ле хорошего дождя по улице  текут  рыжие  потоки
сточных вод. Дальше холм становится еще круче и начинаются леса.
   Из окна открывается вид на противоположную сторону города: за ней лежит
широкая возделанная долина  и  поле  для  гольфа.  "Моя  долина,  мой  дом
родной", - думает Гарри. Покрытые грязными пятнами зеленые обои; коврики с
вечно  загибающимися  углами,  дверца   стенного   шкафа,   хлопающая   по
телевизору, от которых он за эти месяцы отвык, -  все  это  с  неожиданной
силой возникает в памяти, сплетаясь с каким-то  уголком  сознания;  каждый
угол, каждая трещина, каждая неровность  краски  соответствует  зарубке  в
мозгу. Он еще более тщательно убирает квартиру.
   Под диваном и под стульями, за дверьми,  под  кухонными  шкафчиками  он
находит обломки старых игрушек, которые приводят  Нельсона  в  неописуемый
восторг. Ребенок отлично помнит свои вещи.
   - Это баба дала, - лепечет он, держа в руках ломаную целлулоидную утку.
   - Это она тебе подарила?
   - Угу. Подарила.
   - Какая она хорошая.
   - Угу.
   - Знаешь что?
   - Что?
   - Баба - мамина мама.
   - Угу. А где мама?
   - В больнице.
   - В больнице? В пятницу придет домой?
   - Правильно. Она придет домой в пятницу. Правда, она обрадуется, как мы
хорошо все убрали?
   - Угу. Папа тоже был в больнице?
   - Нет. Папа не был в больнице. Папа уезжал.
   Папа  уезжал...  Услышав  знакомое  слово  "уезжал",   мальчик   широко
раскрывает глаза и рот, голос становится громче от сознания всей  важности
этого понятия - очень, очень далеко.  Чтобы  измерить  эту  даль,  он  так
широко расставляет руки, что пальцы у него отгибаются  назад.  Дальше  его
воображение не простирается.
   - А теперь папа больше не уедет?
   - Нет, нет.
   Он везет Нельсона  в  машине  к  миссис  Смит,  сказать,  что  вынужден
оставить работу у нее в саду. Старик Спрингер предложил  ему  должность  в
одном  из  своих  филиалов.  Рододендроны  вдоль  хрустящей  под  колесами
подъездной аллеи  кажутся  пыльными  и  бесплодными,  на  них  еще  торчит
несколько коричневых букетиков. Миссис Смит сама открывает дверь.
   - Да, да, - мурлычет она, и ее коричневое лицо сияет.
   - Миссис Смит, это мой сын Нельсон.
   - Да, да, здравствуй, Нельсон. У тебя папина голова. - Она  гладит  его
по головке высохшей, как табачный лист, рукой. - Давай-ка подумаем. Куда я
засунула вазу с конфетами? Можно дать ему конфетку?
   - Одну, я думаю, можно, но не стоит их разыскивать.
   - Захочу и разыщу. С вами, молодой человек, вся  беда  в  том,  что  вы
никак не хотите поверить, что я хоть на что-нибудь способна.
   Миссис Смит ковыляет прочь. Одной рукой она одергивает платье, а другой
тычет в воздух, словно отмахивая паутину.
   Пока ее нет, они  с  Нельсоном  стоят  и  смотрят  на  высокий  потолок
гостиной, на огромные окна с тонкими, белыми, как мел, переплетами, сквозь
стекла которых - часть из  них  отливает  голубовато-лиловым  -  виднеются
сосны и кипарисы, окаймляющие дальний край усадьбы.  На  блестящих  стенах
висят картины. Одна, в темных тонах, изображает  женщину  в  развевающемся
шелковом шарфе, - судя по тому, как она размахивает  руками,  она  яростно
спорит с большим лебедем, который назойливо к ней лезет. На  другой  стене
висит портрет молодой женщины в черном платье, которая  беспокойно  ерзает
на мягком стуле. У нее красивое, хотя  и  несколько  угловатое  лицо,  лоб
кажется  треугольным  из-за  прически.  Округлые  белые  руки  сложены  на
коленях. Кролик отступает на несколько шагов, чтобы посмотреть на  портрет
прямо. У нее короткая пухлая верхняя губка,  которая  так  красит  молодых
девушек. Губа чуть-чуть приподнята, под ней виднеется темное пятнышко чуть
приоткрытого рта. Во всем ее облике чувствуется нетерпение. Кажется, будто
она сейчас сойдет с  полотна  и,  нахмурив  треугольный  лоб,  шагнет  ему
навстречу. Миссис Смит, возвратившись с алым стеклянным  шаром  на  тонкой
ножке наподобие винного бокала, замечает его взгляд и говорит:
   -  Я  никак  не  могла  понять,  почему   он   изобразил   меня   такой
раздражительной. Он мне ни капельки не нравился, и ему это было  известно.
Скользкий маленький итальянец. Впрочем, он  понимал  женщин.  Вот.  -  Она
подходит к Нельсону с конфетами. - Попробуй. Они старые, но  хорошие,  как
многие старые вещи в этом мире.
   Она снимает с вазы крышку, красную стеклянную полусферу с  шишечкой,  и
держит ее нетвердой рукой перед Нельсоном. Мальчик поднимает глаза, Кролик
утвердительно кивает головой, и он берет конфетку в цветной фольге.
   - Она тебе не понравится, там внутри вишня, - говорит ему Кролик.
   - Шшш-ш. Пусть мальчик берет что хочет.
   Зачарованный оберткой, несмышленыш берет конфету.
   - Миссис Смит,  -  начинает  Кролик.  -  Я  не  знаю,  говорил  ли  вам
преподобный Экклз, но мое положение несколько  изменилось,  и  я  вынужден
перейти на другую работу. Я больше не смогу вам помогать. Мне очень  жаль.
Простите, пожалуйста.
   - Да, да, - говорит она, не спуская глаз с Нельсона, который возится  с
фольгой.
   - Мне было здесь очень хорошо, - продолжает Кролик. - Здесь  все  равно
что на небе, как говорила та женщина.
   - О, эта дурища Альма Фостер. Помада размазана чуть не до самого  носа.
Я никогда ее не забуду, бедняжку. Ни  капли  мозга  в  голове.  Дай  сюда,
деточка, дай миссис Смит свою конфетку.
   Она ставит конфетницу на круглый мраморный столик, где стоит всего лишь
одна восточная ваза с букетом пионов, берет у Нельсона конфету и  яростным
движением пальцев срывает с нее обертку. Ребенок смотрит  на  нее  разинув
рот. Она рывком опускает руку и сует ему в губы  шоколадный  шарик.  Потом
удовлетворенно оборачивается, бросает фольгу на стол и говорит:
   - Ну что ж, Гарри, по крайней мере,  мы  с  вами  увидели,  как  цветут
рододендроны.
   - Да, верно.
   - И мой Гарри тоже порадовался.
   Нельсон надкусывает  конфету  и,  почуяв  вкус  ненавистного  вишневого
сиропа, в отчаянии открывает рот, изо рта выползает коричневая струйка,  а
глаза  в  ужасе  оглядывают  безупречно  чистую  дворцовую  залу.   Кролик
подставляет  сложенную  чашечкой  ладонь,   мальчик   подходит   и   молча
выплевывает месиво из шоколада,  теплого  вязкого  сиропа  и  раздавленной
вишни.
   Миссис Смит  ничего  не  замечает.  Горящим  взглядом  прозрачных,  как
хрусталь, глаз она смотрит на Кролика и говорит:
   - Я считаю своим религиозным долгом поддерживать в порядке сад Хорейса.
   - Я уверен, что вы найдете кого-нибудь другого. Начались каникулы,  это
прекрасная работа для старшеклассника.
   - Нет, я о них и думать не хочу. В  будущем  году  меня  здесь  уже  не
будет, и я не увижу, как снова зацветут его рододендроны. Вы продлили  мне
жизнь, Гарри, правда, продлили. Всю зиму я боролась со смертью, а в апреле
выглянула  из  окна,  увидела,  как  высокий   молодой   человек   сжигает
прошлогодние стебли, и поняла, что жизнь меня еще не  покинула.  Все  наше
достояние, Гарри - это жизнь. Это странный дар, и я не знаю, как мы должны
им распорядиться, но жизнь - это единственное, что мы получаем  в  дар,  и
дар этот дорогого стоит. - Ее  хрустальные  глаза  затуманиваются  пленкой
жидкости, более густой, чем слезы, и она хватает его за руки повыше локтей
цепкими коричневыми пальцами. - Прекрасный,  сильный  молодой  человек,  -
бормочет она словно про себя, но вот взгляд ее снова обретает  остроту,  и
она добавляет: - У вашего сына есть гордость. Берегитесь.
   Она, наверно, хочет сказать, что  он  может  гордиться  своим  сыном  и
должен беречь  его.  Его  глубоко  трогает  ее  объятие,  ему  хочется  ей
ответить, и он  даже  пробормотал  "нет",  когда  она  предсказывала  свою
близкую смерть. Но в  его  правой  ладони  лежит  растаявшая  конфета,  и,
бессильно застыв на месте, он слышит, как она с дрожью в голосе говорит:
   - До свиданья. Всего вам доброго. Всего вам доброго.
   Всю неделю после этого благословения они  с  Нельсоном  счастливы.  Они
гуляют по городу. Однажды они смотрят, как на школьной площадке  играют  в
софтбол мужчины с темными морщинистыми лицами заводских рабочих, одетых  в
яркую форму из войлока и фланели. Одна команда  носит  название  пожарного
депо  в  Бруэре,  а  другая  -  Спортивной  ассоциации  "Солнечный  свет".
Очевидно, это та самая форма, которая висела на чердаке, когда он  ночевал
у Тотеро. Зрителей, сидящих на складных скамейках, не больше, чем игроков.
Везде - за скамейками, за ограждением из проволочной сетки и металлических
трубок - бегают, шумят и спорят мальчишки в спортивных туфлях. Пока Кролик
с Нельсоном смотрят несколько периодов, солнце садится за  деревья.  Косые
лучи обволакивают щеки древним, как мир, тонким, как бумага, теплом. Кучка
невнимательных зрителей, сочная перебранка, клубы  пыли  на  желтом  поле,
девушки в шортах, проходящие мимо  с  шоколадным  мороженым  на  палочках.
Загорелые девичьи ноги, толстые лодыжки и гладкие  бедра.  Они  так  много
знают - по крайней мере, их кожа. Их ровесники мальчишки - костлявые жерди
в бумажных штанах и кедах - яростно спорят, кто лучше -  Тед  Уильямс  или
Мики Мэнтл [звезды бейсбола, легендарные игроки 50-60-х  годов].  Конечно,
Мэнтл в десять тысяч раз лучше. А Уильямс в десять  миллионов  раз  лучше.
Кролик с Нельсоном делят пополам порцию мороженого с лимонадом,  купленную
у человека в фартуке с эмблемой Клуба болельщиков, который поставил в тень
свой лоток. Дым сухого льда  из  стаканчика  с  мороженым,  _пшш-ш_  -  от
пробки, вынутой из  бутылки.  Искусственная  сладость  сочится  Кролику  в
сердце. Нельсон, пытаясь поднести бутылку к губам, забрызгивает  лимонадом
рубашку.
   В другой раз они идут на площадку  для  игр.  Нельсон  боится  качелей.
Кролик велит ему держаться покрепче и легонько подталкивает спереди, чтобы
мальчик его видел. Тот смеется, просит: "Пусти, пусти",  наконец,  хнычет:
"Пусти, пусти, па-па". От возни в  песочнице  у  Кролика  начинает  болеть
голова. Резиновые шлепки руфбола  и  стук  шашек  из  соседнего  павильона
бередят  ему  память;  легкий  ветерок,  окаймленный   кружевом   детского
бормотанья, доносит забытый запах узкой пластмассовой  ленты,  из  которой
плетут напульсники и шнурки для свистков, запах клея и пота  на  рукоятках
спортивных снарядов. Он ясно видит истину: то, что ушло из его жизни, ушло
безвозвратно, ищи сколько хочешь - все равно не найдешь. Беги куда  хочешь
- все равно не догонишь. Оно было здесь, под этим городом, в этих  голосах
и запахах, которые навеки остались позади.  Полнота  жизни  исчерпывается,
когда мы платим дань Природе, когда мы даем ей детей. После  этого  мы  ей
больше не нужны, и мы - сначала изнутри, потом снаружи  -  превращаемся  в
мусор. В стебли от цветов.
   Они приходят в гости  к  бабе  Спрингер.  Мальчик  счастлив,  он  любит
бабушку, поэтому и Кролик чувствует к ней симпатию. Она пытается затеять с
ним ссору, но он не отвечает, он со всем  соглашается,  он  был  подонком,
идиотом, он вел себя ужасно, ему повезло, что он не  угодил  в  тюрьму.  В
сущности, в ее наскоках нет злобы. Во-первых, здесь Нельсон, а  во-вторых,
она рада, что он вернулся, и боится его спугнуть. В-третьих, родители жены
не могут так больно обидеть человека, как его собственные. Как бы они тебя
ни поносили, они всегда остаются где-то вовне, в них есть что-то уютное  и
даже забавное. Они со старухой сидят на затененной веранде и пьют холодный
чай со льдом; она положила  забинтованные  ноги  на  табуретку,  а  слабые
стоны, которые она издает, силясь сдвинуть с места свою тушу,  вызывают  у
него улыбку. У него такое чувство, будто он в  гостях  у  знакомой  глупой
девчонки. Нельсон и Билли Фоснахт  спокойно  играют  в  комнатах.  Слишком
спокойно. Миссис Спрингер хочет посмотреть, что они делают,  но  не  хочет
шевелить ногами, в отчаянии она начинает жаловаться,  какой  невоспитанный
мальчишка Билли Фоснахт,  и  с  ребенка  переходит  на  его  мать.  Миссис
Спрингер терпеть ее не может, ни на грош ей не верит, и дело тут вовсе  не
в темных очках, это просто смешное жеманство, дело  в  том,  что  она  вся
какая-то въедливая, пристала к Дженис, и все потому, что вокруг нее  ходят
грязные сплетни.
   - Она являлась сюда так часто, что я возилась с Нельсоном  больше,  чем
Дженис, - эти две дурехи  чуть  не  каждый  день  бегали  в  кино,  словно
школьницы, никакой ответственности, можно подумать, что у них нет детей.
   Кролик еще со школы знает, что Пегги  Фоснахт,  тогда  она  была  Пегги
Гринг,  носит  темные  очки,  потому  что  у  нее   жуткое,   унизительное
косоглазие. И Экклз говорил ему, что ее общество было  огромным  утешением
для Дженис в тяжелый период, который теперь позади. Но он  не  высказывает
ни одного из этих возражений, а умиротворенно слушает, довольный тем,  что
они с миссис Спрингер заодно против всего света. Кубики льда в  чае  тают,
делая его вдвое слабее, болтовня тещи журчит в ушах, как тихий ручеек. Она
его убаюкивает, веки опускаются, лицо расплывается в улыбке; по  ночам  он
плохо спит - он не привык  спать  один  -  и  теперь  дремлет,  убаюканный
зеленым  привольем  ясного  дня,  ленивый  и  ублаготворенный,  наконец-то
вступивший на правильный путь.
   В доме его  собственных  родителей  все  по-другому.  Они  с  Нельсоном
однажды  приходят  туда.  Мать  его  чем-то  недовольна;  как  только   он
переступает порог,  ее  недовольство  ударяет  ему  в  нос,  словно  запах
старости на всем вокруг.  После  спрингеровского  дома  их  домик  кажется
обшарпанным и маленьким. Что ее мучит? Не сомневаясь, что она, как всегда,
на его стороне, он скороговоркой рассказывает ей,  что  Спрингеры  вначале
вели себя ужасно, но миссис Спрингер, в сущности, очень добрая и как будто
все ему простила; что мистер Спрингер платил  за  их  квартиру,  а  теперь
обещал ему работу - продавать машины в  одном  из  его  филиалов.  У  него
четыре филиала в Бруэре и окрестностях; Кролик понятия  не  имел,  что  он
такой крупный делец. Он, конечно, порядочное ничтожество,  но  ничтожество
удачливое; во всяком случае, он, Гарри  Энгстром,  еще  дешево  отделался.
Крупный нос матери и запотевшие очки сердито поблескивают. Ее  неодобрение
колет его всякий раз, как она оборачивается к нему от раковины. Сначала он
думает, это оттого, что он долго к ней не приходил, но если так,  он  ведь
явился, могла бы и успокоиться. Может, она возмущена, что он спал с Рут  и
совершил прелюбодеяние; с годами она становится  религиозной  и,  наверно,
считает, что ему не больше двенадцати лет. Однако она вдруг, ни с того  ни
с сего, огорошивает его вопросом:
   - А что будет с той несчастной девушкой, с которой ты жил в Бруэре?
   - С ней? О, она не пропадет. Она ни  на  что  не  рассчитывала.  -  Но,
произнося эти слова, он ощущает вкус собственной слюны. То, что  мать  его
может хотя бы только упомянуть о Рут, смещает все его понятия о жизни.
   Она поджимает губы и, надменно покачав головой, произносит:
   - Я тебе ничего не говорю, Гарри. Я ни слова тебе не говорю.
   На самом-то деле она много чего говорит,  только  он  ее  не  понимает.
Кое-что проясняется из ее обращения с Нельсоном.  Она  почти  не  замечает
мальчика, не пытается дать ему игрушки или приласкать, а  только  говорит:
"Здравствуй, Нельсон", коротко кивает головой, а очки  при  этом  сверкают
белыми кругами. После сердечности миссис Спрингер  ее  холодность  кажется
жестокой и грубой. Нельсон это чувствует и, притихнув, испуганно  льнет  к
ногам отца. Кролик не понимает, какая муха укусила его мать, но ясно  одно
- незачем вымещать свое настроение на двухлетнем  малыше.  Он  никогда  не
слыхал, чтобы бабушки  так  себя  вели.  Правда,  присутствие  несчастного
ребенка  мешает  им  вести  разговор,  как  бывало  раньше,   когда   мать
рассказывала ему разные смешные истории про соседей, а потом они  говорили
о нем - каким он был в детстве, как дотемна кидал баскетбольный мяч и  как
всегда присматривал за Мим. То, что Нельсон наполовину  Спрингер,  видимо,
все это убивает. На  секунду  он  перестает  любить  свою  мать  -  ну  не
сумасшествие ли так пренебрежительно обращаться с ребенком,  который  едва
научился говорить?! Ему хочется спросить ее:  _Что  случилось?  Ты  ведешь
себя так, словно я перешел на сторону врага. Уж не сошла ли ты с  ума?  Ты
ведь знаешь, что они правы, так почему ты меня не похвалишь_?
   Но он ничего этого не говорит, он так же  упрям,  как  она.  Он  вообще
почти ничего не говорит, убедившись,  что  его  сообщение  о  благородстве
Спрингеров не имеет никакого успеха. Он просто торчит на кухне,  и  они  с
Нельсоном катают по полу лимон. Всякий раз как лимон,  вихляя,  катится  к
ногам миссис Энгстром, подбирать его приходится Кролику -  Нельсон  ни  за
что не хочет. Кролику стыдно - за себя или за  нее,  он  не  знает.  Когда
возвращается домой отец, дело отнюдь не  меняется  к  лучшему.  Старик  не
сердится, но смотрит на Гарри так, словно  он  пустое  место.  Его  устало
сгорбленная спина и грязные ногти раздражают сына; можно подумать, что  он
нарочно старается превратить их всех в стариков. Почему он не вставит себе
зубы, которые будут как следует держаться? Жует губами, как  старая  баба.
Но отец хотя бы обращает внимание на Нельсона, который радостно катит  ему
лимон. Он толкает его обратно.
   - Будешь играть в мячик, как папа?
   - Он не может, Эрл, - перебивает мать, и Кролик  счастлив  услышать  ее
голос - наконец-то лед сломан, -  но  она  говорит:  -  У  него  маленькие
спрингеровские ручки.
   Эти жесткие как сталь слова высекают сноп искр из сердца Кролика.
   - Перестань ты, ради Бога, - говорит он и тут же сожалеет,  что  сказал
это, потому что попался в ловушку. Не все ли  равно,  большие  у  Нельсона
руки или маленькие. Теперь он понимает, что ему не все равно, он не хочет,
чтобы у мальчика руки были такие, как у Дженис, а если они такие - уж  раз
мама заметила, наверняка так оно и  есть,  -  он  любит  малыша  чуть-чуть
поменьше. Он любит малыша чуть-чуть поменьше, но ненавидит  свою  мать  за
то, что она его к этому вынудила. Кажется, будто она хочет опрокинуть весь
мир - даже если он рухнет ей на голову. Его всегда восхищала эта ее  черта
- она не возражает, пусть он ее  ненавидит,  лишь  бы  до  него  дошли  ее
внушения. Но он отвергает ее внушения, они пронзают ему сердце,  и  он  их
отвергает. Он не хочет их слушать. Он вообще не хочет больше  ее  слушать.
Он только хочет поскорее уйти, пока в нем еще остается хоть капля любви  к
матери. - Где Мим? - спрашивает он отца, подходя к дверям.
   - Мы теперь редко видим Мим, - говорит ему старик.
   Он опускает мутные глаза и трогает  рукой  карман  рубашки,  в  котором
держит две шариковые ручки и грязный  пакетик  с  бумагами  и  карточками.
Последние несколько лет отец начал со старческой суетливостью складывать в
пакетики  разные  вещи  -  карточки,  списки,  квитанции,  календарики,  -
обертывать их резинками и рассовывать по карманам. Кролик  покидает  отчий
дом с такой тяжестью на сердце, будто оно сдвинулось с места.
   Все идет хорошо до тех пор, пока Нельсон не спит. Но как  только  малыш
засыпает, как только его лицо вытягивается, дыхание с шумом вырывается  из
вялых  губ,  оставляя  на  простыне  пятна  слюны,  хохолок  волос  веером
рассыпается по подушке, гладкая кожа на пухлых щеках бессильно обмякает  и
покрывается густым румянцем, в душе Гарри разверзается мертвая пустота,  и
его охватывает страх. Сон ребенка настолько глубок, что ему  страшно,  как
бы он не прорвал тонкую оболочку жизни и не провалился во  тьму  забвения.
Порой он вынимает мальчика из кроватки, чтобы унять тревогу прикосновением
теплого, податливого сонного тела.
   Он шумно бродит по квартире, зажигает все  лампы,  включает  телевизор,
пьет имбирное пиво, листает старые номера "Лайфа", судорожно  хватаясь  за
все, чем можно заткнуть пустоту. Прежде чем л