ми.  Вершина
дерева клалась на так называемые подсанки - короткие дровни  без  головок  с
едва  загнутыми,  но  широкими  полозьями.  Подсанки  на  необходимую  длину
соединялись с дровнями веревками крест-накрест, для чего в полозьях подсанок
имелись проушины.
   На дровнях же, если положить на них кресла - три  соединенные  жерди  или
бруска, увеличивающих ширину воза, - возили сено, солому, осенчуг* и т.д.
   Самое опасное для зимнего ездока - это раскаты - отшлифованные  полозьями
крутые уклоны. Возы кувыркались на  них,  увлекая  за  собой  и  даже  роняя
некрепких лошадок.  Крепкие  кони  выворачивались  из  оглобель.  Поэтому  с
некоторых пор полозья дровней стали шинить - набивать на них узкие  железные
полосы.
   Розвальни - нечто среднее между дровнями и санями  -  служили  для  возки
негромоздкой поклажи, для будничной и дальней езды.  Бока  их,  образованные
как бы гнутыми креслами, переплетались веревками или же зашивались дранками.
Подобные повозки  с  едва  заметной  спинкой,  глухими  бортами  и  передком
назывались еще и пошевнями.
   Выездные сани, возки, с облучком и без него, делали с высокой спинкой, на
двоих-троих седоков. Эти спинки (задки) расписывались  красным  по  черному,
зеленым по красному и т.д. Сани, как и дровни, можно было сделать без единой
железной детали. Но тот, кто хотел пофорсить выездными масленичными санками,
неминуемо становился должником кузнеца.
   Кошевку корешковых санок  выплетали  из  тонких  ивовых  вичек.  У  таких
форсистых санок имелся облучок и сиденье откидывалось,  открывая  место  для
гостинцев. В ноги клали тулуп или овчинное одеяло. Хозяин с вожжами в  руках
садился  справа.  При  езде  он  "выкидывал"  одну   ногу   наружу   отчасти
---------------------------------------* Осенчугом называют сухую, скошенную
чуть ли не по снегу траву, употребляемую  в  основном  на  подстилку  вместо
рубленой хвои. для шика, отчасти на  случай  падения.  (Незадачливые  ездоки
нередко ломали ноги в отводах.) Слева сидели жена,  сестра  или  невеста,  а
иногда и дружок либо родственник с гармонией. Сзади, на запятках, мог  ехать
случайный попутчик. Очень любили подкатываться подростки и  молодые  ребята,
особенно если хозяин не видит этого.  Недоумевая,  отчего  лошадь  не  бежит
(даже мыло в пахах), ездовой сердится, но, оглянувшись, ничего не  замечает,
так как незаконный ездок мог присесть на запятках. Далеко все же  не  ехали,
поскольку обратно приходилось топать пешком.
   Летняя езда плоха против зимней!  В  тряской  одноколой  телеге  даже  по
ровной дороге лучше правиться  шагом,  чем  рысью.  Двуколую  -  на  четырех
колесах - повозку трясет меньше, но пыли и грохоту от нее тоже хватает*. Кое
у кого из крестьян бывали и собственные тарантасы и дроги. Дроги -  это  тот
же тарантас,  только  на  гибких  длинных  жердях  вместо  рессор.  Дрожками
называли легкую о двух колесах повозку с  небольшой  кошевкою  на  рессорах,
подобие современной жокейской коляски. Простая пара колес с колодкой на  оси
называлась волоками**, на них возили жердье и длинные слеги.
   Но что значит повозка без упряжи?
   Главной фигурой среди упряжи, конечно, является хомут, в основе  которого
две деревянные дугообразные клещевины. Вверху они намертво скреплены ремнем,
но так, чтобы оставалась возможность их  раздвигать.  Снизу  к  ним  крепили
кожаный калач, вернее, полукалач. Плотно  набитый  соломой,  он  прилегал  к
лошадиной груди и тоже раздвигался при надевании хомута на голову. Тщательно
подогнанный войлок хомута  прилегал  к  холке  и  плечам  коня  с  боков.  В
отверстия              клещевин              продергивали              гужи,
хо---------------------------------------* Экономя место, не будем описывать
их  устройство.  **  Догма,  жесткое  непререкаемое  правило,  несвойственно
русской народной лексике. В разных  местах  один  и  тот  же  предмет  могли
называть по-разному, поэтому автор отнюдь не претендует на  универсальность.
мут обивали  кожей.  Супонь,  длинный,  скрученный  ремешок,  завершала  все
устройство. Узелок на конце не позволял супони  выдернуться  при  стягивании
клещевин.
   Хомуты  были  разных  размеров,  седелка  же  годилась  на  любого  коня.
Различались седелки с  одной  и  двумя  кобылками,  на  которых  перемещался
чересседельник - прочный ремень, держащий на весу оглобли, а  следовательно,
дугу и хомут. Седелка притягивалась к спине лошади  через  брюхо  подпругой.
Концы дуги  соединялись  с  оглоблями  сперва  левым,  потом  правым  гужом.
Клещевины, стянутые супонью, напрягали  гужи  -  конь  в  запряжке.  Поводья
оброти (узды) продергивали в колечко дуги, в  кольца  удил  привязывали  или
пристегивали кляпышами концы вожжей.
   Можно было ехать. Можно, да осторожно, если запряжено без  шлеи.  Шлея  -
это система ремней, пристегнутая к хомуту, она не позволяла лошади  вылезать
из хомута. Если уж конь пятился, то вместе с возом.
   Не зная всего этого, трудно понять смысл  многих  русских  пословиц*.  Но
дело не в одних пословицах. Вокруг коня и упряжи время создало такое  мощное
силовое поле, такой эстетический ореол, что нельзя представить  без  них  ни
прошлую жизнь, ни нынешнюю.
   Повозки хранили в гумнах и в самих домах, упряжь  висела  около  конского
стойла. Зимой хомут и седелку заносили и в избу для просушки.
   Каждому помещению были приписаны свой инвентарь и свои предметы. Для того
чтобы рассказать об устройстве  и  назначении  всех  крестьянских  орудий  и
бытовых предметов, потребовалось бы многотомное описание.
   В гумне положено было иметь  набор  метел,  изготовленных  из  березового
вершинника,   грабли,   ---------------------------------------*   Выражение
"попала шлея под хвост" звучит странно, так как  шлея  там  и  должна  быть.
Вероятно, смысл пословицы в том, что при объезде молодых коней многие из них
пугались больше всего шлеи. пехло и осиновые лопаты для  сгребания  зерна  в
ворох, вилы трехрогие березовые, чтобы подымать на сцепы горох, и  подавалку
- тонкий легкий шест с отростышком на конце, чтобы подавать снопы на овин.
   В амбаре постоянно имелись метелка и несколько совков, не  говоря  уже  о
лукошках и мешках.
   В бане стояли с полдюжины шаек,  имелась  кочерга  и  большие  деревянные
клещи, которыми доставали и опускали в воду раскаленные камни.
   В разных местах дома хранились соха, борона, косы, вилы, серпы, вилашки и
крюки для стаскивания с телеги навоза, ручные  жернова,  ступа  и  пест  для
толчения овса и льносемени. Пословица о толчении  воды  относится  к  другой
ступе, к лежачей, в которой толкли коромыслом  половики,  мешки,  подстилки.
Эта ступа всегда лежала на берегу или на  льду  около  проруби.  Неизвестно,
какая ступа служила для полетов  бабы-яги.  В  детстве  почему-то  частенько
возникала такая фантазия: вот сесть бы в эту водяную ступу да и  поплыть  по
реке мимо всех деревень, под мостами и облаками. Впрочем,  так  же  хотелось
иногда залезть в сундук или спрятаться в ларь, покатать по  деревне  ткацкий
тюрик или помахать материнским трепалом, похожим на сказочный меч. Но  всего
интереснее залезть на вышку, по-современному на чердак, взглянуть  с  высоты
через окно в дальние дали. Здесь же зимою  можно  было  запастись  мороженой
рябиной либо неожиданно обнаружить гнездо ласточки.
 
 
 
   Двор
 
   Дом, в котором нет скотины, можно узнать еще издалека по многим приметам,
а ступив в сени, по особому нежилому запаху. Точнее,  по  отсутствию  всяких
запахов.
   Двором называют всю заднюю половину дома, срубленную  в  двух  уровнях  и
находящуюся под общей крышей. Внизу размещались два-три хлева, вверху поветь
(верхний сарай), перевалы для корма, сенники (чуланы) и нужник.
   Жизнь домашних животных никогда не  противопоставлялась  другой,  высшей,
одухотворенной жизни - человеческой. Крестьянин считал себя составной частью
природы, и домашние животные были как бы соединяющим звеном от  человека  ко
всей грозной и необъятной природе. Близость к животным, к  природе  смягчала
холод одиночества, который  томил  душу  человека  при  взгляде  на  далекое
мерцание Млечного Пути.
   О хорошем коне, как и об умной собаке, судили так: "Все понимает,  только
не говорит". Лошадь в крестьянском  мире  и  пахала  и  возила,  но  она  же
помогала воспитанию в человеке и нравственного чувства.
   Коню обязательно давали кличку, тогда как овец называли всегда  одинаково
- Серавка, барана Серко, все куры  удостоивались  лишь  примитивных  кличек:
Рябутка, Чернутка, Краснутка. Лошадиная масть влияла, конечно, на кличку, но
ни у одного домашнего животного нет стольких оттенков и названий  по  цвету,
как у коня: рыжий, соловый,  мухортый,  гнедой,  карий,  каурый,  караковый,
саврасый, буланый, чубарый и т.д. Коня ковали, чистили, скребли  скребницей,
выдирали щетью линялую шерсть, подстригали гриву и хвост. Когда овод и мошка
исчезали, хвост завязывали узлом в кокову, это  считалось  высшим  шиком  на
свадьбе и Масленице.
   Кони подчас были настолько  умны,  что  ребенок,  случайно  попавший  под
брюхо, мог спокойно играть,  его  даже  не  заденут  копытом.  Но  бывают  и
упрямые, с норовом и различными странностями*. Иная бежала рысью в  запряжке
до тех пор, пока хозяин не  остановит,  другую,  наоборот,  никакими  силами
невозможно заставить бежать.
   Для     того     чтобы     лошадь     охотно     въезжала     с     возом
---------------------------------------* Красочные примеры тому см. в романе
Б. Можаева "Мужики и бабы" (М.:  Современник,  1976).  по  въезду  в  ворота
верхнего сарая, ее заводили туда сперва налегке и кормили там овсом.
   Животных любили и холили все домашние. Но мужчины, начиная  с  малолетних
мальчиков, больше опекали коней, чем коров.
   У коров также были свои имена.
   Отношения большухи с коровой достигали такого уровня понимания,  что  они
часто даже "ругались", причем корова не уступала  человеку  в  изощренности:
толкалась мордой, не отдавала молока и т.д. Хозяйка не оставалась в долгу. К
обоюдному   удовольствию,   примирение   обязательно   наступало.    Женщины
разговаривали с коровами как с людьми, коровы отвечали  им  утробным  мыком,
лизанием, вздрагиванием больших мохнатых ушей.
   Теленку сразу после рождения также давалось имя, всегда имели свои клички
собаки и кошки.
   Общее настроение в семье, характер хозяина и хозяйки, их взаимная  любовь
и  уважение  довольно  заметно  влияли  на  характер  и  поведение  домашних
животных. Весьма интересными, подчас просто  необъяснимыми  с  точки  зрения
рассудка бывали отношения детей и животных, а также одних домашних  животных
с другими.
   Еще лет пятьдесят назад граница между реальностью и фантазией  была  едва
заметна в  крестьянском  быту.  Традиционные  древнейшие  народные  поверья,
освежаемые  богатым  воображением,  совмещаясь  с  реальными  впечатлениями,
создавали  полуфантастические  образы  поэтического  сознания.   Решительный
радикализм - либо веришь, либо не веришь -  совсем  не  годился  для  такого
сознания. Народная жизнь без поэзии непредставима, но там, где  все  ясно  и
все объяснимо, поэзия исчезает  и  ее  тотчас  замещает  потрясающе  тусклый
рационализм.  Никто  не  осмеливался  сказать:  "Ничего  нет".  Предпочитали
уклончивое: "Кто его знает, может, есть, может, нет". Человек, ни во что  не
верящий, публично и активно утверждающий собственный  нигилизм,  подвергался
тонкой общественной насмешке.
   Но как же все-таки понимать этот полуфантастический образ?  Сами  слишком
уж впечатлительные  люди  становились  зачастую  виновниками  его  создания.
Услышав ночью в лесу близкий выразительный,  какой-то  стонущий  крик,  даже
искушенный в грамоте человек забывает про филина. Кот, забравшись  на  грудь
крепко спящего человека, представляется  ему  сквозь  сон  домовым.  Хитрый,
изощренный в коварстве,  уходящий  из  любого  капкана  волк  принимался  за
оборотня и т.д. и т.п.
   Люди не стыдились своей  фантазии.  Твердо  не  признающие  потустороннюю
силу, не разрушали образную систему верящих, они и  сами  (по  ночам  или  в
лесу) частенько, пусть и на время, становились верящими.
   Домовушком  ласково   называли   фантастического   хранителя   дома.   Он
представлялся разным людям по-разному. Некоторые  называли  его  дворовушком
(попечителем скотины), другие - запечным дедушком,  третьи  и  так  и  эдак,
смотря по обстоятельствам.
   Домовушко, как и конь и корова, был почти  членом  семейства,  он  мог  и
рассердиться, и навредить,  и  на  время  оставить  дом.  Считалось,  что  в
последнем случае несчастья сыпались одно за другим.
   Присутствие домовушка на дворе определяли разными мелочами: то он гриву у
лошади заплетет, то отыщет и  подсунет  на  видное  место  давно  потерянный
предмет, то  вдруг  не  закрытые  на  ночь  воротца  оказываются  не  только
закрытыми, но и завязанными на веревочку.
   Уходя в бурлаки либо на военную службу, словом,  надолго  покидая  родной
дом, иные мужики выходили в верхний сарай и голосом обращались к дворовушку.
Просили его беречь двор, не обижать скотину, пока хозяин  будет  в  отлучке.
Добрый  дворовушко  в  ответ  шелестел  вениками,  легонько  попискивал  или
покашливал,  успокаивая  хозяина:  мол,  иди   спокойно,   тут   все   будет
благополучно...
   Примерно  такими  же  свойствами  наделяла  народная  фантазия  баннушка,
гуменнушка и овиннушка.
 
 
 
 
   БУДНИ И ПРАЗДНИКИ
 
   По вытям*
 
   "Сон  -  всему  голова",  -  скажет   ленивый,   оправдывая   собственную
беспечность.
   "Сон - смерти брат", - подумает слишком рачительный труженик после  того,
как заставит себя проснуться раньше времени.
   Народный обычай не поощрит ни того, ни другого.
   Первыми укладываются спать дети. С морозу  в  избу  приносят  для  них  и
разворачивают прямо на полу широкие, набитые соломой  постели,  шубные  либо
кудельные стеганые одеяла и подушки**. Навозившись досыта, забираются  детки
в  одних  порточках  и  холщовых  рубашках  под  одеяла.  С   краю   к   ним
пристраивается кто-нибудь из  старших.  Если  в  избе  почему-либо  холодно,
стелют и на полатях, тут уж с обоих краев ложатся взрослые, чтобы  никто  из
ребят не скатился во сне. Пословица  "Пьяного  да  малого  бог  бережет"  не
всегда оправдывалась, но падение с печи или  с  полатей  сонных  детей  чаще
всего заканчивалось без особых ушибов.
   На печке, за печкой и на полатях спали старики. Муж с женой - на кровати,
стоящей за шкафом,  взрослые  холостяки  довольствовались  иногда  и  просто
лавками. Ворота не запирались  до  возвращения  молодежи  с  гулянья,  самый
последний обязан был запереть, но иногда этого уже и вовсе  не  требовалось,
поскольку большуха вставала  очень  рано.  Грудной  ребенок  спал  в  зыбке,
крикунов качали всю ночь по очереди то мать, то бабушка. Таким образом,  как
бы ни велика была семья, спали зимой все в одной  избе.  Вместе  с  теснотой
было в этом и нечто хорошее, необходимое, семья  сживалась  и  сплачивалась.
Взрослые      и      дети      больше       узнавали       друг       друга,
выявля---------------------------------------*     Понятие     "выть"      -
многозначное. В нашем случае - ежедневный распорядок в еде.
   ** Перины кочующих цыган больше всего приводили в  изумление  деревенскую
публику. Пуховые подушки в семье полагались одним молодым. Даже  дети  спали
чаще всего на мякинных. лись чреватые ссорами неясности. Члены семейства как
бы перебаливали вирусом отчуждения, приобретая за зиму стойкость  доброты  и
терпимости.
   Летом место сна рассредоточивалось по всему дому. Девицы  переселялись  в
свои горенки и светелки. Для взрослых и детей стелили постели в  сенниках  и
чуланах, а в конце лета - на сене. Трудно описать хотя бы и малую долю  всех
звуков, запахов и ощущений,  сопровождающих  грезы  летнего  сна  на  свежем
воздухе, будь этот сон чутким старческим,  или  крепким  от  усталости,  или
беспробудно юным!
   Вздох коровы, запах ее  пота  и  молока  вплетаются  в  сны  спящего  под
пологом. Человек  слышит  крики  дергача  на  лугу  и  чиликание  ласточкина
семейства под крышей, глухие удары колокола в далекой поскотине, звон комара
около  уха.  Когда  цветет  черемуха,  в  девичью  светелку   проникает   ее
сладковатый аромат, заглушая запахи одежды и сундука. Запах  сухого  сена  и
росного хмельника веет под утро на сараях, в чуланах  и  сенниках.  Все  эти
звуки, запахи и ощущения постоянно менялись в зависимости от погоды, времени
суток, а также и характера полевых и домашних работ.
   Петух в доме главный побудчик, несмотря на свою  петушиную  глупость.  Не
иметь петуха означало то же, что в нынешние времена вставать  по  соседскому
будильнику. Первые петухи пели в полночь, их слышали одни чуткие  старики  и
старухи. Этим пением как бы подтверждалось ночное спокойствие, мол, все идет
своим чередом. Вторые петухи заставляли хозяек вставать  и  глядеть  квашню,
третьи - окончательно поднимали болынуху на ноги.
   Набожные старики вставали  раньше  большухи.  Они  творили  перед  иконой
утреннюю молитву и, стараясь не разбудить детей,  покидали  избу.  Так,  уже
упомянутый Михаиле Григорьевич из деревни Тимонихи всю жизнь вставал  вскоре
после вторых петухов. Зимою он зажигал керосиновый фонарь и  рубил  хвою  во
дворе, довольно громко распевая псалмы. Летом же  светло  и  без  фонаря,  а
всякой работы больше, чем зимой.
   После молитвы большуха первым делом смотрела квашню, ведь редкий день  не
ставились  "ходить"  хлебы  либо  пироги.  Блины  и  овсяный  кисель   также
заквашивали с вечера. Хозяйка открывала трубу  и  затопляла  печь.  Треск  и
запах от зажигаемой лучины вплетались в сон спящих детей, взрослых мужчин он
поднимал на ноги.
   Молодые  хозяйки  не  сразу  осваивали  искусство  топить  печь.  Умение,
впрочем, стояло здесь на втором  плане,  на  первом  было  качество  дров  и
растопки. Поленьев одинаковой длины, толщины и сухости требовалось в полтора
раза меньше, чем разнородных, неровно просушенных.
   Обращение с горящей лучиной у опытной  хозяйки  было  просто  виртуозным.
Держа горящую лучину в зубах, она ухитрялась нести два  полных  ведра  через
сарай и поветь, по лестнице и в хлевы. Лучина,  воткнутая  в  стенную  щель,
горела, пока она поила скотину. (Кстати, в темные осенние ночи,  а  также  в
жестокий ночной мороз из деревни в деревню ходили с горящим  пучком  лучины.
Он горел сильно, ровно и долго освещая  путь,  защищая  и  от  холода  и  от
зверя.)
   Пока пылает печь, мужчина успевает запрячь лошадь и  съездить  за  сеном,
если недалеко. Большуха разогревала  на  завтрак  вчерашние  щи,  называемые
теперь суточными. (Крестьянский обычай подавать на завтрак  и  ужин  щи  или
борщ частично сохранился на военном флоте.)
   Летом задолго до завтрака начинали косить, пахать паренину.
   Большуха снаряжала детей нести еду для  работников  либо,  обрядившись  у
печи, несла сама. Плотники в светлое время также работали  до  завтрака.  Но
представить крестьянина приседающим или делающим наклоны во  имя  зарядки  -
очень трудно. Движения ради самих  движений  даже  современному  работающему
крестьянину    кажутся    если    не    кощунственными,    то     смешными*.
---------------------------------------*  Отсюда  же   вполне   определенное
отношение к туризму и профессиональному спорту. Автор  уклоняется  здесь  от
оценки подобного отношения, так  как  вопрос  требует  отдельного  и  весьма
обстоятельного разговора.
   Пока топилась печь, хозяйка успевала нагреть  у  огня  несколько  больших
чугунов  с  пойлом  для  скотины  (заваривались   ботва,   листья   капусты,
добавлялись жмых, отруби).  Она  раскатывала  тесто  на  хлебы  или  пироги,
выгребала  в  тушилку  горячие  угли.  Проснувшееся  семейство  после  мытья
утиралось одним полотенцем, которое менялось и на неделе. Для вытирания  рук
висел особый рукотерник. Хо