороны, любая лошадь очень восприимчива к человеческим эмо-
циям, особенно когда сидящий у нее  на спине человек теряет голову от стра-
ха. Гнедой безошибочно ощутил охвативший меня ужас и рванул с места.
      Со старта лошадь способна оторваться  от  любого  автомобиля на сотню
ярдов, но фургон разгонялся уже довольно долго. Стартовый рывок коня позво-
лил выиграть всего несколько ярдов; ревущий зеленый убийца несся за нами по
пятам.
      Если бы мой конь умел рассуждать, то он метнулся бы вправо или влево,
в один  из узких  проходов, куда фургон не смог  бы протиснуться. Но вместо
этого он поскакал по прямой, отчего несчастье казалось неминуемым.
      То, что я держал поводья в руках, мало чем облегчало положение. Когда
Миша вел  коня в  поводу, он перебросил поводья через  его голову, и теперь
они свисали  с  левой  стороны. Поэтому я не мог взять поводья в обе руки и
управлять лошадью. Обычно наездник направляет движение своего коня, натяги-
вая повод. От этого  мундштук  врезается в чувствительные уголки лошадиного
рта. В моем же случае от мундштука не было никакой пользы. Я не засунул но-
ги в стремена, был одет в тяжелое пальто, а меховая  шапка  сползла на лоб,
грозя скинуть очки. Лишенный направляющей  руки,  гнедой  решил по-своему и
бросился на скаковое поле.
      Инстинктивно он повернул направо, на свой привычный маршрут, и понес-
ся, напрягая в панике  все свои силы. За нами в воздухе  оставался грязевой
шлейф. Я  подумал, надолго ли у коня хватит  сил. Оставалось надеяться, что
надолго. Тут мне показалось, что звук мотора стал затихать. Слишком хорошо,
чтобы быть правдой. На ровном  поле  ипподрома, по прямой, фургон мог  дви-
гаться куда быстрее лошади. Вероятно, мотор переключили на прямую передачу,
и поэтому он работал тише.
      Я рискнул покоситься через плечо, и мое настроение  взмыло вверх, как
воздушный шар. Фургон  отказался от преследования. Он развернулся около вы-
езда на поле и уже двинулся в своем первоначальном направлении.
      "Чертовщина! -- подумал я и  одновременно  провозгласил  про себя: --
Аллилуйя! О благородное  животное, хвала тебе и твоему предполагаемому Соз-
дателю!"
      Но оставалась еще одна  проблема.  Нужно было остановить коня. Паника
охватила его очень быстро, а вот чтобы успокоиться, требовалось время.
      Шапка наконец свалилась. Холодный ветер взлохматил мои волосы и обжег
уши. Дождь заливал  стекла очков. Тяжелое двубортное пальто, застегнутое на
все пуговицы, оказалось  явно неудачным новшеством в экипировке жокея. Раз-
вевающиеся широкие брюки тоже  не  оказывали на лошадь умиротворяющего дей-
ствия. Я  подумал, что если  не попытаюсь поймать стремена, чтобы управлять
ногами, то скорее всего позорно шлепнусь на землю, а мистер  Кропоткин вряд
ли будет доволен тем, что его олимпийский скакун сбежит.
      Мало-помалу мне удалось исправить положение. Для  этого пришлось про-
ехать весь круг, всю милю. К счастью, поводья свисали именно с той стороны,
куда бежал  гнедой. Они тянули  его голову  налево, и он  бежал вплотную  к
внутреннему барьеру. Когда же мне наконец удалось сунуть ноги в  стремена и
прижать бок лошади правым коленом, она послушно приняла влево. Я приговари-
вал:
      -- Стой, мальчик, стой, старина, -- и тому  подобные заклинания. Хотя
я говорил по-английски, гнедой отлично понял мои интонации и настроение.
      Когда мы, миновав полкруга, оказались перед пустыми трибунами, он ус-
покоился и перешел на шаг. Я похлопывал коня по шее, продолжал уговаривать,
и вскоре он остановился.
      На этот раз  гнедой выказывал куда более заметные признаки усталости,
чем после тренировочной  проездки. Он раздувал ноздри, его бока вздымались.
Я смахнул воду с очков и расстегнул пару пуговиц на пальто.
      -- Все в порядке, дружище, -- сказал я, продолжая похлопывать  его по
шее, -- ты хороший мальчик.
      Конь лишь покосился на меня, когда  я  осторожно  наклонился  вперед,
опустил правую руку под его шею и перекинул поводья через его голову. Когда
головной убор вернулся на привычное место, гнедому стало легче и он по пер-
вому моему сигналу с  удовольствием,  типичным для хорошо обученной лошади,
пошел рысью.
      Кропоткин вышел было вперед, чтобы встретить нас. Но никто не смог бы
пройти по липкой грязи, не оставив в ней ботинки, поэтому когда мы с гнедым
вернулись, сделав круг, тренер стоял на площадке перед конюшнями.
      Кропоткин выказывал изрядное волнение, но,  как  ни  странно,  только
из-за лошади.  Когда я спешился  и вручил поводья потрясенному Мише, тренер
что-то загремел своим басом профундо, принялся ощупывать ноги лошади и вни-
мательно осматривать ее. В конце концов он произнес длинную фразу  и взмах-
нул рукой. Этот жест выражал что-то среднее между гневом и извинением. Сти-
вен перевел:
      -- Мистер Кропоткин  говорит, что он  не знает, откуда  здесь  взялся
фургон. Это  один из тех  фургонов, в которых перевозят лошадей олимпийской
сборной. А  сегодня мистер Кропоткин  не заказывал фургона на ипподром. Они
всегда стоят около конюшен через улицу.  Он уверен, что ни один из их води-
телей не  стал  бы  так странно ездить между сараями. И еще он не может по-
нять, почему вы и лошадь стояли на дороге у фургона,  когда  он выезжал. --
Тут Стивен поднял брови.
      -- А  мне  кажется, -- с сомнением в голосе произнес он, -- что вы не
стояли на дороге. Этот проклятый рыдван сам погнался за вами.
      -- Ничего подобного, -- возразил  я.  --  Скажите мистеру Кропоткину,
что я  хорошо понял его слова и очень сожалею, что оказался на дороге у ма-
шины. Еще скажите, что я рад, что лошадь не получила повреждений, и не вижу
оснований посвящать кого бы то ни было в события этого утра.
      -- Вы быстро учитесь, -- сказал Стивен, покосившись на меня. -- Пере-
ведите ему все, что я сказал.
      После того как Стивен  выполнил  мою просьбу, манеры Кропоткина резко
изменились, и только  тут я понял,  насколько он взволнован.  Тренер  сразу
расслабился, и  на его лице  появилось подобие улыбки. Русский ответил фра-
зой, которая вызвала у Стивена меньше сомнений, чем предыдущая.
      -- Он говорит, что вы ездите верхом как казак. Это что, комплимент?
      -- Пожалуй.
      Кропоткин опять заговорил. Стивен перевел:
      -- Мистер Кропоткин говорит, что постарается сделать для вас все, что
в его силах.
      -- Большое спасибо, -- ответил я.
      -- Друг,  -- медленно прогудел  бас, коверкая английские слова, -- вы
хороший наездник!
      Я поправил очки и в очередной раз предал  мысленному проклятию людей,
которые запретили мне участвовать в соревнованиях.
      Примерно полмили мы со Стивеном шли до места, где, по  словам Кропот-
кина, была стоянка такси.
      -- Я подумал, что вы помчитесь в полицию, -- сказал Стивен.
      -- Нет, -- ответил я, счищая грязь со своей шапки, которую кто-то по-
добрал, -- только не здесь.
      -- Не в этой стране, --  согласился он. -- Если вы будете здесь жало-
ваться в  полицию, а точнее  в милицию,  то скорее всего  сами окажетесь  в
тюрьме.
      Голова у меня замерзла, и я надел шапку, не дочистив.
      -- С Хьюдж-Беккетом случился бы удар.
      -- Все равно, -- настаивал  Стивен,  -- что бы ни говорил  Кропоткин,
фургон пытался задавить вас.
      -- Или Мишу. Или лошадь, -- ответил я.
      -- Вы в это верите?
      -- Вы рассмотрели водителя? -- спросил я вместо ответа.
      -- И да, и нет. На нем был шерстяной подшлемник.  Так