етке ломти марлина, дуя на пальцы. Рыба была жесткой.
"Ладно,  нет канализации, но сортиры-то можно элементарно  выкопать? жрать в
такой вони..." Доев, Фидель вытер  жирные пальцы об ящик. Верижников  достал
уже платок, но последовал его примеру, а платком вытер лоб.
     За  оцеплением  уже звенела  гитара,  чумазые дети,  сверкая  глазами в
отсветах огня, плясали пачангу:
     -- Приятного аппетита, Фидель!
     Верижников  раздал  им мелочь.  Самому  старшему  подарил  авторучку  и
погладил  по голове.  Пустил по солдатам  полпачки сигарет, в  благодарность
приняв похлопывания по плечу.
     На  обратном  пути  он  с дозированой  сентиментальностью  рассказал  о
бесплатной  медицине  и самой низкой в мире детской смертности. Подташнивать
перестало.
     В  кабинете  Фидель  отпил кофе, отставил чашечку  --  рубанул  воздух:
произнес  речь.  Он  гремел  о справедливости и  всеобщем процветании,  этой
единой и святой цели революционеров всех стран.
     Он ораторствовал сорок восемь минут. Пыл и речистость были известны. На
митингах  говорил  по  четыре часа,  прославленный  оратор  самовозбуждался,
заводя  толпу --  единый крик  поддержки!  единый выброс  кулаков вверх!  --
оцепление  пропускало на  площадь  всех, не выпуская обратно до  конца  речи
никого.
     Верижников  расслабился, отдыхал.  Рыба повела  поплавок.  Учитесь, как
ловить большую рыбу, хемин-гуи! Это вам не акулу с лодки удить.
     Дождавшись  конца водопада, серьезнейше коротко поаплодировал, поправил
галстук и встал. Эмоциональная кульминация:
     --  Мы  приветствуем не  только  кубинскую  революцию и  ее  лидера! --
объявил он. -- Мы  приветствуем авангардный отряд революционной борьбы всего
американского  континента!  Новую,  знаменательную  победу -- неостановимого
социального прогресса человечества! Да здравствует Остров Свободы!
     Речь  его  составил   специалист  по   латиноамериканскому   фольклору.
Редактировал доктор психологии. Он был грамотно подготовлен к переговорам. В
случае неуспеха его ждала, вероятно, отставка.
     Он  сказал о  Боливаре,  об  альбатросе, о грудях  всего мира, теснимых
восторгом.  На  грудях  на миг  он  представил  грудастую  голую  мулатку  с
раздвинутыми стройными ногами, изгнал импульсом воли неуместное видение -- и
с тем же накалом  перешел к счастью трудящихся, гибели  врага-империализма и
поддержке всех честных стран мира.
     "Не пересолите с патетикой. Доходчивы -- контрасты".
     "Остров  Свободы"  --  это  прозвучало  хорошо,  произвело впечатление:
эффект.  (Назавтра   же  было   перенято  Фиделем,  пущено  в  революционную
фразеологию в речи на двухсоттысячном митинге на площади Марти.)
     Вехи были обозначены.
     Договаривающиеся стороны перешли к делу.
     Куба получит  все.  Оружие,  топливо,  продовольствие,  промышленность.
Благодатнейший  климат,  неограниченная   поддержка   всего   соцлагеря   --
уникальные условия: именно здесь можно построить коммунизм за несколько лет.
Маяк  планеты.  Фидель  войдет в историю. Варшавский  договор, ООН,  мировая
политическая элита.
     Буэно.   Но  бесплатных   завтраков  не  бывает.   Сегодня   мы  бедны,
неплатежеспособны. Пора поговорить об условиях.
     Вы -- сказочно богаты. Долгосрочные беспроцентные кредиты, погашение --
только продукцией: сахар, табак, кофе, мандарины -- возьмем целиком по верху
мировых цен, более того -- по фиксированным ценам, это страхует вас от любых
кризисов. Рыба.  Аренда рыбного  порта  и консервного завода под базирование
советских траулеров. Аэропорт -- обслуживание советских самолетов.
     Но это пахнет полной экономической зависимостью лет на сто.
     Экономическая  независимость определяется  условиями договора. Другу --
все, врагу -- только закон. (В самую точку  вставил Верижников заготовленную
испанскую пословицу!) Все знают -- друзьям  мы помогаем бескорыстно. Почему?
Потому что  с победой  коммунизма  во всем мире  -- все богатства всех стран
будут принадлежать  трудящимся. И  осталось  недолго! С нами  -- пол-Европы,
Китай,  Северная  Африка,  Корея, Вьетнам, Индия и Индонезия свернули на наш
путь. Вот наша цель! И вот почему нам с вами по пути.
     Но пока наша программа... была не совсем коммунистической...
     Революционная  ситуация  меняется ежедневно и диктует новые  -- смелые,
верные! -- решения.
     Еще неувязка: на Кубе уже есть коммунисты... мало, правда. Кажется, они
еще даже не выпущены из тюрем... Делить с ними власть?!
     Ерунда. Народ -- за вами, и мы -- с вами. А те -- ревизионисты, леваки,
раскольники...  предатели. Провокаторы. Потому что  скрытый, внутренний враг
-- опаснее явного, внешнего. Что делает революция с врагами и провокаторами?
(Рауль задумчиво почесался.)
     Но. Но. Америка  не позволит строить коммунизм у себя под носом. А силы
наши слишком неравны.
     Вот поэтому  вы и  не  объявляли себя коммунистами раньше, чем возьмете
власть  --  из тактических  соображений,  мудро  улыбнулся Верижников.  А  в
договор  взаимопомощи  можно  включить  военное сотрудничество  -- равное  и
обоюдное.
     ("Мягко,  очень  мягко,   на  тормозах..."  "Военные  базы.  Наконец-то
произнес.")  При  первой опасности  мы  можем  поставить здесь такой ударный
кулак,  что  Америка  наделает в штаны! Кстати, аренда земли и зданий под...
это дело... может идти в зачет кредитов.
     Опасность -- постоянна... Кто и как определит момент?
     По вашей просьбе. Или при первом явном признаке агрессии.
     (Через четыре месяца кучка "гусанос" пыталась  десантироваться в Заливе
Свиней,  что послужило  к началу строительства советских ракетных площадок и
размещению контингента на  Кубе. Знали бы обреченные "мятежники",  что акция
планировалась Лубянкой!..)
     (Во  исполнение  статьи  договора  за  последующие двадцать  лет  более
тридцати тысяч  кубинских солдат-негров  погибли  в  "гражданских  войнах" в
джунглях  Анголы  и  Мозамбика  --  по  нашим  планам  за  ихний  коммунизм.
Взаимопомощь так  взаимопомощь.)  Никто  не посмеет  вас  тронуть  за  нашей
спиной!
     -- Такие  вопросы  требуют  обсуждения  только  на  высшем  официальном
уровне.
     -- Я представляю правительство моей страны. Для официального подписания
договоров  может  прибыть министр  иностранных  дел СССР.  Далее  вы  будете
приглашены с официальным визитом и приняты в Кремле как глава дружественного
государства.
     Во рту саднило от выкуренного. Часы с маятником в виде простертого орла
пробили два. Верижников выказал намерение откланяться:
     -- Дальнейшие детали мы можем обсудить завтра.
     -- Завтра у нас обсуждение законов. Большая работа, -- возразил Фидель.
-- Завершим основное сейчас. Зачем терять время?
     (Хорошо, хорошо, хорошо работали аналитики ГРУ и ГБ!!!)
     -- Тогда -- рюмку  рома и еще кофе. -- Верижников  достал из нагрудного
кармана трубочку бензедрина и кинул таблетку в рот: вздернуть мозги.
     Вот так Фидель Кастро стал коммунистом.
     "Уф-ф... Каждый  банановый  молокосос  --  мнит себя Наполеоном.  Я  бы
правил этой страной по вторникам после обеда -- без отрыва от службы".
     ...Вернувшись в Москву,  он получил по  второй  звезде на  генеральские
погоны и Золотую Звезду Героя на грудь.
     Министерства  и ведомства советской махины начали наворачивать обороты:
приступить к осуществлению плана "Коралл".
     Темпераментные кубинцы резво повернули к социализму.
     Первым  делом,  ночью же после  исторической встречи  во дворце,  Рауль
Кастро  со  взводом  охраны  лично  расстрелял  кубинских  коммунистов.  Две
компартии для одной Кубы -- это излишество.
     Раулю  нравилось расстреливать.  В  первые же дни дружбы  он получил  в
подарок от  советского  коллеги-советника  портрет  Дзержинского,  испанский
перевод "Истории ВЧК" и новый маузер  -- с перламутровыми щечками и надписью
на золотой  пластинке.  Портрет  он  повесил  в кабинете  над столом,  книгу
положил на  тумбочку при кровати, а  из маузера тут же расстрелял забастовку
гаванских докеров.
     Получив известие, Рауль примчался в порт. За черным крайслером  въехали
два грузовика с автоматчиками. Докеров выстроили на пирсе.
     Рауль  подошел  к  шеренге. В  отличие  от старшего брата  он  выглядел
задохликом -- хилый,  узкий, рыжеватый, со скошенным подбородком и  совиными
глазами.
     --  Ты будешь работать  для революции?  -- ласково, дружески спросил он
крайнего докера.
     -- Мы бастуем! -- гордо сказал докер.
     Рауль достал маузер,  подышал на золотую пластинку,  потер ее об штаны,
полюбовался игрой солнечного зайчика и выстрелил докеру в середину груди.
     Докер вздрогнул, переступил с ноги на ногу и упал в воду.
     Рауль сделал шаг вбок и улыбнулся следующему.
     -- Ты будешь работать для революции? -- мягко повторил он.
     Докер побледнел, косясь на маузер, и посмотрел на товарищей.
     -- Мы только хотели бы получить  плату за прошлую работу, -- сказал он,
всячески показывая готовность договориться. -- Нам ведь надо кормить се...
     Рауль выстрелил и переступил шаг вправо:
     -- Ты будешь работать для революции?
     -- Да! - быстро и громко ответил третий  докер. -- Я хочу работать! Все
хотят работать! Это было просто недоразумение!
     -- Я так и подумал, -- согласился Рауль, подул в ствол и убрал маузер в
кобуру. -- Возвращайтесь к работе. Компаньерос! -- обернулся он  к солдатам.
-- Мы уезжаем. Предатели наказаны. Это наши  люди, и они  хотят работать для
революции.
     Суда шли в гаванский порт под разными флагами, но общий фон  флагов был
красный.  Выгружались венгерские лекарства и белорусские тракторы, уральские
станки и чешская обувь, качалась румынская нефть и ссыпался польский уголь.
     А  из  Одессы  шли  транспорты  с  механизаторами  --  комбайнерами   и
трактористами. Трактористы строились на причале и колонной маршировали через
город.  Это были  молодые  стройные ребята в  одинаковых  сереньких  дешевых
костюмах. Свободные пиджаки болтались на них. Иногда из-под пиджака падал со
стуком  на асфальт короткий десантный "Калашников". Приветствующее население
встречало инцидент энтузиазмом.
     Трактористы жили  отдельно  и  с  кубинцами  общались  мало.  В  городе
показывались  только  группами  по  выходным.  Их главным развлечением  были
поездки  в такси.  Таксистками  работали  девушки.  До  революции  они  были
проститутками. Указ Фиделя искоренил позорное наследие империализма и дал им
новую рабочую специальность. Пассажиров было мало, и цены упали до смешного:
флакон  одеколона,  пара  чулок,  банка консервов.  Кубинцы  имели  партнерш
бесплатно,  а  денег   на  такси  не  имели  вовсе.  Симпатии   таксисток  к
трактористам носили скорее политический характер.
     "Не  уважают...  --  жаловались,  отслужив  срочную,  трактористы.   --
Говорят: вы бедные, и не умеете. Предпочитают негров".
     А ночами в Калининградском порту грузились в трюмы и  на палубы танки в
контейнерах, истребители в пеналах, и еще сверхсекретные габариты генгрузов,
о содержании которых портослужбы и вовсе не догадывались.
     "Хрен ли эти америкашки,  - говорили потом,  когда все вскрыл карибский
кризис 62-го года, калининградские грузчики. -- Мы месяцами  грузили ночь за
ночью оружие па пароходы, и ни хрена они не  знали... тоже,  разведка у них,
называется!.." -- посмеивались презрительно.
     И  при загадочных обстоятельствах был убит в Камагуэе команданте Камило
Сьенфуэгос, любимец  народа  и  герой  революции.  Фидель умел политграмоте.
Лидеру не нужны конкуренты. Один народ! -- одна партия! -- один вождь!
     Успел скрыться в подполье последний герой, образованный и фанатичный Че
Гевара,  чтобы через время вынырнуть в Боливии и начать там все сначала,  но
был сдан американцам, которые теперь-то поняли, что к  чему, и шлепнули  его
на месте.
     А советский  народ гневно  требовал на  митингах руки прочь от  Кубы  и
восторгался: "Пальчики  с маникюром  гладят  щечки  нагана:  такой  мы  тебя
увидели, юность мира, Гавана!"
     Скрытно  и  спешно оборудовались  ракетные  стратегические  и  зенитные
дивизионы,   а  переводчики-испанисты   получали   офицерские   зарплаты   в
учебно-диверсионных лагерях под Серпуховым.
     Но к тому  моменту ребята из шестой палаты, которые все это придумали и
провернули,  которые  впервые в  истории  осуществили  прорыв  социализма  в
Западное полушарие, уже исчезли, и никто не спрашивал, что с ними стало.

ГЛАВА IV

1.

     Адам  родил  Сифа. Сиф родил  Еноса.  Енос  родил Каинана. Каинан родил
Малелеила. Малелеил родил Иареда. Так оно и шло до поры до времени.
     Но велик был  год и страшен год  от  Рождества  Христова 1918. И 19  не
хуже. А также 20, 21, 22, 23, 24, и так далее;  а хоть и в другую сторону --
17  был  хорош,  и  16,  15,  14, --  что  за  чудо,  просто  прелесть  этот
грегорианский календарь. Кто такой Грегор? как сподобился  создать календарь
такой,  что страшен, как вся наша жизнь? так, видно, никогда  уже и не узнаю
-- спросить-то не у кого.
     Но был год -- начало нового, рубежного, дважды  косым  крестом по миру,
века: и малиновый звон  колоколов в метели, огни рождественских  елок и визг
снега под полозьями лихачей; и родился мальчик.
     С днем рождения, старая сволочь, убийца.
     Вощеный паркет, тепло голландских печей,  седенький доктор, хлопотливая
акушерка.
     Горничная, Юсуповский сад,  гимназическая  форма, гирлянды над  катком,
дуксовский велосипед, надушенные записочки.
     И  --  "Прощание славянки", в газетах  списки  павших,  Распутин, Дума,
сестры милосердия, посылки на фронт:  Февраль!  Отречение!  Хлебные очереди!
Красный цвет!
     Свобода.
     Равенство. Справедливость.
     Кто в семнадцать лет не шел драться за это -- тот дерьмо и ничтожество.
Тот не  был  молод, того  не жгла горячая кровь, глаза  не блестели, не пела
жажда жизни.  Жалок  тот,  кто  в  семнадцать  не  имел идеалов. И  не  имел
решимости стремиться  к  ним. Лева Бауман ушел в революцию.  Советы, партии,
социалисты, дезертиры: ветер. Был образован --  писал обращения и  листовки,
разъяснял  программу  текущего  момента,  был втянут  маховиком  Гражданской
войны:  мандаты,  разбитые поезда,  вобла  с  кипятком,  пулемет  в  тамбуре
штабного  вагона. Комиссарствовал, был ранен,  кормил  тифозных вшей,  водил
продотряд, командовал ЧОНом.
     Семья подалась из  голодного промерзшего Петрограда на хлебную Украину,
к родственникам, и  сгинула в дыму Гражданской  войны  --  а либо вырезали в
погроме, либо успели откатиться в Польшу, Чехословакию или далее.
     Товарищ Бауман был поставлен партией  на хозяйственную работу, поднимал
страну и рос вместе с ней, восстанавливал железнодорожный транспорт, за руку
здоровался с Кагановичем и Орджоникидзе, ездил  в Швецию и Германию закупать
локомотивы, получил орден  Красного Знамени, личный паккард, портрет Сталина
в кабинете, стал директором Коломенского паровозостроительного завода.
     Проснись,  вставай, кудрявая, на встречу дня! Поездки  в Германию ему и
намотали в тридцать  восьмом. Неделя на конвейере, сапогом в пах, табурет по
почкам -- подписал: немецкий шпион. Десять лет.
     Поставили  его  в  лагере, новичка-дурачка,  бригадиром  на общие, и  в
первый  же  день  блатные, которых  гнал  он  с дурным  директорским  понтом
работать,  перебили  ему  ломом  ручки-ножки,  чтоб  не  докучал. Такое было
бригадирское место.
     Ну  что.  Организм  истощенный,  раздробленные  кости  не   срастаются,
обморожение,  инфекция,  гангрена  --  и  отчекрыжили  в  больничке  сердяге
конечности под самый корень.
     А  за стенкой,  в  клубе,  как специально,  дети  начсостава новогодний
хороводик водят и поют:
     -- Срубил он нашу елочку под самый корешок.
     И тогда  только, впервые за  много лет, залился Лев Ильич  неудержимыми
слезами.  Плачь не плачь, а что еще делать...  Жена  в ОЛЖИРе, сын в детдоме
под другой фамилией, и сам считай уже не существуешь.
     Но тут как раз пошли обмороженные с финской войны, тысячами и десятками
тысяч,  зима   знаменитая,  и  стали  появляться  первые  спецгоспиталя  для
самоваров. А  вначале  всегда бывает  неразбериха, вдобавок еще справедливый
нарком Берия реабилитирует невинных жертв Ежова, и оказался Лев Ильич первым
пациентом нашего заведения. Отец-основатель.
     И вот ведь что типично:  сидел в лагерях --  и ничего не понял! Ничего.
Комиссар  в пыльном шлеме --  и все  тут. Кличка "Старик" ему даже льстит --
мол, как же, как у Ленина в подполье.
     Особенно его ненавидит Жора.
     --  Ведь  мы же  в пионерах на  вас  молились!  --  шипит он.  -- Герои
Революции и Гражданской войны!
     -- Молиться не надо. А без идеалов нельзя. Правильно верили.
     --  Что  --  правильно?!  В  тылу  спецпайки  жрать  правильно?  А  мы:
"Комсомолец -- на  самолет!" "Комсомолец -- в военкомат!" А ты  знаешь,  что
Жданову,  жирному  борову,  в  сорок  втором  году, в  подыхающем  с  голоду
Ленинграде, клизму ставили, делали кислородное  орошение толстого  кишечника
-- еду в говно не успевал переваривать!
     -- И тебе клизму ставят, так что.
     -- Что?! А то, что я свой колит  с геморроем на подводных лодках нажил.
Профессиональное заболевание: в подводном положении гальюн не продувают. Все
и  терпят. Днем, по  крайней  мере. Можешь  демаскировать  позицию, если кто
сверху  висит,  и  вообще  воздух  высокого   давления  на  это  расходовать
запрещено. Его и так в обрез, потом нырнешь поглубже -- и не продуешься, там
и останешься.
     --  Вот  то-то  ты,  видно,  до сих  пор не продулся. А лучше б  там  и
остался.
     -- Я там и так остался. А что спасся -- так моей вины в том нет.
     Как нам осточертели наши  наизусть известные  истории.  А куда  от  них
денешься.
     Жорину  лодку утопили  в  сорок  третьем в  Баренцевом  море.  Немецкий
эсминец  загнал  их на банку и  разделал  на  мелководье, как  Бог черепаху.
Глубинной  бомбой  разворотило   корму,  но  переборки   задраенных  отсеков
выдержали давление небольшой глубины, центральный  пост и  носовое торпедное
уцелели.
     В  гробовой  темноте  затонувшей  лодки   живых  осталось  одиннадцать,
оглохших и задыхающихся. Была надежда -- аварийный запас сжатого воздуха для
носовых аппаратов. Корпус тек, по пояс в ледяной воде, хрипя и считая время,
дождались  ночи и  стали  выбрасываться через торпедную  трубу  --  по двое.
Спасение кинули  жребием,  тянули спички  из  командирского  кулака в  пятне
фонарика.  Жора,  старшина  торпедистов, шел седьмым, в  паре  со штурманом.
После них не вынырнул никто -- воздух кончился.
     -- А  одиннадцатый  номер кому  достался,  а?  Сашке  Ермолаеву,  моему
младшему торпедисту, первогодку! салаге! Ему восемнадцать всего исполнилось!
Крышку-то кто задраит, рычаг кто нажмет? последний нужен, смертник. А почему
не  командир  --  ведь морской  закон,  последнему покидать  корабль?  Ладно
командир -- а замполит? Он на что еще нужен? "За Родину, за Сталина, не щадя
жизни!" С-сука... И ведь не постыдился -- во второй паре.
     С сотого пересказа возникает такой эффект, что перестаешь слышать голос
рассказчика,   просто   идет   вообразительный   ряд.   Теснота  --   только
протиснуться, железные переборки всегда  мокрые от фильтрации и  конденсата,
свет  тусклый  --  экономия,   от  вечного  холода  коченеешь,  лодка-то  не
отапливается.  Зато у  мотористов, когда  идешь в  надводном под дизелями --
баня  преисподняя,  грохочущие  дизеля раскалены  (потом их  же, списанные с
лодок, ставили на первые советские тепловозы ТЭП-1).  Все грязные, заросшие,
на походе никто  не моется не бреется,  пресная вода  --  только  для  пищи.
Вентили и гайки -- в слое тавота, от неизбежной ржавчины, заденешь ненароком
-- и сам в жирной смазке. Влажная койка еще хранит тепло  и вонь чужого тела
-- одна на троих, лежит  в них только сменная вахта, нет места: по-английски
эта