ы сразу же открыли, наверное, с пяток брошюр, держали их рядом,
сравнивая иллюстрации и 1щфры. И ваши пальцы, широко расставленные, словно
вы брали аккорд. В шелесте страниц, в мелькании картинок, в том, как вы
склонялись над каждой следующей книжонкой, вы бьиш прямо-таки воплощением
пылкости, а для меня впервые ясным ощущением, что одно дело-нерпы, которые
я ненавижу, и совсем другое-трепет, которым с той поры я объят.
   Она старалась не отставать от него в культе того вечера, когда они
познакомились. Она шла за ним по пятам, от ощущения к ощущению, сквозь
сонмище мгновений, которых в воспоминаниях стало куда больше, чем бьто на
самом деле, и чувствовала себя очень щедрой. Тот день переполнял ее
какой-то торжественностью и умилением.
   - О! Безбожник растроган своим первым причастием, - простонал Ельский.
   Она пропускала мимо ушей подобного рода колкости. Но зато воскликнула:
   - Всего за час вы сказали мне больше мудрых вещей, чем я слышала за всю
свою жизнь.
   Однажды он попробовал вытянуть из нее, говорил ли он и потом так же.
Она ответила:
   - О да! Потом некоторые из них вы повторяли.
   - Что же это такое, - воскликнул он, - значит, для вас человек только
однажды может стать откровением. А после уж и ничем.
   Кристина пообещала:
   - Я непременно и обычные ваши слова полюблю когданибудь так же, как и
те, первые.
   - Это мило, то, что вы мне говорите, - вздохнул Ельский. - Да отчего же
грустно? После первой встречи вы оглохли, перестали меня слышать, вот
последствия "coupde foudre" [Удар молнии (франц.). Здесь: любовь с первого
взгляда], если уж кому не везет.
   Кристина искренне возмутилась.
   - Я никого так охотно не слушаю, как вас, я привыкла к вам;
   как вы можете говорить подобные вещи. - И спросила: - Вы разве не
чувствуете, что мы с вами сжились?
   Он рассмеялся ей в лицо.
   - Старая супружеская пара! Только очень странно, помолвка и
сразу-золотая свадьба!
   Куда девалась вся середка?
   Он продолжал, словно разговаривая сам с собой:
   - Сжились, сжились, да, только с одной оговоркой: вместе-то мы не жили.
Физически! - И махнул рукой. - Об этом я даже и не вспоминаю, но мы же
вообще так мало были вместе, не жили под одной крышей, никуда не ездили
вместе. Моя любовь к вамвечное хождение в гости. Бессмысленность моей
вечной тоски, что ей следует сказать, надо ли ждать? Знаете, что такое мое
проклятие? Благовоспитанность.
   Он вовсю раскапризничался.
   - Со мной к любым обстоятельствам легко привыкают. Все как-то
образуется. А что это значит-привыкнуть? Остановиться.
   Только строптивцы продвигаются вперед. Где они, там постоянно надо
искать перемен. Ну, зачем же бог сотворил меня таким покорным.
   Кристина растрогалась.
   - Я знаю! Знаю, - повторила она возбужденно, - чем я вам обязана, и
знаю тоже, что нехорошо отношусь к вам. То как к учителю закона божьего,
то как к собачонке. Хочу с вами посчитаться. И сделать это по совести. Но
это все равно что самое трудное письмо написать. Почему-то хочется
отложить.
   - А вы, хотя бы в самых общих чертах, знаете, что в нем напишете?
   - Почти что ничего! - Но потом попыталась перечислить то, что могла. -
Люблю быть с вами, хорошо себя чувствую, не скучаю. Когда долго вас не
вижу, начинаю тосковать. Физически! - прибавила она серьезно.
   Он расхохотался.
   - Ах, какой же вы ребенок! - Но по словам его чувствовалось, что он был
тронут. - Физически! Вы знаете, зачем существует это выражение? Говоря о
нас, вы явно слишком торопитесь его употребить.
   И тем самым он остановил ее. А она чуть было не прикоснулась к нему. И
уже хотела было сказать, что она чувствует в его присутствии. Он лишил ее
этого слова. Она не знала другого, которое могло бы помочь ей признаться,
что-ничего.
   - Вы не умеете стараться, вы умеете только нервничать, - пожала она
плечами.
   - Если бы я хоть однажды увидел, как вы из-за меня нервничаете, я
больше бы не нервничал.
   - Значит, вы меня не волнуете?
   Он покачал головой.
   - А кто меня волнует? - вспылила она.
   Незнакомые! Можно ли такую ревность выразить в словах.
   Множество близких друзей Кристины Ельского не заботили, ее тоже. По тем
крикам, которыми она их приветствовала, можно было судить, что она
возвращает себе то, что ей в свете дороже всего. И все это люди, для
которых уже назавтра у нее не было ни минуты свободной. Такая она была
прозорливая! В одном с первого взгляда она не могла разобраться: кто ей
безразличен.
   Может оттого, что с самого начала он не выступил в роли слушателя. Ей
особенно были по вкусу все приезжие, таким можно порассказать, чего душа
пожелает. При виде старых знакомых, которые сегодня о Кристине знали лишь
с пятого на десятое, в ней словно прорывалась плотина. Тут она впадала в
такое восхищение собой, что прямо теряла способность чтонибудь замечать
вокруг. Человек уходил, а Кристина так была упоена собственной болтовней,
что даже не успевала как следует его рассмотреть. Только однажды Кристина
сказала собеседнику, что он изменился, - это был какой-то поручик, который
после того, как упал с лошади, стал глуховат. По-настоящему же, во все
глаза Кристина разглядывала только тех, с которыми она не могла
поговорить. То есть людей, с которыми она лично знакома не была. Ельский
не раз ревновал ее именно за то, как она поедала взглядом совсем чужих ей
людей. Он не знал, что только такой взгляд всегда искренен и выдает
вожделение.
   На него она так не смотрела! Так пусть бы и для других погас этот
взгляд! Среди горьких воспоминаний Ельского была и такая картинка. Они в
небольшой компании; между ним и Кристиной студент из провинции, который
принимает горячее участие в споре. Кристина смотрит, и в сверкающих ее
зрачках Ельский улавливает мужской профиль, словно барельеф, ее кошачьи, с
густыми ресницами глаза скользят по нему. Горят. Ельский не может привлечь
к себе их внимание. И до сих пор видит это лицо, как бы отпечатанное на
медали. Потемневшее, стершееся в воспоминаниях. Только взгляд Кристины,
брошенный на того, чужого, по-прежнему полыхает и обжигает.
   - Нет у меня к вам подхода, - любовный гимн всегда походил у Ельского
на плач. - Хожу вокруг да около. Вы привыкаете к тому, что я рядом.
Неизменно рядом. Что мне сделать, чтобы нацелить вас на себя. Чтобы ваше,
самое дорогое для меня лицо, когда вы захотите взглянуть не на меня,
должно было бы отклониться от своего естественного положения?
   Кристина ответила:
   - Вы знаете, у меня никою нет.
   - Но у меня нет вас! - восторженно воскликнул он и сложил руки. - Я,
словно собака, вечно при вас, а в вас все в ожидании кою-то другою, в
конце концов он появится, и роль моя будет сыграна.
   - Вы всегда останетесь другом! - это должно было быть приятное слово.
   Он взорвался.
   - Не останусь. Меня не устраивает болтаться в вашей свите. - Злость
свою он сорвал на брюках, вцепился в них на бедрах и обтянул. - Я вас хочу.
   Но это был гнев, а не страсть. Он угас бы, скажи Кристина, что она
согласна на помолвку. Ничто другое его не успокоило бы.
   Впрочем, такая развязка казалась ей вполне возможной. Женщина скорее из
сострадания выйдет замуж, чем просто отдастся.
   - Знаю, что вы мне скажете, - он весь кипел. - Что у меня нет
соперника. Знаю! Только я и сам не соперник. Мне надо ждать. Могу! Но лишь
бы не на одном месте. Я должен чувствовать, что иду вперед. Вы ведь это
понимаете! Пожалуйста, положа руку на сердце, скажите мне, я продвигаюсь?
   И он застыл, напряженно ожидая, что она теперь скажет.
   - Послушайте, Владек, я принимаю вас у себя в гостиной охотнее, чем
кого-либо еще. - Этим ничего нового она не прибавляла, пальцы Ельского
опять соскользнули по сукну брюк вниз. - Вы ведь и сами лучше других
знаете, что стали своим у меня в доме. Вы хотите тотчас же удалиться, как
только я пущу кого-нибудь в спальню. Успокойтесь. Никого нет даже под
дверьми.
   - Я! - закричал он и принялся барабанить пальцами по столику, требуя от
Кристины внимания к себе. - Я! - повторил он с силой и добился тою, что
глаза ее потеплели.
   Ею руки, словно неоперившиеся еще птенцы, взметнулись вверх и тут же
рухнули на колени. Он почувствовал в Кристине какую-то перемену. Боялся
вывести ее из такого состояния. Но ему, а не ей миг этот казался сном.
   Как он сегодня буен! - удивилась она. Он бывал таким! До сих пор,
правда, она сразу же догадывалась, что это в основном нервы. И тогда
возбуждение у Кристины моментально гасло. Все исходило от ее экзальтации,
наслаждение могли дать ей лишь сила и уверенность. Физическое удовольствие
было для нее передышкой и отдыхом. Если, разговаривая, она переставала
набрасываться на собеседника, значит, ей вспомнился чей-то поцелуй.
   - Вы слишком мало рассказываете мне о себе, - заявила она и вся как-то
затихла, будто готова была слушать. - Все только о политике.
   - Это вы! - Он переложил вину на нее.
   - Знаю! - согласилась она. - Надо все переменить.
   - Решительно.
   Теперь она взяла на себя его роль. Указывала на ошибки в их отношениях:
   - Ведь мы словно ведем друг с другом служебные разговоры.
   Все о деле. Никогда не остаемся наедине, без него.
   Они перешли в сад, туда, где час назад стояли Тужицкий и Товитка.
   - Вы словно созданы для меня и поняли себя только со мной! - начал он,
когда они остановились. - Правда, когда у меня над головой эти звезды, а
вокруг такая тишина всего мира, мне хочется сказать, что бог вас для того
и создал. Дивную!
   Он растрогал ее, теперь очередь была за ее строфой.
   Какая-то парочка прошла совсем близко, направляясь в глубь сада,
заскрипел гравий.
   - Это странно. - Для разнообразия Кристина принялась обсуждать его
гголожение. - С тех пор, как я вас узнала, все мои флирты пошли на смарку.
Никто уже не хозяйничает в моем сердце. А по правде должна сказать, что и
с вами я не флиртую.
   - Я регент.
   Кристина отыскала в этой метафоре то, что смогло бы его утешить.
   - Но такой, который отобрал все права у предыдущей династии.
   - Не для себя. В моих отношениях с вами что-то есть стариковское.
   Но сегодня Кристина упорно держалась мысли, которая вдруг осенила ее
вечером. Она действительно после того, как появился Ельский, утратила вкус
к свиданиям и флиртикам. Обходилась без них. Охоты не было. Вернее, она
поослабла. Так прекрасно умела некогда подыгрывать мужчине в завязывании
близкого знакомства. "Мы словно хорошо подобранные лошади, - сказал ей
однажды кто-то, с кем они отправились в лес целоваться. - Тянем вместе". А
теперь вот она перестала. Не могла заставить себя никому аккомпанировать.
Каждое приключение обрывалось, не успев начаться. Ельский страдал, видя
взгляды, которые Кристина бросает на других. Если бы он знал, что это
из-за него ни на какие продолжения она уже не способна. Она это поняла.
   - Знаете что? - воскликнула она. - Пошли отсюда! Сейчас же!
Куда-нибудь, без них всех. Напьемся вина. Надо чем-то подстегнуть нашу
любовь. Может, температура у нее тогда подскочит.
   Ельский покраснел от стыда. Он вспомнил, как однажды на обратном пути
из Свидра, куда они ездили, Кристина велела ему сесть на единственное
оставшееся свободным место, а сама пошла в соседнее купе, где также якобы
было только одно место. В
   Варшаве он убедился, что она всю дорогу стояла. "Я в сто раз выносливее
вас!"-накричала она на него. Сейчас он чувствовал себя так же, как и тогда.
   Он взял ее под руку.
   - Бежим, - произнес он каким-то безжизненным тоном.
   - Только не натолкнуться бы на папу! Он, кажется, уже собирается и
страшно любит возвращаться вместе со мной.
   Выпить вина! - размышлял он. Вот наш путь, он способен привести ее ко
мне, меня к ней. Это не произойдет само собой.
   Тут нужны подпорки. Он опечалился. Как бы ему хотелось, чтобы они
сблизились по желанию, подогреваемые влечением друг к другу, уступая
нашептываниям страсти, просто самой чистой природе, ничем не
подстегиваемой. Но что же такое церковь, подумал он, зачем венчанье? Тоже
средство для тех, кто недостаточно пылок, кого лишь священник берет за
руки. Их должно было взять так вино.
   Костопольский подморгнул ей.
   - Чего он хотел? - спросила она Ельского бездумно. Зачем же я мучаю его
сейчас этим? - спохватилась Кристина. Чтобы освободить его, ответила она
сама себе. - Какую-нибудь безделицу, наверное.
   Он гордо возразил. Вся его бдительность в этот миг улетучилась.
   - В том-то и дело, что нет. Я мог бы ему помочь в афере, по меньшей
мере миллионной.
   Кристина так не привыкла устраивать денежные дела, что мысль об отъезде
Фриша продолжала терзать ее. Может, Костопольский даст!
   - Устройте вы ему это. - Кристина загорелась своей идеей. - А взамен я
велю ему кое-что дать нам. На ту поездку, о которой я вам говорила. Милый
вы мой!
   - Поговорим об этом, - пробормотал он.
   - Но я прослежу, - запищала Кристина.
   Они торопливо одевались в прихожей. Всяких там объятий в пути она не
любила. С ним? Он подозревал, что не со всеми.
   Несовершенство их отношений всегда немного его печалило. Но сейчас он
прямо-таки окаменел, поняв, что этим придется и удовольствоваться.
Большего им вместе не сварить! Теперь уже не трезвость, а настоящая стужа
в его душе не позволила бы ему прикоснуться к Кристине. Он чувствовал, что
это он сейчас бы замер, если бы она прижалась к нему в автомобиле. Он
поверил в вино, как падающий с ног от усталости человек отдает себя во
власть другого. Погруженный в эти мысли, Ельский замешкался.
   - А я, а я? - Они повернулись. К ним бежал отец Кристины. - Министр
Яшча спрашивает о вас, - передал он Ельскому. - Домой? - обратился он к
дочери.
   Он догадывался, что в чем-то помешал им, но позволил себе подчиниться
собственным желаниям.
   - Я так люблю вечерком потолковать с дочкой. - И добавил еще в свое
оправдание: - Завтра я еду в Брест.
   Ельский не противился. Подождал с минуту, что тот скажет.
   Не взглянув на нее, помог князю надеть пальто.
   - Ну, так до завтра! - Только тут он вытаращил глаза, не мог выдавить
из себя ни слова; вспомнил, что старик против целования барышням ручек, и
потому только крепко стиснул пальцы Кристины.
   Что это меняло в принятом ими важном решении? Они пришли к нему против
воли, но-вот так, если учесть все обстоятельства.
   Дело откладывалось. Ничего не пылает. Можно в любой вечер.
   Кристина не чувствовала, что именно сегодня она особенно податлива.
Настроение и разговоры с Ельским привели ее к решению. Она была уверена,
что все происходило наоборот.
   - Вы остаетесь? - спросила она.
   Знала, что он будет не в своей тарелке, если поедет с ними.
   Отец сразу поймет, что Ельского что-то гнетет, начнет выпытывать. Но
она прекрасно понимала, что он вправе идти за ней.
   Медекша искал палку.
   - Может, вы хотите остаться? - пыталась Кристина помочь Ельскому. -
Если Яшча вас ищет. Ведь наш процесс по ведомству этого министра... Правда?
   Он подождал, пока они уйдут. Запутался совсем, сам не знал, что делать.
Да еще эта неприятность на прощанье, как знать, может, она хотела, чтобы
он вернулся, предпочтя его общество делу. По-видимому, она думала, что ему
удастся как-нибудь напомнить о Брамуре.
   На улице, рядом с отцом, Кристине стало весело. Не только он обожал
разговаривать с нею по вечерам, она с ним тоже. Он, однако, отдавал себе в
этом отчет и на людях, а она-лишь когда они оставались наедине. Он
огляделся, нет ли такси. Ходить ему было трудновато. С отвращением
посмотрел на автомобили министров. Ближе всех стоял темно-синий гигант
Яшчи. Кристина уставилась прямо перед собой, впереди шел какой-то молодой
человек, стройный, высокий.
   - Пусто! - злился Медекша, думая об автомобиле.
   Догонят ли они его? Что это, он сворачивает в сторону, останавливается
у стены. Кристина отворачивается. Они пересекают улочку, в которую тот
завернул. Вскоре кто-то их догоняет.
   Мотыч!
   - Бегу посмотреть, есть ли в каком-нибудь ресторане свободные места,
оттуда позвоню. Ну и пришлю такси, тут полное безлюдье. - И потом с
поразительной наивностью: - Лучше вы посторожите столик, а я вернусь за
ними.
   Кристине пришлось объяснить, что они идут прямо домой, а князь, не
особенно скрывая своего возмущения, закричал:
   - Такси!
   Мотыч вперил в Кристину свои круглые синие глаза, предельно глупые. Как
это, не идут?
   - Нет, нет, нет! - торопилась она продырявить тишину сво ими
отрицаниями.
   Опять кто-то был с ними, и ей опять сделалось жаль, что конец вечера
они проведут с отцом вдвоем
   - Но мы вас подвезем!
   В такси, наклонившись вперед -он сидел напротив Кристи ны, - Мотыч
тараторил без умолку, прижимаясь к ней ногами.
   Потом она почувствовала, что Мотыч положил руку ей на колени, легкую,
сильную, чуть дрожащую. Решился па большее.
   - Так вы не дадите себя уговорить? - он склонился еще ниже.
   А в ней вдруг как-то сразу и рсчко пробудилось желание.
   Прижаться, поцеловаться Сегодня вечером она ни за 'по нс хочет только
облизываться! Ярко оспещснная площадь осталась позади. Тьма стала еще
гуще, тогда Кристина провела пальцами по губам Мотыча.
   - А может, зайдем? - повернулась она к отцу. - На полчасика?
   Князь прекрасно знал, что грубая ошибка стариков-не позволять молодым
совершать мелкие ошибки. Он согласился. И тут только она подумала о том,
что произошло у них сегодня с Ельским. Любовь, настоящая, большая
любовь'-удивленно вздохнула она. Ничего она не может с собой поделать.
Интрижка-все!
   - Я самый молодой из стариков и самый старый среди молодых. Отсюда и
мой оптимизм! - И Яшча расхохотался во все горло. Он выразился неточно,
ибо что это за оптимизм без веры в торжество добра. Такие вещи вообще не
приходили ему в голову.
   Но он был уверен, что его никто не сможет победить. - Моя история, -
сказал он, - настоящая сказка о Золушке. В прокуратуре никто не давал за
меня и ломаного гроша, но вот как-то приехал президент, поговорил и
запомнил. Спустя два месяца я стал министром.
   И тоже не так. Ельский знал это, но не вмешивался. Он познакомился с
Яшчей, кажется, во время первого его процесса.
   Сразу же в судебном мире утвердилось мнение, что это выдающийся талант.
Однако все то, что Яшча завоевывал себе своими способностями, он рушил
своим поведением. Он был, как говорится, человеком неприятным. Во всем
ведомстве о нем одном справедливо говорили, что он обладает гражданским
мужеством, но при этом раздражал даже тех, кто готов был им восхищаться.
   Он нарочно искал случая продемонстрировать свое гражданское мужество. И
нельзя сказать, что находил только удачные. Кроме того, он презирал
каждого, если мало его знал, а познакомившись поближе, сразу переходил на
фамильярный тон. Из-за всего этого наверх он шел туго.
   - В кабинет мне вас вызывать несподручно. Много шуму из ничего, -
говорил он могучим голосом с хрипотцой.
   Р^льский нс спускал глаз с шеи министра. Что с ней произошло? Подгрудок
словно вал. Не из жира, из мускулов. Тут, наверное, размещаются, удивлялся
он, какие-нибудь железы власти. Но как они разрослись! Яшча неприязненно
усмехнулся.
   - Это вы занимаетесь контактами с национал-радикальной молодежью, а?
Чиновник по части комплиментов. Премьер вас к ним посылает или
вице-премьер?
   Ельский не понимал, над чем иронизирует Яшча. Он же пробивал свою
кандидатуру в премьеры, пытаясь-именно первым-взять в правительство
нескольких молодых националистов.
   Так чего же он издевается?
   - Вы там что-то путаете. Они возбуждают, а мне их потом успокаивать.
   Ельский, время от времени, помогая себе жестами, объяснял, что да,
поддерживаются некоторые связи, исключительно чтобы ориентироваться в
изменениях идеологической атмосферы. Президиум старается иметь своих
информаторов повсюду. Изучает.
   - Просто для того, чтобы знать, что у нас сейчас думают, - оправдывался
Ельский.
   - Ничего! - И Яшча опять закатился веселым смехом. - Так вы этого еще
не знаете?
   Пустословие выз