го возраста.  Кормление
прерывалось  с  перспективой  появления   другого   ребенка.   Может   быть,
отсаживание от материнской груди - это первое серьезное жизненное испытание.
Разве не трагедия для маленького  человечка,  если  он,  полный  ожидания  и
доверия к матери, прильнул однажды к соску, намазанному горчицей?
   Завершением младенчества считалось и то время, когда  ребенок  выучивался
ходить и когда у него появлялись первая верхняя одежда и обувь.
   Способность  игнорировать  неприятное  и  ужасное   (например,   смерть),
вероятно, главный признак детской поры. Но это не значит, что обиды  детства
забывались быстрее. И злое и доброе детская душа впитывает одинаково  жадно,
дурные и хорошие впечатления запоминались одинаково ярко на  всю  жизнь.  Но
зло и добро не  менялись  местами  в  крестьянском  мировосприятии,  подобно
желтку и  белку  в  ---------------------------------------*  Она  и  теперь
поддается членению лишь теоретически, условно; любое суждение  о  ней  будет
всегда ограниченным по отношению к ней. яйце,  они  никогда  не  смешивались
друг с другом. Атмосфера добра вокруг дитяти  считалась  обязательной*.  Она
вовсе  не  означала  изнеженности  и  потакания.  Ровное,  доброе  отношение
взрослого к ребенку не противоречило требовательности и  строгости,  которые
возрастали постепенно. Как уже  говорилось,  степень  ответственности  перед
окружающим миром,  физические  нагрузки  в  труде  и  в  играх  зависели  от
возраста, они возрастали медленно,  незаметно,  но  неуклонно  не  только  с
каждым годом, но и с каждым, может быть, днем.
   Прямолинейное и волевое насаждение хороших привычек  вызывало  в  детском
сердце горечь, отпор и сопротивление. Если мальчишку за руку волокут в поле,
он подчинится. Но что толку от такого подчинения? В хорошей семье ничего  не
заставляют делать,  ребенку  самому  хочется  делать.  Взрослые  лишь  мудро
оберегают его от непосильного. Обычная детская жажда подражания действует  в
воспитании трудовых навыков неизмеримо благотворнее, чем принуждение. Личный
пример жизненного поведения взрослого (деда, отца, брата)  неотступно  стоял
перед детским внутренним  оком,  не  поэтому  ли  в  хороших  семьях  редко,
чрезвычайно редко вырастали дурные  люди?  Семья  еще  в  детстве  прививала
невосприимчивость ко всякого рода нравственным вывертам.
   Мир детства расширялся стремительно и ежедневно. Человек покидал обжитую,
знакомую до последнего сучка зыбку, и  вся  изба  становилась  его  знакомым
объемным миром. На печи, за печью, под печью, в кути, за шкафом, под  столом
и под лавками - все изучено и все узнано. Не пускают лишь в сундуки, в  шкаф
и к божнице. Летом предстоят новые  открытия.  Весь  дом  становится  сферой
знакомого, родного, привычного. Изба (летняя и зимняя),  сенники,  светлица,
вышка (чердак), поветь, хлевы, подвал и всевозможные закутки.  Затем  и  вся
улица, и  вся  де---------------------------------------*  А.  С.  Пушкин  в
письме другу своему  П.  В.  Нащокину  размышлял:  "Говорят,  что  несчастие
хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает
воспитание души, способной к доброму и прекрасному..." ревня.  Поле  и  лес,
река и мельница, куда ездил с дедом молоть муку... Первая ночь за  пределами
дома, наконец, первый поход в  гости,  в  другую  деревню  -  все,  все  это
впервые.
   В детстве, как и в прочие периоды жизни, ни одна весна или осень не  были
похожи на предыдущие. Ведь для  каждого  года  детской  жизни  предназначено
что-то новое. Если в прошлом году разрешалось булькаться  только  на  мелком
местечке, то нынче можно уже купаться и учиться плавать где поглубже. Тысячи
подобных изменений, новшеств, усложняющихся навыков, игр, обычаев  испытывал
на себе в пору детства каждый, запоминал их и, конечно же, знакомил  с  ними
потом своих детей.
   Детские воспоминания всегда определенны и образны, но  каждому  из  людей
запоминалось что-то больше, что-то меньше. Если взять  весну,  то,  наверно,
почти всем запоминались ощущения, связанные с такими занятиями.
   Выставление внутренних рам - в избе сразу становилось светлее  и  свежее,
улица как бы заглядывала прямо в дом.
   Установка скворечни вместе с отцом, дедом или старшим братом.
   Пропускание воды (устройство запруды, канавы, игрушечной мельницы).
   Спускание лодки на воду.
   Смазка сапог дегтем и просушка их на солнышке.
   Собирание муравьев и гонка муравьиного спирта.
   Подрубка берез (сбор и питье березового сока).
   Поиск первых грибов-подснежников.
   Ходьба за щавелем.
   Первые игры на улице.
   Первое ужение и т.д. и т.п.
   Летом на детей обрушивалось  так  много  всего,  что  иные  терялись,  от
восторга не знали, куда ринуться, и не успевали испытать все,  что  положено
испытать летом. Игры чередовались с посильным трудом или  сливались  с  ним,
полезное с приятным срасталось незаметно и прочно.
   Элемент игры в трудовом акте, впервые испытанный  в  детстве,  во  многих
видах обязательного труда сохранялся если не на всю жизнь, то очень надолго.
Все эти шалаши на покосе, лесные избушки,  ловля  рыбы,  костры  с  печением
картошки, рыжиков, маслят, окуней, езда на конях  -  все  это  переходило  в
последующие возрасты с изрядной долей игры, детского развлечения.
   Некая неуловимая грань  при  переходе  одного  состояния  в  иное,  порой
противоположное, больше всего и волнует  в  детстве.  Дети  -  самые  тонкие
ценители таких неуловимо-реальных состояний. Но  и  взрослым  известно,  что
самая  вкусная  картошка  чуть-чуть  похрустывающая,  на  грани   сырого   и
испеченного. Холодная похлебка на квасу вдруг приобретает  особую  прелесть,
когда  в  нее  накрошат  чего-то  горячего.  Ребенок   испытывает   странное
удовольствие, опуская снег в кипящую воду. Полотенце, принесенное с мороза в
теплую избу, пахнет как-то особенно, банная чернота и ослепительная  заря  в
окошке создают  необычное  настроение.  Доли  секунды  перед  прыжком  через
препятствие, момент, когда качели еще двигаются вверх, но  вот-вот  начнется
обратное движение, миг перед охотничьим выстрелом, перед падением в воду или
в солому - все это рождает непонятный восторг счастья и жизненной полноты. А
треск и прогибание молодого осеннего льда под коньками, когда все  проезжают
раз  за  разом  и  никто  не  проваливается  в  холодную  глубину  омута!  А
предчувствие того, что  недвижимый  поплавок  сейчас,  вот  как  раз  сейчас
исчезнет с водной поверхности! Это  мгновение,  пожалуй,  самое  чудесное  в
уженье рыбы. А разве не самая чудесная, не самая волнующая любовь  на  грани
детства и юности, в эту краткую и тоже неуловимую пору?
   Осенью во время уборки особенно приятно играть в прятки между суслонами и
среди стогов, подкатываться на лошадях, делать  норы  в  больших  соломенных
скирдах, топить овинную теплинку, лазить на черемуху,  грызть  репу,  жевать
горох... А первый лед на реке, как и  первый  снег,  открывает  сотни  новых
впечатлений и детских возможностей.
   Зима воспитывает человека ничуть не хуже лета. Резкая  красочная  разница
между снегом и летней травой, между домом и улицей, контрастное многообразие
впечатлений особенно ощутимы в детстве. Как приятно, намерзшись на речке или
навалявшись в снегу, забраться на печь к дедушке и, не дослушав его  сказку,
уснуть! И зареветь, если прослушал что-то интересное. И радостно успокоиться
после отцовской или материнской ласки.
   Температурный контраст, посильный  для  детского  тела,  повторяющийся  и
возрастающий, всегда был основой физической закалки, ничего  не  стоило  для
пятилетнего малыша на минуту  выскочить  из  жаркой  бани  на  снег.  Но  от
контрастов психологических  детей  в  хороших  семьях  старались  оберегать.
Нежная заботливость необязательно проявлялась открыто,  но  она  проявлялась
везде. Вот некоторые примеры.
   Когда бьют печь, кто-нибудь да слепит для ребенка птичку из  глины,  если
режут барана или бычка, то непременно разомнут и надуют  пузырь,  опуская  в
него несколько горошин (засохший пузырь превращался в детский  бубен).  Если
отец плотничает, то  обязательно  наколет  детских  чурбачков.  Когда  варят
студень, то мальчишкам отдают козонки (бабки), а девочкам - лодыжки, охотник
каждый раз отдает ребенку пушистый белый заячий хвост,  который  подвязывают
на ниточку. Когда варят пиво, то дети гурьбой ходят глодать камушки. В конце
лета для детей отводят специальную гороховую полосу.  Возвращаясь  из  леса,
каждый старается принести ребятишкам гостинец от лисы,  зайца  или  медведя.
Подкатить ребенка на санях  либо  на  телеге  считалось  необязательным,  но
желательным. Для детей специально плели маленькие корзинки, лукошки,  делали
маленькие грабельки, коски и т.д.
   В  еде,   помимо   общих   кушаний,   существовали   детские   лакомства,
распределяемые по возрасту и по заслугам.  К  числу  таких  домашних,  а  не
покупных лакомств можно отнести  яблоки,  кости  (во  время  варки  студня),
ягодницу (давленая черника  или  земляника  в  молоке),  пенку  с  топленого
(жареного, как говорили) молока. Когда  варят  у  огня  овсяный  кисель,  то
поджаристую вкусную пену наворачивают на мутовку и  эту  мутовку  поочередно
дают детям. Печеная картошка, лук,  репа,  морковь,  ягоды,  березовый  сок,
горох - все это было доступно детям, как говорилось, по закону. Но по закону
не всегда  было  интересно.  Поэтому  среди  классических  детских  шалостей
воровство овощей и яблок стояло на первом месте.  Другим,  но  более  тяжким
грехом было разорение птичьих гнезд - этим занимались редкие и отпетые.
   Запретным считалось глядеть, как едят или чаевничают в чужом доме  (таких
детей называли вислятью, вислятками). Впрочем, дать гостинца со своего стола
чужому ребенку считалось вполне нормальным.
   Большое место занимали в детской душе домашние  животные:  конь,  корова,
теленок, собака, кошка, петух. Все, кроме петуха, имели разные клички,  свой
характер, свои хорошие, с точки зрения  человека,  или  дурные  свойства,  в
которых дети великолепно разбирались. Иногда взрослые закрепляли за ребенком
отдельных животных, поручали их, так сказать, персональной опеке.
 
 
 
   Отрочество
 
   Чем же отличается детство от отрочества?  Очень  многим,  хотя  опять  же
между ними, как и между другими  возрастами,  нет  четкого  разделения:  все
изменения происходят плавно, особенности той и другой поры  переплетаются  и
врастают друг в друга. Условно границей детства и отрочества  можно  назвать
время,   когда   человек   начинает   проявлять   осмысленный   интерес    к
противоположному полу.
   Однажды, истопив  очередную  баню,  мать,  бабушка  или  сестра  собирают
мальчишку мыться, а он вдруг начинает капризничать, упираться  и  выкидывать
"фокусы".
   - Ну ты теперь с отцом мыться пойдешь! - спокойно говорит бабка. И... все
сразу становится на свои места. Сестре, а иногда и матери  невдомек,  в  чем
тут дело, почему брат или сын начал  бурчать  что-то  под  нос  и  толкаться
локтями.
   Общая нравственная атмосфера вовсе не  требовала  какого-то  специального
полового воспитания. Она щадила  неокрепшее  самолюбие  подростка,  поощряла
стыдливость и целомудрие. Наблюдая жизнь домашних животных,  человек  уже  в
детстве понемногу познавал основы физиологии. Деревенским детям не надо было
объяснять, как и почему появляется ребенок, что делают ночью жених и невеста
и т.д. Об  этом  не  говорилось  вообще,  потому  что  все  это  само  собой
разумелось, и говорить об этом  не  нужно,  неприлично,  не  принято.  Такая
стыдливость из отрочества переходила в юность, нередко сохранялась и на  всю
жизнь. Она придавала романтическую устойчивость чувствам, а с помощью  этого
упорядочивала не только половые, но и общественные отношения.
   В отрочестве приходит  к  человеку  первое  и  чаще  всего  не  последнее
увлечение, первое чувство со всем его психологическим многоцветием. До этого
мальчик или девочка как бы "репетируют" свою первую  настоящую  влюбленность
предыдущим увлечением взрослым "объектом" противоположного пола. И если  над
таким несерьезным увлечением  подсмеиваются,  вышучивают  обоих,  то  первую
подлинную любовь родственники как бы щадят и стараются не замечать,  к  тому
же иной подросток не хуже взрослого умел хранить свою  жгучую  тайну.  Тайна
эта  нередко  раскрывалась  лишь  в  юности,  когда  чувство   узаконивалось
общественным мнением.
   Обстоятельства, связанные с первой  любовью,  объясняют  все  особенности
поведения в  этом  возрасте.  Если  раньше,  в  детскую  пору,  человек  был
открытым, то теперь он стал замкнутым, откровенность с  родными  и  близкими
сменилась молчанием, а иногда и грубостью.
   Улица так же незаметно преображается. В детские годы мальчики  и  девочки
играли в общие игры, все вместе, в отрочестве они частенько играют  отдельно
и задирают друг друга.
   Становление мальчишеского характера во многом  зависело  от  подростковых
игр. Отношения в этих  играх  были  до  предела  определенны,  взрослым  они
казались  иногда  просто  жестокими.  Если  в  семье  еще  и  для  подростка
допускались    снисхождение,    нежность,    то    в    отношениях     между
сверстниками-мальчишками (особенно в играх) царил спартанский  дух.  Никаких
скидок на возраст,  на  физические  особенности  не  существовало.  Нередко,
испытывая свою физическую выносливость или будучи  спровоцирован,  подросток
вступал в игру неподготовленным. Его "гоняли" без всякой жалости весь  вечер
и, если он не отыгрывался, переносили игру на следующий  день.  Трудно  даже
представить состояние неотыгравшегося мальчишки, но еще  больше  страдал  бы
он, если бы сверстники  пожалели  его,  простили,  оставили  неотыгравшимся.
(Речь идет только о спортивных,  физических,  а  не  об  умственных  играх.)
Взрослые скрепя  сердце  старались  не  вмешиваться.  Дело  было  совершенно
принципиальное: необходимо выкрутиться, победить, и победить именно  самому,
без посторонней помощи.
   Одна такая победа еще в отрочестве превращала мальчика в мужчину.
   Игры девочек не имели подобной направленности, они отличались спокойными,
лирическими взаимоотношениями играющих.
   Жизнь подростка еще  допускала  свободные  занятия  играми.  Но  они  уже
вытеснялись  более  серьезными  занятиями,  не  исключающими,   впрочем,   и
элементов игры. Во-первых,  подросток  все  больше  и  больше  втягивался  в
трудовые процессы*, во-вторых, игры  все  больше  заменялись  развлечениями,
свойственными  уже  юности.  ---------------------------------------*  "   -
Довольно, Ванюша! гулял ты немало, пора за работу, родной! - но даже и  труд
обернется сначала к Ванюше нарядной своей стороной..." Н. А. Некрасов  здесь
во всем прав, кроме  одного:  резкого  перехода  от  "гуляния"  к  труду  не
существовало, он был постепенным. Можно  добавить  еще,  что  труд  считался
благом, а не обузой.
   Подростки обоего пола могли уже косить травы, боронить, теребить,  возить
и околачивать лен, рубить хвою, драть корье и т.д. Конечно же, все  это  под
незримым руководством и тщательным наблюдением взрослых.
   Соревнование, иначе трудовое, игровое и  прочее  соперничество,  особенно
характерно для отроческой поры. Подростка приходилось  осаживать,  ведь  ему
хочется научиться пахать  раньше  ровесника,  чтобы  все  девки,  большие  и
маленькие, увидели это. Хочется нарубить дров больше, чем  у  соседа,  чтобы
никто не назвал  его  маленьким  или  ленивым,  хочется  наловить  рыбы  для
материнских  пирогов,  насобирать  ягод,  чтобы  угостить  младших,  и  т.д.
Удивительное сочетание детских привилегий и взрослых обязанностей замечается
в этот период жизни! Но как бы ни хороши были  привилегии  детства,  их  уже
стыдились, а если и пользовались, то с оглядкой. Так, дома, в  семье,  среди
своих младших братьев еще можно похныкать  и  поклянчить  у  матери  кусочек
полакомей. Но если в избе оказался сверстник из другого дома, вообще  кто-то
чужой, быть "маленьким" становилось стыдно.  Следовательно,  для  отрочества
уже существовал неписаный кодекс поведения.
   Мальчик в этом возрасте должен был уметь (стремился,  во  всяком  случае)
сделать топорище, вязать верши, запрягать лошадь, рубить хвою, драть  корье,
пасти скот, удить рыбу.  Он  уже  стеснялся  плакать,  прекрасно  знал,  что
лежачего не бьют и двое на одного не нападают, что если побился  об  заклад,
то слово надо держать, и т.д. Девочки годам  к  двенадцати  много  и  хорошо
пряли, учились плести, ткать, шить, помогали на покосе, умели замесить хлебы
и пироги, хотя им этого и не доверяли, как мальчишкам не доверяли, например,
точить топор, резать петуха или барана, ездить без взрослых на мельницу.
   Подростки имели право приглашать в гости своих родственных или  дружеских
ровесников, сами, бывая в гостях, сидели за столом наравне со взрослыми,  но
пить им разрешалось только сусло.
   На молодежных гуляньях они во всем подражали  более  старшим,  "гуляющим"
уже взаправду.
   Для выхода лишней энергии и  как  бы  для  удовлетворения  потребности  в
баловстве и удали существовала нарочитая пора года  -  Святки.  В  эту  пору
общественное  мнение  не  то  чтобы  поощряло,  но  было  снисходительным  к
подростковым шалостям.
   Набаловавшись за  святочную  неделю,  изволь  целый  год  жить  степенно,
по-человечески. А год - великое дело. Поэтому привыкать к святочным шалостям
просто не успевали, приближалась иная пора жизни*.
 
 
 
   Юность
 
   Непорядочная  девица  со  всяким  смеется  и  разговаривает,  бегает   по
причинным местам и улицам,  разиня  пазухи,  садится  к  другим  молодцам  и
мужчинам, толкает локтями,  а  смирно  не  сидит,  но  поет  блудные  песни,
веселится и напивается пьяна. Скачет по столам и скамьям, дает себя по  всем
углам таскать и волочить, яко стерва. Ибо где нет стыда, там и  смирение  не
является. О сем  вопрошая,  говорит  избранная  Люкреция  по  правде:  ежели
которая девица потеряет стыд и честь, то что у ней остатца может?
   Юности честное зерцало
 
   "Старших-то слушались, - рассказывает Анфиса Ивановна, "Зерцало"  никогда
не читавшая, - бывало, не  спросясь,  в  чужую  деревню  гулять  не  уйдешь.
Скажешь: "Ведь охота сходить". Мать, а то бабушка и  ответят:  "Охотку-то  с
хлебом съешь!" Либо: "Всяк бы девушку знал, да не  всяк  видал!"  А  пойдешь
куда  на  лю---------------------------------------*   Превосходный   знаток
русского быта, писатель Дм. Балашов говорит  в  письме,  что  "на  Севере  в
непорушенных   деревнях   какие-то   вещи,   например   воспитание    детей,
принципиально  коллективны.  Ребята  бегают  по  деревне,  и  все   взрослые
останавливают их от шалостей, и все замечания однотипны. То, что положено  в
сорок лет,  не  положено  молодежи.  Подростки  находятся  под  коллективным
надзором - и постоянно". ди, так  наказывают:  "Рот-то  на  опашке  поменьше
держи". Не хохочи, значит".
   Стыд - одна из главных нравственных категорий, если говорить  о  народном
понимании нравственности.  Понятие  это  стоит  в  одном  ряду  с  честью  и
совестью, о которых у Александра Яшина сказано таю
 
   В несметном нашем богатстве
   Слова драгоценные есть:
   Отечество,
   Верность,
   Братство.
   А есть еще:
   Совесть,
   Честь...
 
   Существовала  как  природная  стыдливость   (не   будем   путать   ее   с
застенчивостью), так и  благоприобретенная.  В  любом  возрасте,  начиная  с
самого  раннего,  стыдливость  украшала  человеческую   личность,   помогала
выстоять под напором соблазнов*. Особенно нужна она была в пору  физического
созревания.  Похоть  спокойно  обуздывалась  обычным  стыдом,   оставляя   в
нравственной чистоте даже духовно неокрепшего юношу. И для этого  народу  не
нужны были особые, напечатанные в типографии правила, подобные "Зерцалу".
   Солидные внушения перемежаются в этой книге такими советами: "И сия  е