черт возьми, им овладело отчаяние, стоит ли ради этого насаживать на
крючок Папару. Дылонга приводило в бешенство любое худое слово о Папаре!
За каждое он бил. Папара должен быть неприкасаем, для Дылонга это было
догмой. Он выше всех! Если с ним, как хотят коллеги, проделать такой
фокус, не приблизит ли это его немного к земле. А может, это анахронизм
мышления, которое в переломные периоды всегда затевает с нравственными
принципами какуюто странную игру? Только ты откажешься от одного, почуяв в
нем предрассудок, тотчас же возникают подобные подозрения и насчет
следующего. А плохо, если ни одному из них не суждено избежать такой
участи. Дылонг страдал. Никак не мог решить, есть ли тут какой-нибудь
предел. Говорек взглянул на его хмурое лицо. Рассмеялся. Сделал вид, что о
чем-то догадывается.
   - Вслушайтесь-ка в эту тишину, - закричал он. - От огромных усилий душа
Дылонга постанывает. Ну-ка, ушки-на макушки!
   Дьшонга затрясло, словно больного, с которого сбросили одеяло. Он
враждебно и подозрительно посмотрел на Говорека.
   - У вас никакой морали. Вам легко!
   Говорек огрызнулся:
   - А тебе трудно, потому как не знаешь, какую пустить в дело!
   Кристина предотвратила ссору.
   - Фу-фу, не лайтесь, - пропищала она. Больше всего в жизни она любила
собак. Так она считала. В книге своих афоризмов она упоминала о них не раз.
   А Дылонг впал в отчаяние, все в голове его перемешалось. Он то и дело
принимал твердые решения, но всякий раз-иные! И ничто не предвещало, что
он выберется из этого лабиринта.
   Может, отложить решение? Он проговорил это вслух и сам же себя обругал.
Тут ведь прежде всего речь идет о принципе! Если сегодня он не знает, как
выйти из положения, может, будет знать завтра. Это само собой. Но к какому
бы решению он потом ни пришел, факт этот уже навсегда ляжет камнем на его
душу: он ведь не сразу разобрался в том, где проходит граница между честью
и интересами вождя. В их движении вождь был всем! И не знать о нем такой
основополагающей вещи значило не знать ничего.
   - А говоря конкретно, - Дылонг отходил на запасную позицию, - чего вы
от меня-то хотели бы?
   - Чатковский тебе уже сказал, - Говорек решил снизить ставки до
предела. - Пока что одного человека. Нам нужна ниточка к любой крайне
левой группке. Их только подговорить, они соблазнятся, - и потом навести!
А мы будем ждать. Есть у тебя кто-нибудь такой, просто вдохновитель, а?
   - А это получится? - неудачно попытался отсоветовать Дылонг.
   Кристина с наигранным удивлением воскликнула:
   - Как вы помолодели! - Это должно было означать, что он совсем ребенок.
   Может, он и в самом деле на секунду стал ребенком, когда остро
почувствовал-ни за что. Никому из своих людей он и словечка не смог бы
сказать о сегодняшнем плане. И до конца жизни не посмел бы взглянуть им в
глаза, если бы они знали, с каким легким сердцем он было уже согласился
сделать из своего вождя подсадную утку. Сама мысль об этом была ему теперь
отвратительна.
   - Нет, не вижу никого! - Он откашлялся и еще громче повторил: - Нет у
меня таких.
   Чатковский усомнился:
   - Ни одной свиньи!
   - Свиньи есть, - возразил Дылонг. Отрицать этого он не мог. - Только
пятачки у них слишком большие и языки чересчур длинные. Для секретов не
годятся. А такое дельце, если оно вылезет наружу, произведет на мою
молодежь страшное впечатление.
   Чатковский спокойно заметил:
   - Как, кстати, и на тебя самого!
   Дылонг -покраснел. Бывает всего лишь только миг, когда возражение может
прозвучать естественно. Дылонг дал маху, он что-то забормотал, вышло
фальшиво, да не все и не вс„ расслышали. Он замолчал и расстроился. Словно
все они шли гулять, а он оставался дома один! Ибо они вдруг все
повернулись друг к другу, будто его и нет тут. Он подумал о ребятах с
Праги, как учитель о детях, разозлившись, что вот он должен с ними
высиживать в классах, вместо того чтобы быть со взрослыми.
   Схватил Чатковского за локоть и оттащил от тех троих.
   - Вам нужно привести человека, - спросил он, - или достаточно назвать
фамилию?
   Только бы не говорить ни с кем! На это он и сейчас еще не мог решиться.
Чатковский понял его.
   - Фамилии хватит, - и тем сразу развеял все сомнения Дылонга. - Мы и
сами его найдем!
   Говорек поспешил с ненужными уверениями:
   - Ты останешься в тени.
   Дылонгу стало не по себе, но ведь он не мог сказать, что не хотел бы
этого. Чатковский отмахнулся от не к месту сказанных слов Говорека.
   - Ну, само собой. - И Дылонгу: - Послушай, серьезно, есть у тебя кто на
примете?
   Дылонг откусил пирожное и буркнул, уставившись в окно.
   Вроде как равнодушно, вроде как рассеянно:
   - Брат Завиши, не знаю, слышал ты о нем, Фриш...
   Чатковский не дал ему договорить:
   - Ну конечно же, прекрасно. Он неплохой поэт. Но как переводчик-лучше.
Его Мильтон...
   - Ты прав, - перебил Дылонг, погруженный в свои мысли. - А вместе с тем
тип этот страшно бедствует. Языков знает до черта, теперь вот финский
долбит ради какого-то их эпоса, "Калевалы", что ли. Жаль, что произведение
это именно ему в руки попало. Плохо кончит. Еврей, чахоточный, чудило, под
надзором полиции, книги крал на Свентокшиской, коммунистом когда-то был,
во всех камерах Павяка перебывал. Бог знает, когда его выпустили, а он до
сих пор и помыться не удосужился.
   - Откуда ты все это знаешь? - удивился Чатковский. - Я думал, ты к
еврею приближаешься не иначе как с кулаками. А тут такие подробности.
   - Знание предмета! - поправил Дылонг. - Сам я с ним не сталкивался. Но
фамилию знаю, и не первый день. В нашей картотеке коммунистов он оказался
по случаю какого-то процесса. В последнее время мы им особенно
заинтересовались. Выйдя из тюрьмы, прекратил всякую деятельность. Охладел.
Но связи, несомненно, у него остались. Наверняка найдет вам каких-нибудь
энтузиастов, которых можно будет подговорить. А теперь отгадайте, кто ко
мне обратился за материалом на Фриша?
   Кристина пожала плечами и развела руками.
   - Сач! - Одной этой фамилией Дылонг указал присутствующим верное
направление. И принялся подробно распространяться насчет стечения разных
обстоятельств. - Завиша живет с Черским. Тому это обходится тысяч в
пятнадцать ежемесячно.
   Сач решил, что у этого Фриша можно было бы что-нибудь вытянуть для
партии. Чепуха! Ну, Сач, правда, так твердо стоял на своем, что мы решили
приглядеться к этому Фришу. Выяснилось, что с сестрой своей он не знается.
Несколько раз она заплатила за его квартиру. С утренним чаем-сорок злотых!
   Нора. Несмотря на это, живет как альфонс. Сестру ненавидит.
   Сделает все, только бы уехать. За границу, понятно.
   Чатковский заметил:
   - Этот человек не сделает ничего.
   - Оттого, что ему, вероятно, мало предлагали, - толковал свое Дылонг. -
Ради жизни в Варшаве не стоит надрываться.
   Таково его убеждение. Но если ему посулить деньжат, которых хватило бы
на несколько месяцев вояжа по дальним странам?
   Чатковский задумался.
   - Значит, ты его рекомендуешь? - пробормотал он.
   Дылонг побагровел. Он-то рассчитывал, что ему удастся как-то незаметно
навести их на Фриша, а самому остаться в стороне.
   - Ничего я не рекомендую! - взорвался он. - Я против всей этой затеи. И
не думаю ни во что вмешиваться. Просто рассказываю вам об этом человеке.
Любопытный тип. Разве нет?
   - Совсем неинтересный! - изрек Говорек.
   Дьшонг решил умыть руки.
   - Это уж ваше дело. Я свое сказал. Нет так нет. Я ухожу. - И прибавил
тише, очень искренне: - Мне бы не хотелось, чтобы мы связались с этим
Фришем.
   - Совесть? - рассмеялся Чатковский.
   Нет! Скорее покорность судьбе. Он уговорил себя, что в любом случае не
одобрит их плана, но он не смог бы не думать о нем, если бы тут оказался
замешанным его Фриш. Чатковский его успокоил:
   - Не станем связываться, можешь быть спокоен. Что-то мне кажется,
слишком дорого он нам обойдется.
   - Ну скажем, полгода за границей, - стала подсчитывать Кристина с явной
неприязнью к Фришу. - Сколько же это тысяч?
   А Дылонг, как всегда раздваиваясь, вступился за своего кандидата.
   - Где же слишком дорого! - возразил он. - Этот человек не тратит больше
сотни в месяц. А при одной мысли о поездке в Париж готов себя во всем
ограничить.
   - Если бы! - буркнул Говорек и принялся высчитывать про себя.
   Дылонг взглянул на него. По выражению лица Говорека он догадался об
этом. Надо бы уйти, пока они не втянут меня в цифры. Он взял пирожное.
   - Бегу, - пробубнил он, и еще с полным ртом попытался предостеречь их.
Хотел даже погрозить рукой, но в конце концов подставил ее ко рту, чтобы
крошки не упали на пол. - Во всяком случае, вы не вправе и гроша взять из
партийной кассы. Такие расходы взбесят Папару и огорчат мальцов. -
"Ребятишки и пророк! - задумался он. - Вождь-это идея. Ее
приверженцымасса. Между ними-иерархия посредников. На разных ее ступенях,
- он оглядел собравшихся в гостиной, себя исключил, - все они. Дело Папары
их вовсе не трогает, если подходить с точки зрения этики, а вот самую
верхушку и самое дно оно способно потрясти!" Он как-то вяло еще пожалел
тех, со средних ступенек,
   за их нравственную всеядность. "Ну, да хватит! Ничего ведь не бывает в
мире без каких-то примесей!"
   В дверях он столкнулся с Ельским.
   - А, все одни общие рассуждения! - солгал он, отвечая на вопрос, о чем
они говорили. И тут он вдруг понял то, что уже давно мучало его. - Одним в
жизни достается нравственное чувство, другим-чувство реальности.
   И они разошлись: Дылонг, неожиданно открыв, что, может, потому он так
глупо вел себя у Кристины, что оба эти чувства попеременно брали в нем
верх; Ельский с горечью размышлял о том, что личная жизнь не удается ему,
ибо у него нет ни того, ни другого.
   - О, это вы! - удивилась ради Говорека и Чатковского Кристина. И, как
всегда, в нерешительности, что лучше-то ли что она пригласила Ельского на
тот же час, что и их, то ли ч'] о положение Ельского таково, что он может
приходить без приглашения. - Кристина решилась на два-одно за
другимвосклицания: - Какой сюрприз! Ждем! Ждем!
   А они словно только и дожидались этого, чтобы подняться.
   - Значит, до вечера, - прощалась она с Чатковским. - Я буду!
   И несколько раз кивнула головой. Да, да! Дабы специально удостоверить,
будто это и не было ясно само собой, что она воспользуется приглашением
Штемлеров.
   - Он тоже идет! - похвалил Говорека Чатковский.
   Как-никак это было известное признание света! Большой прием, будет вся
плутократия, которая поддерживала мир науки и искусства. Самые дорогие
кисти, академические кресла, главные редакторы, директора театров, одна
кинозвезда, вся в бриллиантах, может, один чрезвычайный посол, наверняка
несколько министров, в том числе парочка бывших, множество советников из
министерства иностранных дел, аристократический кружок, группа из
наблюдательных советов и-молодежь. Но и они-все только самые избранные, из
литераторов никого без премий, живопись, музыка, архитектура-все имена,
связанные с какиминибудь важными событиями: если уж молодой адвокат-то
после шумного процесса, если чиновник-так уж правая рука министра, если
ученый-хотя и редко, то по меньшей мере доцент, с торговцами еще сложнее;
инженер, служащий-таких уже нет.
   - Очень рада. - Кристина пожала руку Говореку, будто поздравила того с
повышением.
   Он никто! Но у Штемлерихи прекрасный нюх, промелькнуло у нее в голове,
видно, кем-то станет! В организации поговаривают, что после завоевания
власти он будет генеральным прокурором, он и без политических перемен мог
бы сделаться сегодня прокурором апелляционного суда. В министерстве его
даже уговаривали. Может, что с этим назначением! Ибо госпожа Штемлер не
любила ждать, когда у ее гостей засияет нимб вокруг головы. Слава, которая
только-только собирается разгореться, не в ее вкусе. Она поддерживала
готовые изделия, пользующиеся популярностью. Но Говорек объяснил свое
приглашение самым простым образом. Он дружен с дочерью Штемлера, с
Бишеткой.
   - А! - воскликнула Кристина и обвела глазами всю комнату, от потолка до
пола, словно провожая взглядом падающий метеорит. Да! Ведь были же еще две
барышни с их романами. О нем они и не вспоминали. Это знаменательно. Ведь
до того, как только вокруг одной из них начинал вертеться кто-нибудь
достойный, они всякий раз хоть словцом проговаривались. Какой снобизм при
их-то слабых нервах.
   - Вы непременно приходите! - Говорек все еще смотрел на нее, сбитый с
толку ее восклицанием. Она старалась теперь как-то сгладить неприятное
впечатление. - Дом стоит того, чтобы познать его.
   Чатковский засмеялся.
   - Наполовину французский салон, наполовину кафе. Что-то среднее между
компанией в кафе "Земянское" и раутом в Замке1.
   Ельский никак не мог дождаться, когда они уйдут. В разговор он не
вступал.
   - Вы тоже будете? - спросили они.
   Он кивнул.
   - Он для того и существует, - рассмеялась Кристина, - чтобы всюду
бывать.
   Наконец они остались одни, Ельский протянул к ней руки.
   - Вы голодны? - поинтересовалась она и сунула ему тарелочку с тортом.
И, глядя на вторую его руку, которой тоже следовало найти занятие,
сказала: - Сейчас вам будет чай.
   Она засуетилась, лишь бы Ельский подольше стоял вот так, с чашкой на
блюдечке в одной руке, с тарелочкой в другой, широко расставив руки,
балансируя, чтобы ничего не уронить, - принятый приветливо, окруженный
заботой, но, правда, все по-товарищески.
   - Что же вы поделывали? - начала она разговор.
   Посмотрела на сигарету, подула на нее, чтобы та получше разгорелась,
взглянула Ельскому прямо в глаза. Они вмиг вспыхнули, а Кристина принялась
изучать эти огоньки-то на кончике сигареты, то в глазах Ельского.
   Ельский молчал. Вздохнул. Она вовсе и не намеревалась держать его на
расстоянии и тем досадить ему. И все же, если ей надо было о чем-нибудь
его попросить, обычно так и начиналось.
   Никаких ласк, ибо они доводили ее-еще до того, как ей удавалось
добиться чего-нибудь, - до бешенства: ей представлялось, она сама себя ими
унижает.
   - Нам нужны деньги. - И она фыркнула, недовольная тем, что подобных
полезных вещей вечно не оказывается под рукой, когда в них возникает
потребность.
   У Ельского на кончике языка уже вертелась фамилия знаменитого
председателя наблюдательного совета концерна "Голиаф", о котором он точно
знал, что тот недавно дал партии около двадцати пяти тысяч. Но Ельский
вовремя сдержал себя, ограничившись намеком.
   - Я слышал о весьма весомых свидетельствах признания. От них не
осталось ни гроша?
   Кристина нервно взбила челку.
   - Это совсем другое дело, - буркнула она. - Речь идет о сумме, которую
мы хотим израсходовать неофициально. Это связано с Папарой.
   Ельский улыбнулся.
   - Подарок на именины.
   Она хотела запротестовать, но промолчала. Что толку объяснять, и так
ничего даже близкого к правде сказать она не может.
   Пусть думает, что подарок.
   - Что-то в этом роде, - неохотно согласилась она.
   По ее тону он тотчас же догадался, что это не так. У него не было
желания притворяться, что он ей поверил.
   - А хоть бы и не на это, - проворчал он. - Мне-то какое дело.
   Но едва он успел закрыть рот, как им завладели совсем иные чувства. С
государственной точки зрения, рассуждал он, движение можно рассматривать
как своего рода опыт. Ставят его в малых масштабах и исследуют силу
взрыва. Потом его соответствующим образом препарируют и делают государству
инъекцию-словно укол мышьяка страдающему малокровием. Да, метод, конечно,
сложный, но эффективный. Однако то, что помотает государству выздороветь,
для отдельного человека может оказаться смертельным. Только бы не Кристина!
   - А много ли нужно этих денег на подарок юбиляру? - спросил он с
ехидством.
   И тут только она сообразила, что и сама еще не знает. По глазам
Ельского ничего нельзя было понять. Уж не издевается ли он над ней, злясь,
что движение так ее захватило? Никогда не следует никого подпускать к себе
слишком близко, теряешь свободу! И дышать-то рядом с этим Ельским тяжело,
можно задохнуться от его похвал и ревности. При нем сердце то и дело
начинает колошматить, да вот только уж не от нежности.
   - Бог ты мой, - вздохнула она. - Да разве я знаю, сколько надо! - И
злясь на Ельского, который вместо того, чтобы помочь, лишь еще больше
запутывает дело, добавила: - Не все ли вам равно, тысячу или пять! Это
одних нас касается. И того, к кому мы пойдем. Соблаговолите только
подсказать какой-нибудь адрес, лицо...
   - Пять, пять! - забормотал Ельский. Когда кто-нибудь не понимал таких
простых вещей, Ельский, стыдясь за него, начинал путаться, беситься и
отчаиваться, и тут единственное, чего он не в состоянии был втолковать
Кристине, так это самоочевидного. - Пять, пять! - повторял он упрямо. -
Сотен или тысяч? К чему вам беспокоить какую-нибудь акулу, коли вам надо
несколько сот злотых. Ступайте к какому-нибудь вашему единоверцу поплоше,
да хоть к первому попавшемуся лавочнику. Оставьте в покое акулу до более
серьезного случая.
   - Этот-то и есть очень серьезный! - изрекла Кристина пророческим тоном.
   - Но сумма-то какова? Тоже серьезная?
   - Минутку, минутку. - Кристина разволновалась, догадавшись, как ее
подсчитать. - Речь идет о том, чтобы отправить кое-кого за границу. К тому
же надолго.
   Ельский удивленно посмотрел на нее.
   - На полгода. Ну нет, на пять месяцев! - тут же спохватилась она.
   - Прекрасная цель! - похвалил Ельский.
   И искренне. Поначалу ему всегда представлялось, что деятельность
полулегальных политических организаций сводится к одним преступлениям. Как
бы благородны ни были их конечные цели, что ему до того: во всем этом
движении его интересовала лишь Кристина и тревожило только то, что партия
может втянуть ее в какое-нибудь грязное дело.
   Ну значит, не сейчас! - облегченно вздохнул он. Полгода за границей!
Что бы это такое могло быть? Для политических контактов чересчур долго, а
если у кого земля под ногами горит, то слишком мало. Зато в самый раз,
если это какая-нибудь переподготовка, курс чего-нибудь. Он раздумывал с
минуту. Речь, конечно же, об учении, решил он. И успокоился.
   - Пребывание, пребывание! - Ельский перебирал наиболее типичные
варианты. Это зависит от того-где. Немецкий или бельгийский
университетский городок-триста злотых в месяц.
   Лондон-шестьсот. Париж...
   Глаза Кристины заблестели. Ельский это заметил.
   - Видите ли. - Он развел руками, размышляя о том, как безграничны тут
возможности. - Париж! - Можно жить и на сто, а можно голодать и на тысячу.
   - Ну, а в среднем, в среднем! - раздраженно заторопила Кристина.
   Стало быть, Париж! - утвердился в своей догадке Ельский.
   Никакой у меня от этого выгоды, подумал он, кроме удовлетворения от
того, что угадал. И он выложил Кристине все, что знал о ценах в этом
городе. Ее интересовала лишь месячная сумма, достаточная для скромной
жизни. Услышав это, Ельский буркнул:
   - Ага!
   Париж! Само собой, курс чего-нибудь. Придя к заключению, что это именно
так и есть, Ельский посчитал себя вправе пойти в своих выводах и дальше,
Париж, Париж-парадоксальный выбор города для обучения молодого
националиста. Хорошенький там его ждет искус! Ехидство, сдобренное духом
противоречия, сделало свое дело: идея эта стала Ельскому нравиться.
Кристине не повредит, а движение выставит в смешном свете. Так что у нее
прямо-таки идеальные обстоятельства для того, чтобы искать помощи у меня!
- решил он. И назвал сумму, необходимую для поездки, по его понятиям
достаточную. Кристине она показалась огромной.
   - Но это же сумасшедшие деньги, - вздохнула она. - Даст ли их
кто-нибудь?
   - Это зависит от того, сколько надо, - рассмеялся он. - Люди вкладывают
в вашу партию не за то, что она прекрасна, а за то, что у нее есть шансы.
Она может победить. Стало быть, надо застраховаться. Так, как страхуются
от града, наводнений, пожара, страхуются и от радикального полити