дов размышлений.
   Костопольский тоже наклонился. Зашептал:
   - Вам надо застраховаться. Вам и вашей жене. - Он вытянул руки, нащупал
плечо Сяноса, потом ладонь Метки. Так и держал их обоих. Затем вдруг
отпустил. Беспокойно похлопал себя по жилету. Стал судорожно рыться в
карманах. Он, видно, все перепутал, так как был во фраке. Потерял? Этого
он не любил.
   Ему сделалось жарко. Просунул два пальца под воротник, он резал ему
шею. И удивил тем Метку. Медальон он нам покажет или что? Тут он вспомнил,
что переложил это в бумажник.
   - Запас доброй воли. Да, да, - бормотал он, копаясь в бумажнике. - Но
прежде всего: запас, - он показал большую, с часы, только потоньше, рыжую
монету, - золота!
   Он не обратил внимания на то, что Метке хотелось рассмотреть ее. Сунул
монету в карман брюк. Вскочил. Он хоть и подумал о массе иностранной
валюты, которую собрал, но мысль эта его не порадовала. Костопольского
поразило, как тяжко бывает человеку, который не видит для себя иного
выхода, кроме как в любви.
   Тужицкий улыбался во весь свой огромный рот, выставляя напоказ
клавиатуру ровненьких зубов. Еще разгоряченный, не остывший, опасаясь, что
запах духов Товитки-а он весь им был пропитан-вьщаст правду, а цвет губ,
которым он был обязан поцелуям, губной помаде и попыткам стереть ее,
доскажет остальное, Тужицкий старался вовсю, надеясь, что люди не смогут
оторвать взоров от этой белизны. Возбуждение все не проходило, его
удивляло, что он никак не может прийти в себя, злился, словно на кушанье,
которое, как ни тронешь, все обжигает, не видел облегчения, мысленно
уносясь в ближайшее будущее. Ведь одно наслаждение подумать о том, что
завтра, а вернее, послезавтра, в начале седьмого, он окажется, тут нет
никаких сомнений, в постели с Товиткой; но Тужицкий был зол.
   Ему неслыханно везло с женщинами, но и после первого раза со всеми без
исключения, как он говорил, дело сразу же приобретало для него дурной
оборот!
   - Не понимаю, - поражался он, - других женщины почему-то так не держат.
Как об избавлении мечтаешь о том, чтобы уйти, и, - он разводил руками, -
нельзя!
   - Долго? - спрашивал его кто-нибудь и сам же подсказывал: - Месяц, два?

   - Ну! - восклицал Тужицкий таким тоном, будто говорил, чего вы еще
хотите. - Это муки-мученические, - повторял он. - Я на другой день готов
улизнуть, но, увы, в течение шестидесяти дней отрабатываю то, что натворил
за один.
   - И всегда так? - удивилась Кристина, которой он плакался на свою
судьбу.
   - Нет! Иногда мне удается порвать раньше. - Но с Товиткой и не
помечтаешь о сокращенном сроке.
   Он чувствовал, что Болдажевская относится к тому типу женщин, которые с
ребенком на руках приходят к костелу, когда бывший их любовник венчается.
А семейство князей Ал1"брехтов через несколько дней возвращается в
Варшаву. Он побледнел. И впрямь беда может случиться!
   Бишета Штемлер, которая считала своим святым долгом просвещать юных
подружек, знакомя их с важными гостями, позвала хрупкую, стройную,
светлоглазую барышню, посадила ее подле Тужицкого.
   - Вы знакомы? - спросила она. - Граф Проспер Тужицкий! - Потом
пристально взглянула в глаза девушки. - А это, - пояснила она, - моя
подруга. Мина Зайончковская.
   Он позволил ей с минуту безмолвно разглядывать себя. А сам, словно на
приеме у окулиста, водил глазами по сторонам.
   Наконец мягко посмотрел на Мину, широко улыбнулся, умудрившись тем не
менее придать лицу серьезное выражение.
   - Вы вместе ходили в школу? - Он поднял глаза к потолку, словно что-то
припоминал, сопоставлял какие-то факты, о чем-то раздумывал.
   Ему было скучно. Но не затем позвала Бишета Мину. Так можно
представлять Тужицкого кому-нибудь, кто о нем что-то знает. Но не
Зайончковской, готовой отнестись к нему лишь как к интересному мужчине.
Красавец! Да. Но это лишь одно из его достоинств. Пойдем дальше.
   - Граф Тужицкий, - сказала она, - вы принадлежите к одной из самых
родовитых семей. Вы кавалер Мальтийского ордена.
   Расскажите что-нибудь об этом. Вы так чудесно это делаете.
   Тужицкий молчал. Не от волнения. Каждый раз, когда ему доводилось
предстать перед какой-нибудь хорошенькой девушкой во всем великолепии
своей семейной славы, он непременно испытывал страх. Вызовешь ее восторг и
попадешься в сети.
   Опять нависнет опасность. Вляпаешься так, что будешь обязан жениться.
Вот он, весь ужас жизни.
   - Пожалуйста! Может, о том кастеляне, основателе храма в Новолеске.
   Разве утаишь? Нужно рассказывать. Есть о ком. Время, человеческая
глупость, зависть, пытающаяся навести тень на величие Тужицких. Злой дух
современности, стремящийся всех остричь под одну гребенку, подтачивает
деяния столетий. Клеймить мало. Всей своей жизнью Тужицкий противился
этому. Из первых денег заплатил за право быть кавалером Мальтийского
ордена. Переехал из деревни в Варшаву. Нанял в старом дворце
шестикомнагную квартиру под семейный музей. Перевез из деревни старые
ценности. Рукописи, портреты, королевские подарки. Немного этого было! И
он принялся рассылать письма.
   Терзал родственников, торопил с поисками, втягивал в дело антикваров.
Скоро понял: самому не справиться. Секретарь? Нет, он не банкир шт
высокопоставленный чиновник. Держать в доме 1шсаря может лишь человек с
мизерными, современными потребностями. Ему, Тужицкому, будут писать
историю!
   Кто? Только не через знакомых! Он мучил людей лишь тогда, когда что-то
уже сделал, может, оттого до поры до времени умел быть таким скрытным. В
данном случае эта его черта помогла решить проблему вполне удачно. С
помощью университета.
   Профессор рекомендовал ему своего молодого ассистента, который за
двести злотых в месяц согласился составить хронику семьи Тужицких. Спустя
год, ушедший на сбор исходных материалов, выяснилось, что можно составить
том в тысячу страниц.
   Большую их часть молодой ученый предназначал для воссоздания
исторического фона. Но дело до этого еще не дошло, и пока Тужицкий
довольствовался крохами. Отсюда и скрашенные его исторической эрудицией
семейные рассказы. Он обожал эти подробности. Над прошлым своего рода он
размышлял, знакомясь с его хроникой, и впадал во все большую растерянность.
   Величие и упадок! Величием было происхождение, упадкоммезальянсы. Они
подкарауливали на каждом шагу. Этот род, с горечью разглядывал Тужицкий
генеалогическое дерево, неудачно женился. Чуть ли не со слезами на глазах
он кричал летописцу:
   - Даже в раю, где у него была только Ева, Адам, будь он Тужицким,
наверняка женился бы в конце концов на какой-нибудь обезьяне.
   Потом склонялся над таблицами. Размышлял над тем, что принесло ему
время по материнской линии.
   - Есть! - говорил он о бабках. - Есть, - повторял он и, нерешительно
потирая друг о друга пальцы, выражал мнение, что бабки сказали надвое. -
Есть! - убеждался он. - Как тут скажешь, что их нет! - Но какие
неинтересные.
   Он считал моменты взлетов, увековеченные на древе. Немного. И его
охватывала злость. Смотрите. На боковых ветвях куча девиц Тужицких,
которые так и не соскочили с них замуж.
   Хо-хо-хо! - думал он. С кем бы они только не породнили его! И проклинал
их всех-много их было в прошлом-скопом. Глупые привереды! А все-таки это
был род!
   - Полностью фамилия моя звучит так, - начал он свою лекцию. -
Шпитальник Падалица Тужицкий. Самая старая ее часть-в середине.
Падалица-это и герб, и родовой девиз, и первая наша фамилия. Предания
по-разному объясняют этимологию этого слова. Пекосинский,
Быстронь'[Францишек Ксаверий Пекосинский (1844-1906)-историк и
историограф, занимавшийся проблемами происхождения и развития рыцарства в
Польше, Ян Быстронь (1860-1902)-языковед и филолог.], а также изыскания,
которые сейчас совместно с Варшавским университетом ведутся под моим
руководством, говорят в пользу так называемого пястовского тезиса. Ибо
наука, касаясь истоков нашего рода, склоняется к трем вариантам
объяснения. Во-первых, нас выводят от Мешко, товарища Болеслава Храброго,
который будто бы на пузе прополз под какими-то оборонительными воротами во
время похода на Киев. С тех пор и стали называть его Падальцем.
   Прозвище это якобы унаследовала от него единственная его дочь.
   А от нее, дескать, и ее потомки. Вздор!
   Он взглянул на барышень. Обе слушали его внимательно. Он говорил
серьезно. Воскрешал ужасно давние события. А при этом оставался частичкой
одного из них. Они ни в малейшей мере не сумели разделить его возмущения,
которое заставило его содрогнуться при воспоминании об ошибочной гипотезе.
Их ошеломил сам факт, что история вообще знается с Тужицким. Он продолжал
объяснять:
   - Несецкий2 [2 Каспер Несецкий (1682-1744)-иезуит, занимавшийся
генеалогией польских родов, автор четырехтомного Гербовника "Польская
корона" (1728-1743).], а поверив ему, и Золотая Книга Шляхты повторяют имя
того же самого Мешко, однако оговариваются, что сам он носит фамилию
Падалица, а не его дочь. А отсюда выводят, что, будучи бедного рода, он
собирал на полях, лежащих под паром, хлебные колосья, выросшие из зерен,
осыпавшихся в предыдущий год. Такие кустики самосева и до сих пор называют
в деревнях падалицей. Это и сбило с толку историков. А ведь Длугош3 [3 Ян
Длугош (1415-1480)-историк и дипломат, автор первой "Истории Польши"
("Histolia Polcnica"), где дал описание польских гербов.], делая разного
рода предположения относительно моего предка, одно утверждает со всей
определенностью-что тот при жизни сколотил значительное состояние. На
этих-то колосках?
   Он рассмеялся, иронично и высокомерно.
   - Падалица! - Мысли его обратились к прошлому. Потому вдруг четким
голосом, как над колодцем, когда вслушиваются, далеко ли дно, повторил еще
раз это слово. - Вам это ни о чем не говорит? Вы его впервые слышите? А
есть ведь и третье значение. - Он снисходительно предупредил, что и с ним
познакомит. - Пожалуйста!
   Сколько бы он ни повторял его, каждый раз сердце его сжималось.
   - Падалица? Что-то, что падает, само сеется, отсюда внебрачный ребенок,
бастард. - Радость, которую он испытывал в этот миг, омрачала ему близость
этого последнего произнесенного им слова к слову "выродок". Поэтому он
торопился. - Чей? От кого? От Болеслава Храброго!
   И он замахал обеими руками, словно стараясь еще больше напугать
историков-маловеров.
   - Можно ли что-нибудь иное вытянуть из многочисленных намеков Длугоша!
Только то, что рядом с именем моего предка, когда говорится о том, что
Болеслав посвящал его в рыцари, стоит слово: "И признал". Когда он женился
на дочери кастеляна Яна из Бжезя, посланец Болеслава приветствовал в ней
род, а в нем, - Тужицкий направил по пальцу на каждую из барышень и
сдавленным голосом выпалил: - ...кровь!
   И, искренне возмутясь, что правда должна сражаться за себя, вместо того
чтобы самой бросаться всем в глаза:
   - Это ничего не значит? - уничтожал он скептиков горькой иронией. -
Бросаются такими словами на ветер? - И, осклабившись в ядовитой усмешке,
ударил маловеров с фланга: - А состояние откуда? Эта огромная фортуна. И
опять Длугош ясно, хотя и не прямо, говорит: "как княжеская".
   Он вытянул губы трубочкой. Что языком трепать, - Наука лучше знает. А
сейчас в этом нет ни малейшего сомнения.
   - Подумай, он по прямой линии потомок Пястов! - подчеркнуто удивилась
Штемлер, опасаясь, что в своем не очень точном доказательстве молодой граф
недостаточно ярко обрисовал для Мины Зайончковской эту самую главную вещь.
   Барышня, чтобы показать, что понимает, в чем суть дела, похвалилась, но
неудачно:
   - Я знала человека, чем-то похожего на вас. По прямой линии правнука
Монюшко.
   Тужицкий вспыхнул. Впрочем, он больше злился на себя за свое
возмущение, чем на барышню.
   - В таком случае ко мне это не имеет никакого отношения. - И добавил
наставительно, не спеша, выразительно, чтобы она запомнила раз и навсегда:
- С геральдической точки зрения происхождение из семьи художников или
ученых не стоит и гроша. Великий воин, великий святой, королевская
наложница, если ее имя внесено в анналы истории, - вот что дает истоки
роду. Порой, случается, и министр, но, разумеется, не в республике.
   Он развел руками:
   - При нынешнем строе вообще нет возможности основать род!
   Он раздражался, когда ему приходилось разъяснять саму теорию. Если
только не на своем примере. Сменив, как перекладных, два-три рода, он
снова возвратился к своему. Торопился опять вызвать удивление обеих
барышень. Двинулся в путь с целым караваном предков. Шпитальник-откуда?
Канцлер Падалица взял в жены последнюю представительницу
ассимилировавшейся в Польше ветви французских маркграфов de 1'Hospital'
[Больница; по-польски-шпиталь.]. A Тужицкий? В отличие от самых старых
Падалиц их младшие ветви писались "Туже-Тужицкие", так это вошло в обычай,
что теперь стало родовой фамилией. Как вкратце объяснить? Нелегко отыскать
род, похожий на его. Слой за слоем-исторические личности. Откроем учебник
истории на любой странице. Нет четкой границы между проблемами его рода и
страны. Давайте переберем по порядку фамилии вождей, государственных
мужей, придворных-Тужицкий происходит ото всех них. Время раскинулось тут,
словно луг, и нет на нем такого прекрасного цветка, которого не коснулся
бы гений Падалиц, связывая каждый цветок с собою своими бабками.
   До самых разделов! Трагическая дата! В семье начинает происходить
что-то неладное. Она не придерживается больше давних правил. Жалкое это
положение тянется и по сей день.
   Перед своим генеалогическим древом Тужицкий не смеет поднять глаз на
маму. Ах, чего только не натворили эти последние сто пятьдесят лет. Даже
фамилии ужасные. Тужицкий не раз вел разговор об этих болячках со своими
двоюродными братьями. С первых же дней новой Речи Посполитой и они
испытывают прилив сил, мечтая вместе с нею возродить свой род. Но один за
другим подводят. Уже трое прескверно женились. Идут проторенной дорожкой.
Рассказами о величии рода кружат голову барышням. И влипают. Тужицкий пока
уцелел. Но ему страшновато.
   Ибо только он один.
   - Основатель коллегиаты2 [2 Костел, при котором находится собрание
каноников] в Новолеске, - опять начал он доверчиво, ибо его вновь затянули
в свои сети времена, давно ушедшие. - Бог ты мой! Кастелян! Вы просите
рассказать его историю. Осталась еще подробность, мне не известная, -
весело обратился он к Бишетке. Потом назвал какую-то дату. Мазками
обрисовал исторический фон. И вот костел готов. Вскоре умирает брат
кастеляна. Воля божья! Кастелян заказывает мессу. Но во время службы
глубокая печаль наполняет его душу. И он кричит.
   Тут Тужицкий привстал с диванчика и низким голосом крикнул:
   "Всем выходить! Я воздвиг этот храм господу богу-я! Теперь прошу
оставить нас одних!"
   Горящими глазами посмотрел он на обеих барышень. Волнение, в которое
четверть часа назад привели его поцелуи Товитки, не унималось. Был момент,
когда ее огромный рот втянул в себя его губы. Он и сейчас чувствовал этот
круг от носа до подбородка, круг, краями своими прикасавшийся к нему так
нежно, но врезавшийся ему в память сильнее всех иных поцелуев.
   Надо было бы поворачивать назад! Сегодня еще нет ничего легче отречься
от нее. Только вот уже невозможно отказаться от завтрашнего свидания! Обе
барышни ждали, что он еще скажет.
   Он возмутился. Чего они так смотрят?
   Влетел Мотыч. С бутылкой, под мышкой поднос. Бросил его на столик, на
поднос бутылку. Но во что наливать? Сделал вид, что задумался, наконец как
бы вспомнил. В каждом из четырех карманов жилета по рюмке. С этой шуткой
он обходил все комнаты. Прежде чем налить, обратился к ним:
   - Здесь за серьезные диспуты Смеха вашего не слышно! - Он выпрямился.
Коснулся плечом Ьишетки, поднял вверх палец.
   Действительно, за дверями фыркнула Завита, все дружно ее поддержали. -
Ну, моя острота дошла! - Мотыч хлопнул в ладоши. - Наконец-то! Кто-то ей
объяснил. Надо назад. Расскажу еще одну.
   - Нет, нет, нет, - бросилась протестовать Бишетка. Взгляд Зайончковской
после того, как Мотыч направил его на двери, так и прилип к ним.
   - У них, может, веселей. Совсем рядом! - Ей стало тоскливо.
   Пьют, смеются. Вот бы тоже встать и пойти туда, откуда пришел Мотыч. Но
удобно ли? Она откинулась назад. За дверями все стихло. Зато в библиотеке
сначала засмеялся кто-то один, потом раздался настоящий взрыв хохота. И
уже не оглядываясь больше ни на что, она побежала. На полпути испугалась,
что бежит не в ту сторону, где смех. Он доносился из другого угла.
Повернула обратно. Но тут снова хохот поманил ее из гостиной. И она
заметалась. Как только Мина приближалась к группе людей, воцарялась
тишина, а в противоположной стороне веселье било ключом. Она никак не
поспевала! Измученная, присела, словно в лесу, сил блуждать больше не
было. Кто-то обхватил ее рукой. Она была готова смеяться, но никак не
могла найти повода, теперь могла позволить себе. Только заставила себя
посмотреть, кто это сел подле нее. Совсем-совсем знакомое лицо, но чье?
   - Вы думаете, я пьяна?
   До этого момента нет, но у нее так заплетался язык, что Говорек, весело
глядя на нее, кивнул головой.
   - Немножко да, - шепнул он.
   Не первый раз в жизни! И все же, когда она уже знает об этом, делается
беспомощной. Не может вспомнить, что тогда с ней творится. Первый же
проблеск сознания, подсказывавшего, в каком она состоянии, мгновенно
возвращал ей серьезность, но тут же и отбирал всю ее волю. Она позволила
приласкать себя. Ее ничуть не удивило, что к лицу ее прижимается другое,
теплое, как компресс. Что это? На губах-губы, совершенно чужие, на коленях
рука, еще одна на груди. Зачем? И также непонятно, почему все это враз как
бы кто-то смахнул; тут же Говорек заговорил, но почему? Ибо какие-то еще
две особы с писком
   пронеслись по комнате. Исчезли! И опять чьи-то теплые губы и руки,
доставляющие удовольствие-приятное, как бывает, когда потягиваешься, когда
замираешь, как от страха на качелях. Он перестал. Незнакомые люди вокруг.
Смеются прямо в уши Мины.
   Что ей с того! Прямо в пищевод накатывает волна воздуха.
   Носятся пузырьки, наполненные сначала шумом. И Мина немеет.
   Ах, только бы не начал целовать в губы. Страх прибавляет сил.
   Она вырывается.
   - Что за парочка! - кричит Кристина.
   И не дает Говореку кинуться за ней. Она видит Мотыча. Ей хочется что-то
сказать ему. Все трое друг за дружкой несутся в библиотеку. Тужицкий и
Бишетка остаются одни. Она считала делом чести знать, что происходит в
аристократических кругах.
   Заговорила о его хлопотах.
   - Они вот-вот возвращаются! - огрызнулся Тужицкий.
   Но, в сущности, он не чувствовал себя задетым. Дочка князя Альбрехта
была для него весьма соблазнительной партией. Как знать, не самой ли
вообще блестящей. Но и дело нелегкое.
   Тужицкий опасался просить кого-нибудь о посредничестве. Отчасти не
осмеливался, но главным образом не к кому было обратиться. Никого на
уровне князей Бялолуских. Ни тетки, ни дяди подходящих^ Чтобы и кровей
хороших, и со связями.
   Особенно чтобы знались с Бялолускими. А тут никого похожего и никаких
связей.
   - И за кого только эти идиотки умудрились выйти замуж! - хватался он за
голову, имея в виду сестер своего отца. - А семья матери! - Он качал
головой и опускал глаза. - Дно, - вздыхал Тужицкий. - Дно, дно!
   Это бьыо его болью. Так что никто не предпринял еще никаких официальных
шагов, но о намерениях Тужицкого начали поговаривать. Лишь бы слухи
исходили не от него, а так они ему были на руку. Его часто видели с
Бялолускими, нередко даже один на один с барышней. Уже строятся
предположения. И в конце концов это должно дойти до ушей князя и княгини.
Если они будут против, наверняка, не желая его, найдут способ дать знать.
Если его родня не способна, пусть за дело берется молва.
   Что ж, красота, положение, отличная голова. А в ней все вверх дном!
Тужицкий знал, что о нем так говорят. Титул старый, но в кругах истинной
аристократии о н