и орехами в гораздо меньшей и более прохладной задней гостиной. Для 
него не имело никакого значения как выглядела эта комната, а было 
важно, что Энинву была рядом с ним.


	Ребенок Энинву, совсем крошечный, но здоровый мальчик, 
родился недели через две после возвращения Доро, который теперь едва 
не заболел от отчаяния. Он все еще не знал, что ему делать со своими 
чувствами, и никак не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше он 
испытывал такое же смешение чувств. Временами он ловил себя на том, 
что наблюдает за своим поведением как бы со стороны, и с еще большим 
смешением заметил, что в этом поведении не было ничего, явно 
подтверждавшего сам факт его страданий. Он провел много часов за 
разговорами с Энинву, наблюдая за тем как она готовила и смешивала 
травы, одновременно инструктировала некоторых своих людей о том как 
следует ухаживать за их посевами, отличать их по виду и использовать.
	- И что же они будут делать, когда у них окажутся только одни 
травы? - спросил он ее.
	- Либо жить, либо умирать, уж как смогут, - сказала она. - Все 
живое, в конце концов, умирает.
	Она нашла женщину, которая должна была ухаживать за ее 
ребенком, и дала обстоятельные инструкции испуганной Лиа. Она 
считала, что Лиа самая способная из всех ее белых дочерей, и что только 
она одна сможет стать достоной ее преемницей. Кейн не хотел этого. Он 
был напуган, и даже чувствовал страх, от одной лишь мысли о таких 
перспективах. Но, возможно, ему надо было бы стать более похожим на 
людей, относившихся к классу его собственного отца. И Доро подумал, 
что не стоит беспокоиться об этом. В какой-то момент ему показалось, 
что он должен объяснить ему, что если он будет играть свою роль так же 
хорошо, как Доро, и если он будет обходить все ловушки, 
встречающиеся на пути богатого плантатора, то никому и в голову не 
придет, что перед ними не кто нибудь, а самый настоящий плантатор. 
Доро рассказал историю о том, как Френк возил его по стране, выдавая 
за африканского принца, и они вместе с Кейном посмеялись над ней. До 
этих пор в доме не было слышно более громкого смеха, и даже этот 
оборвался достаточно резко.
	- Ты должен остановить ее, - сказал Кейн, хотя они чуть ли не все 
время обсуждали ситуацию с Энинву. - Ты должен сделать это. Ты 
только один, кому это под силу.
	- Но я даже не представляю, что можно сделать, - вынужденно 
признался Доро. Кейн должно быть плохо представлял, как тяжело было 
ему признаться в этом.
	- Поговори с ней! Ведь хочет же она чего-нибудь? Так дай ей это!
	- Я думаю, что она хочет, чтобы я перестал убивать, - сказал Доро.
	Кейн заморгал, затем беспомощно покачал головой. Даже он 
понимал, что это невозможно.
	Лиа вошла в гостную, где он разговаривал с Кейном, и встала 
перед Доро, уперев руки в бока. - Я не могу ничего сказать о твоих 
чувствах, - сказала она. - Я никогда не была способна понять их, но если 
ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь по отношению к ней, то иди к 
ней прямо сейчас!
	- Почему? - спросил Доро.
	- Потому что она собирается сделать это. Она, как мне кажется, 
вот-вот дойдет до самого края. Я не думаю, что она планирует это на 
завтрашнее утро, как Луиза.
	Доро встал было, чтобы идти, но Кейн остановил его, 
обратившись с вопросом к Лиа.
	- Радость моя, так чего же она хочет? Что она на самом деле хочет 
от него?
	Лиа переводила взгляд с одного на другого, видя, что они оба 
ожидают ее ответа. - Я спросила ее об этом сама, - сказала она наконец. - 
Она просто сказала об усталости. О смертельной усталости.
	Доро подумал о том, что она могла сильно ослабнуть. Но от чего? 
От него? Но ведь она же сама попросила его не уходить, хотя он и 
собирался это сделать. - От чего же она устала? - спросил он.
	Лиа вытянула руки перед собой и вновь посмотрела на них. Она 
несколько раз сжала и разжала пальцы, будто стараясь схватить что-то, 
но в них попадал только воздух. Так она сделала несколько движений, а 
потом, видимо, или увидела, или вспомнила, какие-то картины или 
видения, которые могли посетить только ее. В обществе обычных людей, 
ее бы при этом просто посчитали сумасшедшей.
	- Вот все, что я могу чувствовать, - сказала она. - Это бывает 
всякий раз, если я сяду на то место, где она только что сидела, или 
больше того, если я потрогаю руками что-то из ее одежды. Это 
постоянное стремление к чему-то, стремление ухватить что-то, но всегда 
ощутить в руках лишь одну пустоту. Ничего кроме пустоты. Вот видимо 
от этого она и устала.
	- Может быть это всего лишь ее возраст, - сказал Кейн. - Может 
быть, это возраст наконец-то догнал ее.
	Лиа только покачала головой. - Я так не думаю. Она не 
испытывает никакой боли, и вообще никаких старческих отклонений. 
Она лишь просто... Тут Лиа издала звук, напоминающий рыданье, 
видимо от ощущения безисходности. - Я не очень способна к быстрому 
разрешению подобных загадок, - сказала она. - Многое, что я чувствую, 
приходит ко мне в отчетливом виде порой без всякого моего участия. 
Моя мать обычно могла распутывать многие едва проступающие 
явления и прояснять их как для себя, так и для меня. Я же, однако, не 
могу делать этого так хорошо.
	Доро не сказал ничего, только продолжал неподвижно стоять, 
стараясь ухватить смысл рассказанного.
	- Да иди же к ней, будь ты проклят! - закричала Лиа, а затем 
добавила, но уже чуть спокойней: - Помоги ей. Ведь она была лекарем 
все время, как приехала сюда из Африки. И вот теперь она нуждается в 
ком-то, кто мог бы вылечить ее. Кто может сделать это, кроме тебя?
	Он оставил их одних и отправился взглянуть на Энинву. Ему 
никогда не приходило в голову до сих пор, что ей понадобится его 
помощь. Стало быть, все обернулось против него, и теперь он должен 
лечить лекаря.
	Он нашел ее в спальне, собирающейся лечь в постель. Она тепло 
улыбнулась, как только он вошел в комнату, будто была рада видеть его.
	- Еще рано, - сказал он.
	- Я знаю, но я очень устала.
	- Да. Лиа только что сказала мне, что ты....устала.
	Она смотрела на него некоторое время, а потом вздохнула. - 
Временами я мечтаю только об обычных детях.
	- Ты собиралась... этой ночью...
	- Я все еще не отказалась от этого.
	- ~Нет!~ - Он сделал шаг в ее сторону и схватил ее за плечи, как 
будто это движение могло удержать жизнь внутри нее.
	Она оттолкнула его с такой силой, какой он не ощущал в ней с 
момента смерти Исаака. Его отбросило к стене, которая только и 
удержала его от падения.
	- Не смей мне больше ничего говорить, - тихо сказала она. - Я 
больше не хочу ничего слышать от тебя о том, что мне следует делать.
	Тем временем он погружался в знакомые глубины гнева, глядя на 
нее и потирая ушибленное о стену плечо. - В чем дело? - прошептал он. - 
Скажи мне, что не так?
	- Я устала. Она направилась к кровати.
	- Тогда попытайся еще раз!
	Она не стала накрываться одеялом, а уселась на него, наблюдая за 
Доро. Она не произнесла ни слова, только наблюдала. Наконец, сделав 
глубокий неровный вдох, он сел в кресло рядом с ее кроватью. Его 
трясло. Его сильное совершенно без всяких изъянов новое тело 
поминутно вздрагивало, будто он уже успел износить его. Но он должен 
остановить ее, должен.
	Он взглянул на нее, и ему показалось, что он увидел сострадание в 
ее глазах, как будто на какой-то момент она смогла вернуться к нему, 
удерживая его не только как своего любовника, но и как одного из своих 
детей, чтобы успокоить. Он должен ей разрешить сделать это, он должен 
быть рад этому.
	Но она не двинулась с места.
	- Я уже говорила тебе, - сказала она очень тихо, - что даже когда я 
ненавидела тебя, я надеялась, что ты пытаешься что-то сделать. Я 
верила, что мы могли бы иметь вокруг себя достаточно много людей, 
похожих на нас, и мы не были бы одиноки. У тебя было гораздо меньше 
неприятностей со мной, чем могло бы быть, потому что я верила в это. Я 
научилась отворачиваться и не замечать того, как ты поступаешь с 
людьми. Но, Доро, ведь не могу же я отворачиваться от всего. Ты 
убиваешь своих лучших слуг, людей, которые подчиняются тебе, даже 
если это оборачивается страданьем для них. Убийство доставляет тебе 
слишком большое удовольствие, слишком большое.
	- Но я все равно должен совершить его, независимо от того, 
приносит оно мне удовольствие или нет, - сказал он. - Ты знаешь, что в 
этом моя сущность.
	- Ты деградируешь.
	- Я...
	- Все человеческое в тебе умирает, Доро. Оно уже почти умерло. 
Исаак знал, что это произойдет, и он говорил мне об этом. Это было как 
раз часть того, что ты говорил мне в ту ночь, когда уговаривал меня 
выйти за него. Он сказал как-то, что ты вообще перестанешь чувствовать 
что-либо человеческое, как это свойственно всем людям, и он был рад, 
что ему не придется дожить до этого дня и увидеть это. А еще он сказал 
мне, что я должна жить, чтобы попытаться спасти эти остатки 
человеческого в тебе. Но он ошибался. Я не могу спасти их. Все это уже 
умерло.
	- Нет. Он закрыл глаза, все еще пытаясь унять дрожь. Наконец, он 
оставил это занятие и взглянул на нее. Ах, если бы ему только удалось 
заставить ее понять и уидеть. - Оно не умерло, Энинву. Я должно быть 
подумал так и сам, прежде чем отыскал тебя во второй раз, но это было 
не так. Возможно, это умрет во мне, но только если ты покинешь меня. 
Он хотел прикоснуться к ней, но в его теперешнем состоянии он не 
отважился так рисковать, чтобы не быть отброшенным в очередной раз к 
стене. Она сама должна прикоснуться к нему. - Я думаю, что мой сын 
был прав, - сказал он. - Какая-то часть меня умирает раз за разом. И чем 
же я буду, когда из всех ощущений не останется ничего, кроме голода и 
сытости?
	- Кто-нибудь отыщет способ, чтобы избавить мир от тебя, - скзала 
она бесцветным голосом.
	- Но как? Самые лучшие люди, с неимоверным запасом сил 
принадлежат мне. Я собирал их, защищал их и размножал на 
протяжении почти четырех тясячелетий, в то время как обычные люди 
преследовали, травили и жгли любого из них, которого я упустил.
	- Но ты не безгрешен, - сказала она. - Почти на три столетия ты 
потерял меня. Тут она вздохнула и покачала головой. - Но это не имеет 
значения. Я не могу сказать, что именно может случиться, но так же как 
и Исаак, я рада, что не доживу, чтобы увидеть это.
	Тогда он встал, не в силах сдерживать гнев, не зная толком, что 
ему делать: то ли проклинать ее, то ли умолять. Его ноги подгибались, и 
он чувствовал, что находится на грани непристойных рыданий. Почему 
же она не поможет ему? Ведь помогала же она кому-то еще! Ему хотелось 
либо сбежать от нее, либо убить ее. Так почему же она хочет затратить 
всю свою силу на это бессмысленное самоубийство, в то время как он 
стоит перед ней с лицом, мокрым от пота, с трясущимся как у старого 
паралитика телом.
	Но он не мог ни уйти, ни убить. И то и другое было невозможно. - 
Энинву, ты не должна покидать меня! По крайней мере, он сумел 
справиться со своей речью. Он говорил не тем безликим голосом, 
который, казалось циркулировал только внутри его тела, и который так 
пугал большинство людей, и который мог заставить и Энинву думать, 
что он пытается запугать ее.
	Энинву же откинула одело и легла. Почему-то, именно в этот 
момент, он понял, что она может умереть. Вот так, лежа прямо пред ним, 
она может навсегда исчезнуть от него.
	- Энинву! - В тот же момент он оказался на постели рядом с ней, 
стараясь поднять ее. - Ну пожалуйста, - сказал он, уже не слыша 
сосбтвенных слов. - Пожалуйста, Энинву. Выслушай меня. Она все еще 
была жива. - Выслушай меня. Нет ничего, чего бы я не отдал, чтобы лечь 
вот так, рядом с тобой, и умереть, как собралась умереть ты. Ты даже не 
можешь себе представить, как я страстно желаю этого....Он проглотил 
подступавший к горлу комок. - Женщина-Солнце, пожалуйста, не 
оставляй меня. Его голос сломался, и он заплакал. Он всегда, едва ли не с 
самого рожденья, стремился подавлять в себе слезы и рыданья, которые 
дополнительно сотрясали его и без того постоянно трясущееся тело. И 
вот сейчас он плакал так, будто хотел выплакаться за все прошедшие 
годы, когда на его лице не было слез и когда к нему не приходило 
облегчение. Теперь же он не мог остановиться. Он не помнил, как она 
сняла с него сапоги и накрыла его одеялом, вытерев его лицо холодной 
водой. Он не ощутил даже ни ее мягких объятий, ни тепла ее близкого 
тела. Наконец, он заснул, полностью опустошенный, склонив голову на 
ее грудь, а с первыми солнечными лучами, когда он проснулся, эта грудь 
была по-прежнему теплой, мягко поднимаясь и опускаясь при ее ровном 
дыхании.



ЭПИЛОГ

	Но перемены должны были произойти.
	Энинву так и не смогла получить все, что хотела, а Доро не мог 
больше удерживать в своих руках все, что он однажды по праву посчитал 
своим. Ей удалось остановить его в уничтожении собственных 
производителей, после того как они выполнили для него свою роль. Но 
она не смогла остановить его от убийств вообще, кроме как получить с 
него обещание, что больше не будет очередных Томасов, и больше не 
будет очередных Сьюзен. И если кто-то заслуживал право быть 
защищенными от него, то в первую очередь это должны были быть вот 
эти самые люди.
	И больше он не командовал ей. Она больше не была одним из его 
производителей, и даже не считалась одним из его людей в старом 
понимании этого слова. Он мог лишь просить ее о содействии, о 
помощи, но он больше не мог принуждать ее к этому силой. И, 
разумеется, больше ничто не угрожало ее детям.
	Он вообще не должен был никоим образом пересекаться с ее 
детьми. Но здесь возникли разногласия. Она хотела чтобы он пообещал, 
что в своих делах он вообще не будет использовать ее потомков, но 
обещать этого он не мог. - Да разве ты представляешь себе, сколько у 
тебя потомков, и как далеко они разбросаны по земле? - спросил он ее. - 
И меня совсем не устраивает трата времени на расспросы каждого 
незнакомца, который интересует меня, кто была много-много лет назад 
его пра-пра-бабушка.
	Поэтому, с некоторыми неудобствами, но с целью защиты, она 
старалась поселить рядом своих детей и внуков, или даже некоторых 
посторонних людей, которые становились членами ее большого дома. 
Это были те, кого она защищала, кого учила и кого могла отпустить, 
если они этого хотели. Когда, наконец, стало ясно, что между Севернми 
и Южными штатами начнется война, она решила переселить своих 
людей в Калифорнию. Это переселение не понравилось ему. Он подумал, 
что она сбегает не только от надвигающейся войны, а так же и за тем, 
чтобы еще больше затруднить ему нарушить слово, данное в отношении 
ее детей. Ведь проехать через весь континент, обогнуть на корабле мыс 
Горн, или пересечь Панамский перешеек, чтобы добраться до нее, было 
не простым делом даже для него.
	Он обвинял ее в недоверии к нему, а она открыто соглашалась с 
этим. - Ты все еще остаешься леопардом, - сказала она. - А мы все еще 
прежние жертвы. Так зачем же нам искушать тебя? Затем она сгладила 
этот разговор своим поцелуем и сказала: - Ты увидишь меня, когда 
достаточно сильно захочешь этого. Ты прекрасно знаешь об этом. Да и 
когда это расстояние могло остановить тебя?
	Да, расстояние никогда не имело значения для него. Он увидит ее. 
Он остановил ее переезд через всю страну, а вместо этого посадил всех ее 
людей на свои клиппера и вернул к ней одного из самых лучших ее и 
Исаака потомков, чтобы провести эти корабли через шторм.
	В Калифорнии она совсем неожиданно взяла себе европейское имя: 
Эмма. Она где-то слышала, что оно означает прародительницу рода, и 
это очень позабавило ее. Так она стала Эмма Энинву. - Это даст людям 
возможность называть меня так, чтобы они могли без труда произнести 
мое имя, - сказала она ему при их первой встрече на новом месте.
	Он рассмеялся. Ему было все равно, как она еще назовет себя за 
всю свою долгую жизнь. А она будет жить долго. И не важно, куда она 
отправится в очередной раз: она будет жить. И никогда не покинет его.