поехал прямо домой.
     Прилив житейского моря затоплял город. Людские  волны  одна  за  другой
заливали улицы, всасывались в тысячи пересекающих  их  потоков.  Один  поток
мужчин  и  женщин  выливался  из  дома,  где  заседал  какой-то  религиозный
конгресс, другой вливался в здание, где  обсуждались  какие-то  общественные
вопросы.  Как  сверкающая  вода,  заключенная  между  двумя  рядами  скал  и
расцвеченная мириадами  многоцветных  блесток,  людская  река  двигалась  по
Роттен-Роу, а подле витрин закрытых  магазинов  вплеталась  в  путаную  сеть
маленьких живых ручейков. И повсюду в этом море мужчин и женщин мелькали  их
"тени", извиваясь, как комочки серой слизи, все время поднимаемой со дна  на
поверхность чьей-то огромной,  неутомимой  рукой.  Тысячеголосый  гул  этого
людского моря уходил ввысь за деревья и крыши домов и  там,  в  безграничных
просторах, медленно достигал слияния звука и тишины - той точки, где  жизнь,
оставив позади мелкие  формы  и  преграды,  попадает  в  объятия  смерти  и,
вырвавшись из этих объятий, является уже в новых формах, разделенных  новыми
преградами.
     Стивн ехал, возвышаясь над толпой своих  ближних,  и  тот  же  весенний
ветерок, который заставил говорить вязы, пытался шепотом  рассказать  ему  о
бесчисленных цветах,  оплодотворенных  им,  о  бесчисленных  развернутых  им
листках, о бесчисленных  барашках,  поднятых  им  на  море,  о  бесчисленных
крылатых  тенях,  брошенных  им  на  меловые  холмы,  и  о  том,  как  своим
благоуханием он пробудил в сердцах  людей  бесчисленные  желания  и  сладкую
тоску.
     Но рассказать обо всем этом ветру удалось лишь отчасти, ибо Стивн,  как
то присуще людям культурным и во всем умеренным, общался с  природой  только
тогда, когда выходил из дому специально с этой  целью,  и  дикого  нрава  ее
втайне побаивался.
     На пороге своего дома он встретил Хилери - тот собирался уходить.
     - Я встретил в Кенсингтонском саду Таймя и Мартина, - сказал Хилери.  -
Тайми затащила меня к вам позавтракать, и с тех пор я сидел у вас.
     - А юного оздоровителя она тоже притащила  с  собой?  -  спросил  Стивн
настороженно.
     - Нет.
     - Отлично. Этот молодой человек действует мне на нервы. - Взяв старшего
брата под руку, он добавил: - Послушай, старина, может, вернемся в дом?  Или
ты предпочитаешь пройтись?
     - Предпочитаю пройтись, - ответил Хилери.
     Будучи людьми столь различными, а  быть  может,  именно  в  силу  этого
несходства, братья искренне любили друг  друга;  такая  любовь  зиждется  на
чем-то более глубоком и более примитивном, чем родство душ, и она постоянна,
потому что не зависит от  влияния  разума.  Корнями  своими  любовь  братьев
уходила в те далекие годы,  когда  они,  еще  совсем  малыши,  целовались  и
дрались, спали в кроватках, стоящих рядом, "не ябедничали" друг на друга,  и
порой один даже принимал на себя грешки другого. Теперь их могло  раздражать
или  утомлять  длительное  пребывание  вместе,   но   они   ни   при   каких
обстоятельствах не могли бы подвести друг друга благодаря именно той прочной
лояльности, начало которой было положено еще в детской.
     Впереди братьев бежала Миранда, они шли за  ней  по  усаженной  цветами
дорожке к Хайд-парку, говорили на  посторонние  темы,  и  каждый  знал,  чем
заняты мысли другого.
     Стивн вдруг решил действовать напрямик:
     - Сесси мне рассказала, что этот тип, Хьюз, что-то там затевает.
     Хилери кивнул.
     Стивн с некоторым беспокойством взглянул на лицо брата:  его  поразило,
что оно какое-то новое, не столь кроткое и спокойное, как всегда.
     - Он что, просто-напросто негодяй, да?
     - Не могу сказать тебе определенно, - ответил Хилери. - Вероятно, нет.
     - Но ведь это же ясно, старина, - пробормотал Стивн и, любовно  стиснув
руку брата, добавил: - Послушай, дружище, я тебе ничем не могу помочь?
     - В чем? - спросил Хилери.
     Стивн быстро прикинул в уме, какова, собственно, занимаемая им позиция:
ведь он чуть не проговорился, что подозревает старшего брата.  На  тщательно
выбритом лице Стивна проступила краска. Слегка нахмурясь, он сказал:
     - Ну, конечно, в том нет и слова правды.
     - В чем? - снова спросил Хилери.
     - В том, что утверждает этот негодяй.
     - Да, в том, что он говорит, правды нет, но вот верят ли мне, что в том
нет правды, - это вопрос другой.
     Стивн задумался над этим обидным  ответом.  Брат  разгадал  его  тайные
мысли - Стивн, не сомневающийся в своих  дипломатических  способностях,  был
уязвлен.
     - Главное, не терять головы, дружище, - сказал он наконец.
     Они проходили по мосту  через  Серпантайн.  По  блестевшей  внизу  воде
молодые клерки катали на лодках своих  возлюбленных;  от  весел  поднималась
зыбь и сверкала  на  солнце;  вдоль  берегов  лениво  плавали  утки.  Хилери
перегнулся через парапет.
     - Вот что, Стивн. Судьба этой девушки мне  не  безразлична.  Это  такое
беспомощное создание... И она, по-видимому, избрала меня себе в защитники. Я
не могу оттолкнуть ее, но это и все, понимаешь?
     Слова эти подняли в душе Стивна бурю, как если бы  брат  прямо  обвинил
его в узости взглядов. Чувствуя, что он должен как-то оправдаться перед ним,
Стивн начал:
     - Разумеется, старина, я прекрасно понимаю. И,  пожалуйста,  не  думай,
что я - лично я - стал бы осуждать тебя, если бы даже ты пожелал  зайти  как
угодно далеко. Зная,  с  чем  тебе  приходится  мириться  дома...  Что  меня
несколько беспокоит, так это вся ситуация в целом.
     Изложив свою точку зрения столь исчерпывающе ясно, Стивн  почувствовал,
что снова перевел разговор в более общий  план  и  реабилитировал  себя  как
человека широких взглядов. Он тоже перегнулся через парапет и  стал  глядеть
на уток. Оба молчали. Затем Хилери сказал:
     - Если Бианка откажется устроить девушку на новую  квартиру,  я  сделаю
это сам.
     Стивн взглянул на брата в изумлении, почти в испуге: Хилери  говорил  с
необычной для него категоричностью.
     - Дорогой мой друг, - сказал Стивн. - На  твоем  месте  я  бы  не  стал
обращаться к Бианке. Женщины - такой странный народ.
     Хилери улыбнулся. Стивн  заключил  из  этого,  что  к  брату  вернулось
обычное его спокойствие.
     - Хочешь знать мое мнение? Тебе, по-моему, следует совершенно от  всего
отстраниться. Пускай этим займется Сесси.
     В глазах Хилери вспыхнула злая ирония.
     - Покорно благодарю, - сказал он, - но дело касается только нас одних.
     Стивн поспешил ответить:
     - Именно это  и  мешает  тебе  ясно  видеть  положение.  Хьюз  способен
причинить весьма  крупные  неприятности.  Нельзя  давать  ему  ни  малейшего
повода. То  есть  я  хочу  сказать...  Дарить  этой  девице  платья  и  тому
подобное...
     - Вот оно что, - сказал Хилери.
     - Ты пойми, дружище, - заторопился Стивн,  -  я  сомневаюсь,  что  тебе
удастся заставить Бианку посмотреть на вещи твоими глазами.  Если  бы  вы...
если бы вы были в более близких отношениях, тогда, конечно, дело другое.  То
есть я хочу сказать, что девушка по-своему очень привлекательна.
     Хилери оторвался от созерцания уток, и оба зашагали  по  направлению  к
Пороховому складу. Стивн избегал смотреть в лицо брату. Наперекор его воле в
нем заговорило уважение к Хилери,  основанное,  быть  может,  на  разнице  в
годах, а может, и на ощущении, что Хилери знает его лучше, чем он Хилери.  К
тому же он чувствовал, что с каждым  словом  почва  под  ним  не  только  не
становится тверже, но все больше превращается в трясину. Хилери заговорил:
     - Ты не доверяешь моей способности действовать?
     - Напротив, - ответил  Стивн.  -  Я  не  хочу,  чтобы  ты  предпринимал
какие-либо действия.
     Хилери рассмеялся. От этого горького смеха у Стивна защемило сердце.
     - Ну-ну, дружище, - сказал он.  -  Я  думаю,  друг  другу-то  мы  можем
доверять.
     Хилери стиснул руку брата.
     Тронутый этим жестом, Стивн продолжал:
     - Чертовски неприятно, что  тебе  приходится  волноваться  из-за  такой
гнусной истории.
     К ним быстро приближался шум автомобиля, вот он перешел в громкий  рев,
и чей-то голос крикнул:
     - Здравствуйте!
     Из машины высунулась  рука  и  приветливо  помахала  им.  То  промчался
"Демайер А-прим" и в нем мистер Пэрси, возвращавшийся  в  Уимблдон.  Впереди
автомобиля  мчалась  небольшая  тень,  позади  него   вились   клубы   гари,
затемнявшие дорогу.
     - Вот тебе символ, - пробормотал Хилери.
     - Что ты хочешь сказать? -  спросил  Стивн  сухо.  Слово  "символ"  ему
претило.
     - Посередине - машина, мчащаяся к своей цели, впереди нее прыгают тени,
вроде нас с тобой, а позади - гарь. Вот  тебе  все  общество  в  целом:  его
основная масса, его передовая часть, его отходы.
     Стивн ответил не сразу.
     - Довольно натянутое сравнение, - заметил он. - Ты хочешь сказать,  что
Хьюзы и прочие - это экскременты общества?
     - Вот именно, - последовал сардонический ответ. -  Между  ними  и  нами
мистер Пэрси и его машина, и это непреодолимая преграда, Стивн.
     - А кому, черт возьми, охота ее преодолевать? Если  ты  имеешь  в  виду
пресловутое "братство" нашего старика,  то  я  к  нему  не  стремлюсь.  -  И
внезапно добавил: - Знаешь, я считаю, что вся эта  история  подстроена,  это
ловушка.
     - Ты видишь Пороховой склад? - сказал Хилери. -  Так  вот  то,  что  ты
называешь "ловушкой", скорее напоминает мне  именно  это.  Я  не  хочу  тебя
пугать,  но,  мне  кажется,  ты,  как  и  наш  юный  друг  Мартин,   склонен
недооценивать эмоциональные возможности человеческой натуры.
     Беспокойство исказило обычную маску на лице Стивна.
     - Я не понимаю, - сказал он, запинаясь.
     - Люди не машины, даже такие дилетанты, как я, даже такие пропащие, как
Хьюз. Мне думается, во всей этой истории  можно  обнаружить  борьбу  чувств,
если не страстей. Скажу тебе откровенно,  то,  что  я  живу  холостяком,  не
прошло для меня безнаказанно. В сущности, я ни за что не ручаюсь. Тебе лучше
не вмешиваться, Стивн, вот и все.
     Стивн заметил, что тонкие руки брата  дрожат,  и  это  встревожило  его
больше всего остального.
     Они пошли дальше по берегу. Опустив глаза, Стивн тихо сказал:
     - Как я  могу  не  вмешиваться,  если  тебе  грозят  неприятности?  Это
невозможно.
     Он увидел, что его чувство, действительно искреннее,  дошло  до  сердца
Хилери. Ему захотелось закрепить это впечатление.
     - Ты ведь знаешь, как ты нам всем дорог, - сказал он.  -  Для  Сесси  и
Тайми будет ужасно, если вы с Бианкой...
     Хилери, чуть улыбнувшись, посмотрел ему в лицо,  и  под  этим  пытливым
взглядом Стивн почувствовал, насколько он ниже, мельче Хилери. Старший  брат
поймал его на том, что он хотел извлечь выгоду из  того  впечатления,  какое
произвела его  маленькая  вспышка  братской  любви.  Такая  проницательность
раздосадовала Стивна.
     - Быть может, я не имею права давать советы, -  сказал  он,  -  но  мое
мнение таково: тебе следует решительно бросить все  это.  Девушка  не  стоит
твоих забот. Передай ее попечению общества - ну, как его, того,  где  миссис
Таллентс-Смолпис, - не помню, как оно называется.
     Странные звуки, похожие  на  веселый  смех,  заставили  Стивна  поднять
голову - неужели Хилери смеется?
     - Мартин, - сказал Хилери, - тоже хочет, чтобы дело  это  рассматривали
исключительно с гигиенической точки зрения.
     Задетый за живое, Стивн ответил:
     - Сделай одолжение, не смешивай  меня  с  этим  юным  оздоровителем.  Я
просто думаю, что имеется много такого, чего ты не знаешь об этой девушке  и
что надо бы разузнать.
     - Ну, а затем?
     - А затем... затем и действовать соответственно. При этих словах Хилери
так явно замкнулся, что
     Стивн поспешил сказать:
     - Ты, конечно, назовешь это бездушием, но ты же сам знаешь, дружище, ты
чрезмерно чувствителен.
     Хилери резко остановился.
     - Извини, Стивн, здесь мы с тобой распрощаемся, - сказал он. -  Я  хочу
все обдумать.
     И, повернув обратно, он сел на скамью, лицом прямо к солнцу.

ГЛАВА XVIII

ИДЕАЛЬНАЯ СОБАКА

     Хилери долго сидел на солнце, глядя на светлую, прозрачную  воду  и  на
множество породистых уток, которые бродили в  кустах,  высматривая  червяков
круглыми яркими глазами. Между его скамьей и  железной  оградой,  увенчанной
остриями, непрерывно шли люди - самые разнообразные мужчины, женщины,  дети.
Время от времени одна из уток вдруг останавливалась  и  бросала  критический
взгляд на эти создания, будто  сравнивая  их  формы  и  оперение  со  своими
собственными. "Если бы разведением вашей породы занималась  я,  -  казалось,
говорила утка, - я бы сумела добиться более интересных результатов.  Худшего
сборища, чем эти, в общем, на редкость  безобразные  утки,  я  не  видела  и
видеть не желаю". И сделав плечами быстрое, хотя  и  тяжеловесное  движение,
она отворачивалась и возвращалась к своим товаркам.
     Но утки не могли надолго отвлечь  мысли  Хилери.  Для  него,  человека,
больше знакомого с идеями, чем с фактами, лучше умеющего управлять  словами,
нежели ходом событий, сложившееся положение становилось нешуточной дилеммой.
Он раздумывал над ним с каким-то  непонятным  ему  самому  смущением,  почти
насмешливо. Стивн раздосадовал его до крайности. Как он всегда все  мельчит!
Хотя, правду сказать, стороннему наблюдателю вся эта история должна казаться
в достаточной степени смехотворной. Что  бы  подумал  о  ней  человек  столь
здравомыслящий, как мистер Пэрси? Быть может, и в самом деле  принять  совет
Стивна, бросить все это? Но тут Хилери ступал на зыбкую почву чувств.
     Отказать  в  поддержке  беззащитной  девушке,  испугавшись  первых   же
признаков опасности для самого себя, - Хилери это  претило.  Но  уж  так  ли
девушка будет одинока? Разве не имеется, как выразился Стивн, много  такого,
чего он, Хилери, о ней не знает? Что,  если  у  нее  есть  другие  источники
"помощи"? Что, если у нее и в самом  деле  есть  "прошлое"?  Но  и  тут  его
останавливала собственная щепетильность - нельзя совать нос в  чужую  личную
жизнь.
     Ко  всему   прочему   дело   еще   безнадежно   осложнялось   семейными
неприятностями  Хьюзов.  Ни  один  совестливый  человек  -   а   какими   бы
недостатками ни обладал Хилери, упрекнуть  его  в  отсутствии  совести  было
нельзя - не мог игнорировать эту сторону проблемы.
     Среди всех этих размышлений бродили и мысли о Бианке. Все-таки она  его
жена: что бы он ни чувствовал теперь к ней,  каковы  бы  ни  были  отношения
между ними, он не должен ставить ее в фальшивое положение.
     Мало сказать, что он не хотел ее обидеть, он хотел оберечь  ее  и  всех
остальных от неприятностей и  забот.  Он  сказал  Стивну,  что  принимает  в
девушке чисто дружеское участие. Но с той ночи, когда он, глядя  на  залитый
лунным светом город, услышал стук фургонов, тянущихся к рынку Ковент-Гарден,
им владело странное чувство: будто он лежит в легком жару и прислушивается к
отдаленному звучанию музыки - ощущение чувственное, не лишенное приятности.
     Прохожие, видевшие, как он сидит так тихо,  опершись  лицом  о  ладонь,
воображали, несомненно, что он  бьется  над  решением  какой-нибудь  трудной
абстрактной задачи,  вынашивает  великую  идею,  чтобы  подарить  ее  затем!
человечеству: в Хилери было что-то такое, что заставляло сразу угадывать его
причастность к литературе или искусству.
     Солнце собралось покинуть вытянувшиеся длинной полосой бледные воды.
     На скамью рядом с Хилери села нянька  с  двумя  детьми.  И  вот  тут-то
Миранда обнаружила под скамьей то, что искала всю свою жизнь. Оно не  пахло,
не шевелилось и было таким же светло-серым, как она сама. Шерсти на нем тоже
не было заметно. И хвост был такой же, как у нее. Оно не было развязно,  оно
молчало, оно не проявляло никаких страстей, ни к чему ее не понуждало.  Стоя
в нескольких дюймах от его головы - ближе, чем она когда-либо по доброй воле
подходила к  другим  собакам,  -  Миранда  вдыхала  это  отсутствие  запаха,
удовлетворенно посапывая, наморщив кожу на лбу; в ее поднятых кверху  глазах
светилась ее маленькая серебристая душа. "Как ты не похожа на всех известных
мне собак! Я бы хотела жить вместе с тобой. Разве найти мне еще когда-нибудь
собаку, подобную тебе?" "Последняя модель. Стерилизованная  ткань.  Смотрите
белый ярлычок внизу  -  четыре  шиллинга  и  три  пенса".  Внезапно  Миранда
высунула свой изящный серовато-розовый язык и лизнула это  существо  в  нос.
Оно качнулось было  и  снова  остановилось.  Миранда  увидела,  что  оно  на
колесиках. Она легла рядом: она знала, что нашла наконец идеальную собаку.
     Хилери наблюдал,  как  его  серебристая  четвероногая  леди  лежит  под
скамьей, любовно охраняя эту идеальную собаку, которая не могла ее  обидеть.
Она даже дышала чаще обычного, высунув наружу кончик языка.
     Но тут позади скамьи Хилери  вдруг  увидел  другую  идиллию.  К  скамье
бежала тощая белая собака, спаньель. Она распласталась в траве, и три другие
собаки, бежавшие за ней, уселись тут же и не сводили с нее  глаз.  Это  была
жалкая, грязная собачонка, как видно, давно бездомная. Язык у нее  болтался,
она дышала учащенно, ошейника на ней не было. Время от времени она поднимала
глаза, и, хотя в них были усталость и отчаяние, они блестели. "Пусть  голод,
пусть жажда, пусть усталость, и все-таки - это жизнь!" - казалось,  говорили
они. Три ее спутника,  так  же  тяжело  дыша,  ждали,  когда  она  соизволит
подняться и побежит дальше. Их влажные, полные любви глаза вторили ей:  "Это
жизнь!"
     Идиллическая сценка за скамьей заставляла людей быстро проходить мимо.
     Тощая белая собачонка вдруг поднялась и, как маленький  загнанный  дух,
скользнула среди деревьев; и три пса побежали за ней следом.

ГЛАВА XIX

БИАНКА

     В середине того дня  Бианка  стояла  в  своей  студии  перед  картиной,
изображающей маленькую натурщицу-девушку  с  полураскрытыми  светло-красными
губами, тревожащими светло-голубыми глазами, смотрящими из тени в круг света
от уличного фонаря.
     Бианка хмурилась, словно в обиде на свое  творение,  которое  оказалось
способным! убить все остальные ее картины. Что побудило ее написать эту вещь
именно так? Что чувствовала она, когда девушка стояла перед ней  неподвижно,
как бледный цветок в чаше с водой? Не любовь - в изображение этой сумеречной
фигуры не было вложено любви. Не ненависть -  в  стремлении  запечатлеть  ее
смутную мольбу не  было  ненависти.  И,  однако,  в  портрете  девушки-тени,
застывшей где-то между  мраком  и  мерцанием,  угадывался  дух,  принудивший
художницу создать нечто способное тревожить воображение.
     Бианка отвернулась и подошла к портрету мужа,  написанному  десять  лет
назад. Она смотрела то на одну, то на другую  картину  взглядом  холодным  и
колючим, как острие кинжала.
     В особо сложных человеческих отношениях есть предел, за которым люди не
до конца правдиво анализируют свои чувства, - настолько эти чувства  сильны.
Такова уж была судьба Бианки, что природа с избытком одарила  ее  качеством,
более всех других затемняющим истинные причины людских разногласий. Гордость
отдаляла Бианку от мужа до тех пор, пока она не  увидела  сама,  что  личная
жизнь ее не удалась. Гордость,  возмущенная  этой  неудачей,  довела  их  до
полного  отчуждения.  Гордость   заставила   ее   принять   позу   человека,
заявляющего: "Живи своей жизнью.  Я  бы  сочла  себя  опозоренной,  если  бы
позволила тебе увидеть, как мне больно оттого, что происходит  между  нами".
Ее  гордость  скрыла  от  нее  тот   факт,   что   за   маской   насмешливой
снисходительности прячется подлинная женщина, которая цепко держится за  то,
что считает своим, жаждет любви и уважения. Ее  гордость  не  давала  никому
вокруг узнать об их семейных  неладах.  Ее  гордость  не  дала  даже  Хилери
по-настоящему понять, что и