т обряд намного раньше,  где-то  на  деревенском  гулянье,
может быть, еще в детстве, но действие его  всегда  определенно  и  образно.
Начинается оно сватовством.
   В старину в богатых водою местах сохранялся обычай племени чудь на лодках
привозить своих дочерей  в  праздничные  и  ярмарочные  села.  Таких  невест
называли приплавухами. Отец, брат или мать, "приплавившие" девку,  вместе  с
приданым оставляли ее под перевернутой лодкой,  а  сами  уходили  в  деревню
глядеть на праздник. Местные ребята-женихи тотчас появлялись на берегу. Одну
за другой переворачивали они  лодки,  разглядывая  и  выбирая  себе  невест.
("Может ли быть пороком в  частном  человеке  то,  что  почитается  в  целом
народе?" - задумчиво спрашивает А. С. Пушкин. Русские не брезговали обычаями
соседних народов, хотя и были разборчивы.) Правда,  этот  обычай  в  русских
селах   не   имел   широкого    распространения.    Знакомство    ребят    и
де---------------------------------------*  В  наше  время  этот  обычай  по
некоторым причинам переселился из жизни на  страницы  книг  и  на  подмостки
самодеятельных сцен. Автор сам был однажды  свидетелем  свадьбы-спектакля  в
Тарногском  районе  Вологодской  области.  виц  происходило  у   горюнов   и
столбушек, на летних и зимних гуляньях.
   Зимою, в начале нового года родители  женихов  прикидывают,  что  и  как,
сумеет ли парень сам выбрать  себе  будущую  жену,  советуются.  Полноценный
жених не допускал вариантов, нескольких кандидатур, но такими были  не  все.
Многим при выборе требовалась родительская  помощь,  зачастую  просто  из-за
стыдливости парня.
   В назначенный день, выбрав "маршрут" и помолившись, сваты - родители  или
близкие родственники - шли свататься. Трудно не только  описать,  но  просто
перечислить все приметы, условности и образные детали сватовства.  Отныне  и
до первого брачного утра все приобретало особое  значение,  предвещало  либо
удачу, либо несчастье, все занимало  свое  определенное  место.  Нужно  было
знать: как, куда и после кого ступить, что сказать, куда положить то и  это,
заметить  все,  что  происходит  в  доме  и  на   дороге,   все   запомнить,
предупредить, обдумать.
   Даже  обметание  валенок  у  крыльца,  сушка  голиц  у  печной  заслонки,
поведение домашних животных, скрип половиц,  шум  ветра  приобретали  особый
смысл во внешнем оформлении  сватовства.  Несмотря  на  четкость  выверенных
веками основных правил, каждое сватовство было особенным, непохожим по форме
на другие, одни и те же выражения, пословицы говорились по-разному. У  одних
выходило  особенно  образно,  у  других  не  очень.  Конечно  же,  все   это
фиксировалось в неписаных сельских  летописях.  Позднее  самое  неинтересное
навсегда забывалось, а все примечательное  передавалось  другим  поколениям.
Традиционные выражения в  бездарных  устах  становились  штампом,  образами,
взятыми напрокат. Традиция, однако, ничуть не сковывала творческую фантазию,
наоборот, она давала ей первоначальный толчок, развязывая язык даже у самого
косноязычного  свата.  Впрочем,  косноязычный  сват  -  это  все  равно  что
безлошадный пахарь, или дьячок без голоса, или, например, хромой  почтальон.
Поэтому один из сватов непременно был говорун.
   В  дом  заходили  без   предупреждения,   как   и   всегда.   Крестились,
рассаживались,  обменивались   приветствиями.   Догадливые   хозяева   сразу
настраивались на определенный лад, невеста уходила с глаз  долой.  Начинался
настоящий словесный поединок. Даже при заведомо решенном деле  отец  и  мать
невесты отказывали сначала, мол, надобно подождать, товар у  нас  нележалый,
мол, еще молода да именья  мало  и  т.д.  Тем  азартнее  действовали  сваты,
расхваливая жениха и пуская в ход все свое красноречие. Как смотреть людям в
глаза, если дело кончится полным провалом?
   Бывали случаи, когда, ничего не добившись, сваты на  свой  страх  и  риск
высватывали другую невесту, младшую, а то и старшую, засидевшуюся  в  девках
сестру, либо уходили в другой дом и даже в другую деревню, если жених был не
очень разборчив, а женитьба становилась безотлагательной.
   Условные, традиционные уловки и хитрости идут при сватовстве вперемежку с
подлинными,  натуральными,  связанными  с   определенными   обстоятельствами
материального и морального свойства. Но получалось  так,  что  традиционные,
положенные в таких случаях хитрости сами по себе помогали участникам обряда.
Народный обычай щадил самолюбие, он словно бы выручал бедного, а с  богатого
сшибал лишнюю спесь, подбадривал несмелого, а излишне развязных осаживал.
   Сватовство редко заканчивалось твердым  обещанием,  тем  не  менее  сваты
улавливали согласие в нетвердости голоса, в неопределенности причин  отказа.
Иногда один из родителей невесты рьяно отказывал, другой  же  делал  тайный,
едва уловимый знак: дескать, все ладно будет, не  отступайтесь.  Под  конец,
изрядно потрудившись, все расставались, и родители невесты как бы из милости
или из уважения к  жениховскому  роду  давали  обещание  приехать  поглядеть
место.
   Глядение места, знакомство с домом, где будет жить "чадушко ненаглядное",
- вторая по счету свадебная операция. Родители  невесты  старались  приехать
невзначай, чтобы увидеть все как есть, но женихова родня  тоже  не  дремала.
Чтобы не упасть лицом  в  грязь,  исподтишка  готовилась  к  встрече.  Здесь
народная традиция позволяла небольшой подлог: разрешалось  брать  у  соседей
"именье" напоказ, и в дом к жениху  иногда  стаскивали  соседские  одеяла  и
шубы... И все же бывало так, что смотрящие место по одному виду дома  твердо
решали не отдавать дочь, а  чтобы  не  обидеть  жениха,  искали  для  отказа
благовидный предлог.
   Родители невесты обходили весь  дом,  заглядывали  в  хлевы  и  во  двор,
любопытствуя, сколько у жениха скота и утвари, дородно ли хлеба, есть ли  на
чем спать и какова баня. Только после этого  становилось  ясным,  удачно  ли
свершилось сватовство или жениху отказано. Если отказано -  снаряжали  новых
сватов...
   В случае удачи наступал короткий перерыв,  после  чего  следовала  третья
часть  свадебного  действа.  В  разных  местах  она  называлась  по-разному:
рукобитье, сговор, запорученье. Но суть  оставалась  повсюду  одна:  в  этот
момент  окончательно   решают   породниться,   намечается   день   венчания,
определяется место, где будут жить молодые, количество приданого.
   Отныне девушка считается запорученной, она начинает шить  приданое.  (Вот
когда пригодились холсты, которые с детства копились  в  девичьем  сундуке!)
Время между запорученьем и венчанием особенно насыщено  причетами,  песнями,
приметами и т.д. Ничто не дало так много для народной поэзии, как эта  часть
русского свадебного  обряда!  Только  во  время  девичников,  когда  девушки
помогают своей подруге шить приданое, создано несколько тысяч  первоклассных
поэтических строк...
   Приезд За дарами - четвертый акт свадебного народного действа.  Завершают
же это действо венчание и свадебный пир.  Любая  часть  действа,  к  примеру
байна - обряд,  предшествующий  венчанию,  так  же  как  сватовство  или  же
рукобитье,  является  развернутым  и  вполне  самостоятельным  драматическим
явлением.
   Элемент импровизации присутствовал во всех частях свадьбы,  особенно  это
касалось  невесты,  свахи  и  дружки.  Традиционная  упорядоченность  давала
широкий простор и для самовыражения, допускала десятки причетных и  песенных
вариантов.
   Причет невесты был образным, но  и  обязательно  выражающим  определенные
обстоятельства. Песенное обращение и ответ на него также были оригинальными,
в своем роде единственными, зависящими от состава семьи, характеров,  других
обстоятельств. Не могло быть одинаковых по содержанию свадебных  песен,  как
не было одинаковых деревень,  семей  и  невест.  Мелодии  же  и  большинство
психологических, что ли, последовательно сменяющихся свадебных моментов были
стабильными. С годами они отшлифовывались и все прочнее укоренялись в обряд.
Эти обязательные психологические моменты нередко вступали в  противоречие  с
эмоциональным состоянием участников свадьбы.
   Например, дружко, подобно нынешнему затейнику в домах отдыха, обязан  был
веселить и смешить народ. Для этого недостаточно одних традиционных  слов  и
приемов, нужны вдохновение и талант,  а  прибаутничать  серьезному  человеку
хочется далеко не всегда. Невеста, соблюдая традицию, в определенных  местах
должна была плакать, но ведь отнюдь не всякой  невесте  хочется  плакать  на
собственной свадьбе. И вот  та  же  традиция  позволяла  безунывной  невесте
тайком натирать глаза луком, чтобы искусственно вызвать  так  необходимые  в
этот момент слезы.
   Можно ли назвать эту необходимость  ханжеством?  Трудно  сказать.  Скорее
всего нельзя, так как категория ханжества не  совмещается  с  общественными,
общепринятыми   понятиями;   она   больше    подходит    для    персональной
характеристики. Кроме того, традиционное правило  тотчас  потеряло  бы  свою
силу, перестав допускать  исключения.  Если  невеста  не  плакала  на  своей
свадьбе, об этом говорила вначале вся волость, но осуждение было  отнюдь  не
единодушным. Все зависело от обстоятельств. Многие, вопреки  традиции,  даже
поощряли такое поведение, другие осуждали, но не всерьез, для "блезиру".
   Вскоре,  однако  ж,  забывались  все  разногласия.  Традиционное  правило
народного обычая тем и удивительно, что  при  своей  внешней  категоричности
допускало тысячи  вариантов,  годилось  для  разных  условий  и  для  любого
характера. Но оно, это правило, всегда и всюду вносило организующее  начало,
устраняло  хаотичность  и  помогало  раскрыться   способностям   каждого   в
отдельности.
   Иной дружко начинал веселить народ не по  вдохновению,  а  формально,  по
необходимости. Постепенно он все же  входил  в  раж,  забывал  то,  что  его
сдерживало. Также и невеста,  заставляя  себя  плакать  и  причитая  вначале
неискренно, понемногу заражалась  стихией  традиционного  причета,  начинала
плакать  взаправду.  Песни  ее   и   причеты   принимали   вскоре   характер
импровизации, а импровизация не бывает неискренней.
   Как раз в такие минуты высокоодаренные художественные натуры и  создавали
величайшие фольклорные ценности.
 
 
 
   Крестины
 
   Свадебный обряд имеет мощные корни, уходящие в языческие пласты  русского
народного быта. Влияние христианства на это народное действо выразилось лишь
в некоторой религиозной стилизации.
   По-видимому, этого нельзя сказать о крестинах. Здесь языческие  отголоски
звучали слабее, господствовал церковный православный обряд крещения.  Вообще
русское православие в своем народном выражении очень  терпимо  относилось  к
языческим бытовым элементам, официальная церковь также в  основном  избегала
антагонизма.  Христианство  на  русском  Севере  не  противопоставляло  себя
язычеству, без тщеславия приспосабливалось к существовавшей до него народной
культуре, и они взаимно влияли друг на друга. Церковная служба  складывалась
не без воздействия древних драматизированных народных обычаев.
   Казалось бы, рождение нового человека - одно из главных жизненных событий
- должно было сопровождаться обрядом на уровне свадебного.  Но  такой  обряд
либо не дошел  до  нас,  либо  не  существовал  вовсе.  Причиной  будничного
отношения к рождению ребенка могли  быть  довольно  частые  роды  и  большая
детская смертность. Женщины рожали по 15 - 16 погодков, но около одной трети
детей  умирало*.  Можно,  однако  же,  предположить  и  другое:  красота   и
полноценность обряда  зависели  от  эстетической  стороны  события.  Человек
рождается в муках, нормальная смерть также связана с  кратким  страданием**.
Но физическое страдание в  народном  понимании  не  может  быть  прекрасным,
скорее оно  сопутствует  безобразному.  Младенец,  только  что  вышедший  из
материнской утробы, выглядит малопривлекательным. Так же малопривлекателен и
покойник, только что принявший смертную муку. Лишь чуть позже, да и то не  у
каждого, лицо умершего приобретает одухотворенность либо ее подобие.
   Безобразное  -  значит  лишенное  образа.  Образ  же,  в  том   числе   и
художественный,  понятие  уже,  как  известно,   эстетическое.   Безобразный
младенец, только что  испытавший  муку  рождения,  с  каждым  днем  меняется
эстетически. Только вследствие одухотворенности он становится и  красивым  и
привлекательным. Ко времени свадьбы человек достигает своей вершины, полного
расцвета, внутреннего и внешнего. Может быть, поэтому крестины не идут ни  в
какое сравнение со свадебным обрядом...
   И все же их вполне можно назвать  драматизированным  обрядом,  в  котором
действует,  помимо  роженицы  и  младенца,  немало  других  лиц.  Во-первых,
принимает роды "баушка", иными словами, повитуха, ею может быть  как  родная
бабка  новорожденного,  так  и  неродная.  "Баушка"  не   только   исполняет
акушерские обязанности и вызывает первое в жизни дыхание. Она  ведет  и  всю
ритуальную часть: завязы---------------------------------------* Речь идет о
дореволюционном, точнее, доколхозном периоде.
   ** В  народе  предсмертное  страдание  называют  трудом.  вает  пуповину,
говорит приговоры и заклинания. Рев, детский плач -  первый  признак  жизни.
Чем громче кричит ребенок, тем он считается полноценнее. Пока мать  отдыхает
от родов, младенца обмывают и пеленают. Наутро все соседи приносят  роженице
гостинцы.
   Церковный обряд крещения был обязательным в жизни  русского  крестьянина.
По народным поверьям, душами некрещеных детей распоряжается дьявол.  Нередко
по смерти ребенка мать горевала не оттого, что его не стало, а  оттого,  что
дитя умерло некрещеным.
   Восприемники, то есть крестный отец  и  крестная  мать  (кум  и  кума  по
отношению друг к другу), были  обязательны  при  крестинах.  Крестники,  как
правило, очень любили и чтили их.
   В настоящее время описываемый обряд почти повсеместно исчез, хотя бытовая
и  жизненная  потребность  отмечать  рождение  детей  никуда  не  делась  и,
вероятно, останется, пока существует жизнь. Доказательство тому  хотя  бы  и
стены роддомов, испещренные такими, например, надписями: "Ура!  У  меня  сын
Петька!" Даты и фамилии сопровождаются  именами,  порой  не  совпадающими  с
теми, которые будут стоять в свидетельствах о рождении. Но в  этом  виноваты
не только издержки женской эмансипации,  а  и  духовно-нравственный  уровень
отцов, который всегда взаимодействует с эстетическим  и  зависит  от  многих
общественных и социальных причин.
 
 
 
   Похороны
 
   От солдатства-то откупаются,
   Из неволи выручаются,
   А из матушки-то сырой земли
   Нет ни выходу-то, ни выезду,
   Никакого-то проголосыща.
   Из народного причета
 
   Как уже говорилось, смерть от старости считалась естественно  необходимым
событием. В некоторых случаях ее ждали и призывали, стесняясь  жить.  "Я  уж
чужой век почала, меня на  том  свете  давно  хватилися",  -  говорила  Юлия
Федосимова из деревни Лобанихи. Иван  Афанасьевич  Неуступов  из  Дружинина,
чувствуя приближение конца, сам  смастерил  себе  домовину.  Гроб  стоял  на
верхнем сарае чуть ли не год. Со стороны это казалось несколько  жутковатым.
Но в народном восприятии смерти есть странное на  первый  взгляд  сочетание:
уважение к тайне  и  будничное  спокойствие.  Достойно  умереть  в  глубокой
старости означало то же самое, что достойно прожить  жизнь.  Смерти  боялись
только  слабые  духом,  умирали  труднее  болевшие  в  расцвете  лет,  люди,
обделенные в чем-то судьбою и т.д.
   Умереть,  не  намаявшись  и  не  намаяв  близких  людей,   представлялось
нормальному человеку величайшим и самым последним благом. Как и в крестинах,
христианский  обряд  здесь  тесно  сжился  с  древним  обычаем  прощения   и
погребения. Причащение, соборование и родительское благословение дополнялись
просьбами простить все обиды, устным завещанием личного  имущества  (одежда,
профессиональные и музыкальные инструменты, украшения).
   В русской крестьянской семье умершего при любых обстоятельствах обмывали,
переодевали в чистую, иногда  весьма  дорогую  одежду.  Клали  покойника  на
лавку, головой в  красный  угол,  укрывали  белым  холстом  (саваном),  руки
складывали на груди, давая в правую белый платочек. Похороны  свершались  на
третий день, особо чтимых умерших несли на руках до самого кладбища. Все это
сопровождалось плачами и причитаниями.
   Существовали на Севере профессиональные вопленицы,  как  профессиональные
сказочники. Нередко они же считались ворожеями и знахарями. Многие  из  них,
обладая истинным художественным талантом, создавали свои причеты, дополняя и
развивая традиционную образность похоронной народной поэзии.
   Смерть глубокого старика не считалась  горем,  причеты  и  плачи  в  этом
случае носили скорее формальный характер. Нанятая плачея  могла  моментально
преобразиться, перебить плач каким-нибудь обыденным  замечанием  и  завопить
вновь. Другое дело, когда причитают близкие родственницы  или  когда  смерть
преждевременна. Здесь традиционная форма  принимала  личную,  эмоциональную,
иногда глубоко трагическую окраску.
   Похороны всегда заканчивались поминками, или тризной, для чего готовились
специальные  поминальные  блюда  и  кушанья.  В   тризне   участвовали   все
родственники и участники похорон.
   Отмечался родными и  близкими  девятый  день  после  смерти  и  сороковой
(сорочины).  Посещали  кладбище  также  в  родительскую   субботу   -   день
поминовения воинов, погибших на Куликовом поле.
   Кроме того,  каждую  весну  приводили  в  порядок  могилы  родственников.
Нынешняя  мода  на  ограждения  была,   однако,   совершенно   чужда   нашим
предшественникам, ограждалось все кладбище*, а не отдельные могилы.
 
 
 
   Проводы в армию
 
   Увы, мало кому удавалось откупиться от "солдатства", как это говорится  в
причете. "Рекрутская повинность, - писал в 1894  году  собиратель  северного
фольклора Александр Мельницкий, - отрывает парней от крестьянских  работ,  а
иногда и совсем отучает их от деревенского хозяйства".
   Во всю многовековую историю государства армия и флот  свои  главные  силы
черпали в крестьянстве, которое  по  этой  причине  удостаивалось  ненависти
внешних врагов России. Мужик-медведь, лапотник, москаль,  смерд  -  все  эти
презрительные названия рождались если не целиком во вражеских станах, то уж,
во всяком случае, не на деревенских улицах, а, скорее, во дворцах и палатах,
где иностранная  речь  ---------------------------------------*  Безобразное
состояние многих сельских и городских кладбищ,  к  сожалению,  оправдывается
явно устаревшим законом, позволяющим через  тридцать  лет  после  последнего
захоронения использовать территорию подо что  угодно.  звучала  больше,  чем
русская. По тем  же  причинам  внешние  враги  государства  ненавидели  весь
жизненный строй, весь русский крестьянский уклад, позволявший  России  иметь
большую и боеспособную армию.
   Между тем, как пишет тот же собиратель фольклора, "солдатское  житье,  по
взгляду крестьян, невеселое, "непривычное"; там "потачки  не  дадут",  "бока
повымнут", научат "по струнке ходить".
   Впрочем, ознакомимся с записью А. Мельницкого подробнее*.
   "Парни,  состоящие  "на  очереди",  еще  задолго  до   призыва   начинают
пользоваться разными привилегиями... Их не принуждают к работе, не  посылают
на трудные зимние заработки, во всем дают большую свободу и  смотрят  сквозь
пальцы на их поступки и шалости.
   Летом перед призывом "некрут" обыкновенно (если он не из богатых) идет на
заработки...  Там  он  обязательно  покупает  себе  гармонику  и   справляет
праздничный костюм, в котором главную роль играют "вытяжные" черные сапоги и
суконный "пинжак". Оставив остальной заработок на карманные расходы или, как
говорится, "на табак",  "некрут"  в  августе  возвращается  домой.  С  этого
времени начинается его гулянь