айавате приходится долго ходить и ездить по всяким лесам, пока
не попадется ему как раз то, что надо.
   Сваленную далеко от дома осину он заострит с обоих концов, наметит нос  и
корму.  Затем  по  всему  днищу  наделает  "сторожков"  -  круглых,   строго
одинаковых по толщине и длине палочек.  Длина  их  будет  равняться  толщине
днища. Он забьет эти сторожки  в  отверстия  рядами,  опоясывающими  будущую
лодку, возьмет в руки тесло  и  начнет  выдалбливать,  выбирать,  вытесывать
внутренность заветной осины. Сторожки помогают ему  не  протесать  днище  до
дыры либо не сделать его слишком тонким.
   Выдолбленная осина становится легкой  и  звонкой.  Лодочник  привезет  ее
домой и положит где-нибудь на гумне или в подвале - завяливать.
   Иногда она завяливается там несколько лет. Не так-то  просто  крестьянину
оторваться от основных дел: то сенокос, то жатва приспела, то  дом  строить,
то на службу идти.
   Наконец назначен особый день. Где-нибудь на берегу речки заготовку кладут
на невысокие козлы и под ней на  всю  ее  длину  разводят  не  очень  жаркий
костер. Наливают в нее горячей воды, опускают накаленные в костре камушки.
   Снаружи жарят, внутри парят.
   И вот - чудо! - выдолбленная осина как  бы  сама  раздвигает  свои  бока.
Голые еловые прутья осторожно, по одному, вставляют внутрь в согнутом  виде.
Их нежная упругость медленно раздвигает борта. Все шире и  шире...  Вот  уже
наметился и  лодочный  силуэт...  Нетерпеливый  хозяин  подкладывает  дрова,
вставляет  и  вставляет  упругие  прутья,  забивает  распоры  между  бортами
(предательскую крохотную  щелку  внутри  никто  не  заметил).  И  вот  лодка
разведена! Вдруг раздается треск. Один  борт  отваливается  начисто,  а  дно
выпирается по ничем не исправимой щели.
   Теперь все начинай сначала...
   Впрочем, опытный лодочник никогда не будет спешить,  лодка  в  его  руках
разводится без всяких усилий. В разведенную  лодку  он  вставляет  полудужья
шпангоутов, набивает с бортов тонкие тесины и устраивает  два  рундучка  для
сиденья. Затем лодку смолят. И только после всего этого можно  ехать  ловить
рыбу.
   Вряд ли есть что-либо приятнее в жизни, чем спускание на воду только  что
сделанной лодки! Если посудина большая, то по берегу до воды  кладут  еловые
кругляши и по ним скатывают лодку к воде. Иной раз она так легка, что с этим
без особой натуги справляется один человек*.
   Мастера-лодочники  были,  как  правило,  и   хорошими   плотниками   либо
столярами. Лодки обычно делались для себя, а не на продажу.  Покупать  лодку
нормальному, хорошо владеющему топором мужику было  как-то  совестно,  и  он
принимался за лодку сам. Испортив пару осин, он добивался-таки  своего.  Тут
уж включались в дело азарт и соревнование:  "Я  что,  хуже  других?";  "Одни
делают, а я нет"; "Не боги делают горшки" и т.д.
   Конечно же, были и признанные мастера с особым чутьем и  особым  умением.
Они-то и давали советы, помогали, необидно поучая новоявленного лодочника.
   Так понемногу обзаводилась лодками вся деревня, если, конечно, стояла она
на речном берегу или озерном. Только у не имеющих призвания к  рыбной  ловле
либо у боящихся воды не было своей лодки.
 
 
 
   Печники
 
   Государство имеет свою столицу, губерния или  область  также  имеет  свой
центр. Уж так повелось, и никуда от этого не уйдешь. В северной России после
губернии и уезда  шла  волость.  Несмотря  на  все  реформы,  перестройки  и
перекройки, волость всегда была главной государственной  ячейкой  и  как  бы
основной "единицей измерения" всей необъятной народной жизни.
   Семья    же    (то    есть    хозяйство,    двор,     оседлость)     была
---------------------------------------* О строительстве более крупных судов
и лодок см.: Шергин Б. В. Поморщина-корабельщина.  М.:  Советский  писатель,
1947; Личутин В. Долгий отдых. М.: Современник, 1977. той  золотой  крупицей
или  тем  полновесным  зерном,  которые   и   составляли   весь   волостной,
объединенный приходом ворох.
   Но что за семья без дома? Дом (или хоромы) давал кров  и  уют  не  только
людям, но и коровам, и лошадям, и всякой прочей живности. И если в  духовном
смысле  главным  местом  в  хоромах  был  красный  угол  главной  избы,   то
средоточием,  материально-нравственным  центром,  разумеется,  была  русская
печь, никогда не остывающий семейный очаг.
   Печь кормила, поила, лечила и утешала. На ней  подчас  рожали  младенцев,
она же, когда человек дряхлел, помогала достойно выдержать краткую  смертную
муку и навек успокоиться.
   Печь нужна была в любом возрасте, в  любом  состоянии  и  положении.  Она
остывала только вместе с гибелью всей семьи или дома.
   Удивительно ли, что печника чтили в народе не меньше, чем священника  или
учительницу?
   Никто не знает, когда и  как  обычный  костер  ("пожог"  -  по-северному)
превратился в закрытый очаг, иначе в каменку, еще и теперь  встречающуюся  в
банях, сделанных "по-черному".
   Каменка складывалась без кирпича, из одних  камней.  Поэтому  важно  было
уметь искусно сделать свод, подобрать камни таких размеров и форм и  так  их
приладить друг к другу, чтобы они держали себя  сами.  Верхняя  часть  свода
выкладывалась без глины, дым выходил в межкаменные щели.  Накаленные  камни,
обогревая жилище, долго держали тепло.
   Со временем каменки остались только в банях, в домах начали "бить"  печи.
"Били" обычно с помощью соседей и родственников, устраивая малые помочи.  На
деревянное возвышение - опечек - устанавливалась "свинья", сделанная в  виде
печного свода из  плотно  пригнанных,  закругленных  снаружи  брусьев.  Она,
словно литейная форма, была раскладная,  гвоздями  ее  не  скрепляли,  чтобы
потом можно было по частям вынимать из печи.
   Снаружи по опечку устанавливали щиты, получалась обширная печная опока, в
которую набивали густую, хорошо промешенную глину. Дым выходил  в  отверстие
под потолком, поэтому избы строили довольно высокие.
   Однако настоящие печники появились лишь после того, как перестали строить
избы "по-черному", когда дымоход был выведен через крышу и потолок. Трубу  и
кожух из глины не собьешь, нужен кирпич, а вместе с тем и особый мастер.
   Зосима Неуступов, родной брат уже упомянутого  Ивана  Афанасьевича,  был,
как мальчишка,  горяч  и  бесхитростен.  Мужики  его  часто  разыгрывали,  а
ребятишки дразнили под окнами. В гневе он  выскакивал  из  дому,  гнался  за
обидчиками. Разве догонишь? Но через час-полтора та же оравушка  вваливалась
к Изохе в избу, и конфликта как не бывало.
   Изоха клал печи неподражаемо. Как видим, братья не желали  походить  друг
на друга: один любил дерево, другой - кирпич да глину. До сих пор во  многих
уцелевших домах стоят Изохины печи.
   Какой же должна быть печь по Изохе?
   Во-первых, не угарной. Угарная печь - это бедствие на всю  жизнь,  иногда
для нескольких поколений. Бывали  случаи,  когда  от  угара  умирали  целыми
семьями. А сколько мучений, если даже не  умрешь!  Голова  раскалывается  от
боли, в ушах звон, все нутро выворачивает наизнанку. В  уши  тебе  почему-то
напихают мороженой клюквы,  а  за  пазуху  положат  тоже  замерзший  конский
кругляш.
   Во-вторых, печь должна быть достаточно большой, чтобы было  где  полежать
ребятам и старикам.
   В-третьих - жаркой, но нежадной, чтобы дров шло как можно меньше. Одни  и
те же поленья дают жару в хорошей печи намного больше, чем в плохой.
   В-четвертых - чтобы дым не выкидывало во время ветра.
   В-пятых - чтобы была красива.  Миловидна.  Чтобы  гляделась  в  избе  как
невеста, с карнизами чтоб, с печурками для сушки всяческих рукавиц.
   Зосима Афанасьевич Неуступов всего этого  достигал  в  своих  сооружениях
легко и весело.
   Другие мастера-печники тоже, конечно, имелись. Но один с норовом,  другой
кладет угарно. Третий требует сороковку ежедневно, а кладет долго. И если не
угодишь или худо будешь кормить, еще и сделает что-нибудь назло. Печь сложит
некрасивую либо совсем холодную.  Воющая  печь  -  это  совсем  плохо.  Чуть
ветерок, и в трубе заголосит будто нечистая сила. Это значит,  что  недобрым
хозяевам недовольный печник вставил в трубу горлышко от бутылки. В доме хоть
не живи...
   Не такой был Изоха!
   Клал он не только большие печи, но и щитки, и  лежанки.  Во  время  войны
появились печурки с железными трубаками. Эти у настоящего  печника  даже  не
вызывают интереса, но Изоху и такие не выводили из себя.
   Он знал, сколько и каких класть поворотов, как лучше сделать свод,  устье
и под. Умел так стукнуть по кирпичу, что он раскалывался как  раз  там,  где
надо. Мастерок и кельма в руках Изохи приобретали  какую-то  чудесную  силу,
словно бы приколдованные.
   Печников еще в пятидесятых годах учили  в  школах  ФЗО.  Нынче  почему-то
совсем перестали. Ну и жаль! На Руси еще не скоро исчезнет последняя печь.
 
 
 
   Гончары
 
   Человек,  рожденный  талантливым,  с  искрой  в  душе,  пережив  детство,
неминуемо становился подмастерьем, а потом  уж  и  мастером.  Плотником  ли,
сапожником,  гончаром  ли  кузнечного   дела,   но   мастером   обязательно.
Определенность профессии  зависела  от  случая,  но  не  всегда.  Мастерство
передавалось от отца к сыну, от деда к внуку. Иногда  определенное  дело  из
века в век процветало в отдельной деревне и даже целой волости.
   "Не боги делают горшки, а те же васьяновские (либо чарондские) мужики"  -
говорилось о гончарах. Такие волости  и  деревни  были  раскиданы  по  всему
необъятному русскому Северо-Западу. Не  мешая  друг  другу  и  соревнуясь  в
качестве, они снабжали народ посудой.
   Никто не знает, из какой далекой  древности  выкатился  к  нам  гончарный
круг. (Кстати, уже и укатившийся.)
   Вероятно, ничто  так  великолепно  не  свидетельствует  о  минувшем,  как
керамика. Обожженная глина, пусть даже и в черепках, сохраняется практически
вечно. Может быть, без них, без этих черепков, мы были бы более  высокомерны
по отношению к прошлому и не так самонадеянны по отношению к будущему...
   Пословица о гончарах, как и все настоящие  пословицы,  неоднозначна.  "Не
боги делают горшки..." Конечно же, не боги, а люди. Но человек в  стремлении
к божеству становился мастером, и только  тогда  перед  ним  вставала  тайна
художества. Раскрывать ее было вовсе не обязательно, художнику достаточно ее
присутствия.
   Она - эта тайна - открывалась художнику  лишь  в  художественном  образе,
причем  каждый  раз  отдельно.  Ведь  серийных,  одинаковых   художественных
образов, как известно,  не  бывает.  Если  образ  серийный,  значит,  он  не
художественный, это уже не образ, а штамп.
   На  керамике  легче  пронаблюдать,  как  рождается  пластический   образ,
объединяющий материальную и духовную суть изделия.
   Суметь  -  еще  не  значило  суметь  сделать.  Мастерство,  как  правило,
приобреталось не в борьбе с окружающей природой, а в содружестве с нею. Так,
если вблизи деревни природа не припасла обычной глины, люди вообще не  будут
заниматься гончарным делом. Хорошая глина,  тяжелая,  словно  свинец,  очень
вязкая, тягучая, сама льнет к  пальцам.  Но  это  же  свойство  -  льнуть  -
оборачивается и дурной стороной: пальцы должны быть свободными,  а  материал
цепляется к ним, поэтому гончару, как и печнику,  постоянно  нужна  вода.  И
фантазия. И терпение. И еще что-то, что не  имеет  пока  названия.  Особенно
необходимо это  при  обжиге,  когда  огонь,  вернее  ровный  спокойный  жар,
закрепляет все сделанное из мокрой глины руками и фантазией.
   Когда человек дарит изделию способность издавать звон, глина  приобретает
собственный голос...
   Посуда могла быть облитой и необлитой, с узором или  без  него.  Обливали
специальным составом. Высохшее изделие блестело от глянца.
   Зимой,  когда  дорога  становилась  ровной  и  спокойной,  гончар  рядами
складывал посуду  в  розвальни.  Чтобы  она  не  билась,  делали  соломенные
прокладины. Въезжая в чужую  деревню,  продавец  заманивал  ребятишек  и  за
пряники поручал им побегать и покричать по  деревенским  избам,  потому  что
двойные зимние рамы не позволяли услышать, что творилось на улице.
   Через короткое время  подводу  окружали  шумные  хозяйки,  образовывалась
толпа. "Этот почем?" - спрашивала старуха либо молодка. "Насыпь полный овса,
высыпь да и горшок забирай".
   Чем же торговали гончары?
   Всем, что требовалось. Большие,  наподобие  кувшинов,  с  узкими  горлами
сосуды назывались корчагами. В них хранили зерно и другие сыпучие  продукты.
Кринка, глазурью облитая по краям, вмещала ведро воды и служила для  выпечки
пирогов.  Горшки  всяких  размеров,  мелкие  ставцы,  поставцы  или  кашники
использовались для варки пищи и разлива молока, оставленного  на  сметану  и
простоквашу. В кубышках с  узкими  горлышками  хранили  смолу  и  деготь.  В
рыльниках сбивали сметану на масло, в ладках - широких и  глубоких  глиняных
тарелках - жарили-парили еду для будней и праздников.
   Для детишек гончар выставлял большую корзину игрушек. Тюльки-свистульки в
образе птичек, раскрашенные лошадки,  козлы  и  олени  врывались  в  детскую
жизнь.
   Не может быть никакого сомнения  в  том,  что  каждый  настоящий  мастер,
гончар-художник, радовался больше не самой выгоде, а тому, как встречают его
в чужой деревне.
 
 
 
 
   Коновалы
 
   Само слово подсказывает, чем занимались эти люди.  Свалить  коня  с  ног,
чтобы сделать из него мерина, дело отнюдь не простое. Кроме недюжинной силы,
у коновала должно быть особое,  лишь  ему  присущее  отношение  к  животным,
сочетающее в себе и любовь и безжалостность.
   Странное, на первый взгляд нелепое сочетание!  Но  как  раз  в  нем-то  и
таилась  загадка  не  очень-то  почетного  коновальского  ремесла.  То  есть
почетное-то оно почетное, как и любое другое. Но по  складу  характера  иной
человек не  может  спокойно  выдержать  даже  такое,  скажем,  зрелище,  как
убийство и свежевание барана (хотя  щи  хлебает  с  большим  удовольствием).
Некоторые горе-животноводы, особенно в наше время, вместо того чтобы  помочь
корове отелиться, убегают куда глаза глядят...
   Коновалы лечили домашних животных. Но первой  их  обязанностью,  конечно,
было легчение,  иными  словами,  охолащивание  жеребцов,  быков,  баранов  и
поросят, ведь неохолощенные самцы были опасны и  неспокойны.  "Выбегиваясь",
они плохо нагуливали вес.
   Коновал, если он уважал себя, умел сводить лишаи специальными  травами  и
мазями, выводил из кишечника глистов, делал  примочки,  промывал  и  обрубал
копыта,  прокалывал  животному  брюхо,  чтобы  выпускать  скопившиеся  газы,
вставлял кольца в ноздри быкам, отпиливал рога бодливым коровам и т.д.
   Собаки и кошки коновала не  интересовали.  Их  пользовали  сами  хозяева,
иногда совершенно глупо. Так  до  сих  пор  неизвестно,  для  чего  и  зачем
некоторые обрубали коту кончик хвоста. Предполагалось, что такой  кот  лучше
ловит мышей.
   Хороший коновал ходил по деревням с помощником или двумя. Их знали далеко
вокруг, всегда называя по имени-отчеству.
   Живодеры и шкурники, которые под видом коновалов  изредка  появлялись  то
тут, то там, доверием крестьян не пользовались.
 
 
 
 
   Каталя*
 
   Пожалуй, это последнее из основных старинных ремесел, все прочие не имели
самостоятельного экономического значения и осваивались  либо  для  интереса,
либо попутно. Человек с искрой, как уже говорилось, нередко умел делать  все
или почти все, хотя художником был только в каком-либо одном деле.
   Каталь на Севере -  фигура  совершенно  необходимая.  Не  зря  с  валенок
(катаников) начинались или заканчивались бесчисленные частушки:
 
   Ох, катаники серые,
   Один изорвался.
   Из-за этих серых катаников
   Пьяный напился.
   Или
   Худо катаники стукают,
   Обую сапоги,
   Погулять с хорошей девушкой,
   Товарищ, помоги.
 
   Можно  набрать  десятки  частушек,  где   упоминались   валенки...   Труд
катальщика очень тяжел и вправду вреден, так  как  работать  надо  в  парной
сырости. Но это вовсе не значит, что от катальщика  не  требовалось  умения,
мастерства и знания всевозможных тонкостей.
   Артель катальщиков - обычно родственников  -  не  превышала  трех-четырех
человек. Они на  себе  носили  многочисленный  инструмент.  Обосновавшись  в
какой-нибудь просторной избе, валяли обувь сначала на хозяйскую семью, затем
для других заказчиков.
   Работа начиналась с битья овечьей шерсти, предпочтительно зимней. Сначала
раздергивали соски шерсти, очищая от репьев и  грязи.  Кожаной  струной,  до
звона натянутой на специальное подвижное устройство, подвешенное  на  стене,
взбивали шерсть. По  этой  струне  щелкали,  "стрекали",  особой  деревянной
зацепкой.       Струна,       вибрируя,        разбивала        в        пух
сваляв---------------------------------------*    Автор    не    уверен    в
правильности названия. В некоторых местах звали их  еще  и  катальщиками.  В
Сибири каталей называли пимокатами.  шуюся  шерсть.  По-видимому,  отсюда  и
пошло выражение "разбить в пух и прах".
   Шерстобитом ставили менее  опытного  катальщика,  чаще  всего  подростка.
Взбитую шерсть старшой осторожно разверстывал в виде буквы Т  на  столе.  На
разверстку, также в виде буквы Т,  клали  холщовую  прокладку,  от  величины
которой зависел размер валенка. Затем складывали букву Т по оси и  легонько,
не задевая прокладки, сметывали  шерстяные  края  тонкой  нитью.  Получалось
подобие валенка. Заготовку пересыпали ржаной  мукой,  осторожно  помещали  в
большой чугун и кипятили, потом вынимали прокладку, заменяя ее колодкой.
   Лишь после этого начиналось собственно валяние (не дурака,  а  валенка!).
Мастер  осторожно  использовал   способность   шерсти   сваливаться,   чтобы
соединить, свалять края заготовок, после чего можно было спокойно  применять
и силу. Валять валенки мог уже  другой  катальщик,  более  сильный  и  менее
опытный. Валенок катали вальком, шлепали, били, колотили,  гладили,  шастали
по нему четырехгранным железным прутком. Чем  сильнее  били  и  катали,  тем
больше валенок садился на колодку, а сам становился все меньше и меньше.
   В голенище вставляли распорки. Готовый валенок красили, сушили,  зачищали
пемзой.
   Основные достоинства  валенка  -  это  прочность,  мягкость  и  небольшое
количество использованной шерсти.
   Настоящий мастер-катальщик делал голенище очень эластичным, и  чем  выше,
тем тоньше. (Шерстяные шляпы валялись тем же способом.)
   Угадать размер, норму шерсти, свалять валенок точно  по  мерке  тоже  мог
только хороший мастер.
   На мужские валенки с  длинными  голенищами  тратилось  пять-шесть  фунтов
шерсти,  на  самые  маленькие  детские  валеночки  -  всего   полфунта.   На
подростковые или женские валенки - от полутора до трех фунтов.
   Теперь уже трудно представить, какая радость поднималась в душе ребенка и
даже взрослого, когда приносили новые валенки и предлагали померить.
 
 
 
   Мельники
 
   На речке на Сохте Кадниковского уезда Вологодской губернии на  протяжении
полутора верст стояло в свое время двенадцать водяных мельниц. Ни  много  ни
мало.  Водяные  мельницы  появлялись  как  грибы  после  дождя  в   деревнях
Гриденская, Помазиха, Дружинине. Ветряными широко прославилась Купаиха,  где
чуть ли не в каждом хозяйстве или на паях с  соседом  имелось  это  крылатое
чудо. Издали Купаиха  выглядела  каким-то  сказочным  селением,  потому  что
мельницы были выше домов и окружали деревню с трех  сторон.  Кто  только  не
перебывал мельником в колхозное время! Конечно, не все из  них  были  такими
дотошными, как Денис, мельник из Помазихи. Этот  построил  мельницу  даже  в
собственном доме, на  верхнем  сарае.  Он  называл  ее  "насыпная  песчаная"
(водяные были "наливные" и "пихающие"). По плану Дениса песчаная должна была
крутиться без остановки до полного износа. Все же вечного двигателя у Дениса
не получилось, и он вернулся к своей прежней "водяной нали