я лице  горели,  как  звезды,
губы дрожали.
     - Разве это на меня похоже, чтобы я стала выслушивать его? Прошу  тебя,
прекратим разговор, с меня достаточно этих людей!
     Хилери поклонился. Быстро  катившийся  кэб  сделал  последний  поворот,
сокращая путь к дому. Узкая улочка была полна народу; все  толпились  вокруг
ручных тележек и освещенных киосков. В воздухе густо плавали грубая  речь  и
смех вперемешку с запахами керосина и жареной рыбы. В каждой проходящей паре
Хилери видел еще одну супружескую чету  -  Хьюзов,  возвращающихся  домой  к
семейному счастью в комнате над головой у маленькой натурщицы.
     "С меня достаточно этих людей!"
     В ту же ночь, уже после часу, Хилери  проснулся,  услышав,  как  кто-то
открывает засовы парадной двери.  Он  встал,  торопливо  подошел  к  окну  и
выглянул. Сперва он не мог ничего различить.  Безлунная  ночь  спустилась  в
сад, как черная птица в свое гнездо. Слышались только легкие  вздохи  кустов
сирени. Затем, как раз под своим окном, на ступенях  у  парадной  двери,  он
смутно различил человеческую фигуру.
     - Кто там? - позвал он.
     Человек не шелохнулся.
     - Кто это? - снова спросил Хилери.
     Человек поднял лицо, и по  белевшей  в  темноте  бородке  Хилери  узнал
мистера Стоуна.
     - Что случилось, сэр? Могу я чем-нибудь помочь?
     - Нет, - ответил мистер Стоун. - Я слушаю  ветер.  Сегодня  он  посетил
всех.
     И, подняв руку, он указал в темноту.

ГЛАВА XXI

ДЕНЬ ОТДЫХА

     В доме Сесилии на Олд-сквер всюду, от чердака до подвала, чувствовалась
та атмосфера, какую приносит  воскресный  день  в  дома,  чьи  обитатели  не
нуждаются ни в религии, ни в отдыхе.
     Сесилия и Стивн не бывали в  церкви  с  того  времени,  когда  крестили
Тайми, и не предполагали снова попасть туда до  дня  ее  свадьбы;  посещение
церкви даже в  столь  редких  случаях  они  считали  нарушением  собственных
принципов. Но, щадя чувства других, они однажды принесли эту жертву и готовы
были, когда придет время, принести ее еще раз. В их  семье  прилагались  все
усилия к тому, чтобы воскресенье ничем не отличалось от будней,  однако  это
удавалось им лишь отчасти. Дело в том, что при всей решимости Сесилии  ничем
не  отмечать  праздник,  за   воскресным   завтраком   неизменно   появлялся
йоркширский пудинг и ростбиф, невзирая на то, что мистер Стоун,  приходивший
к ним по воскресеньям, если вспоминал, что  это  воскресенье,  не  потреблял
мяса высших млекопитающих. Каждый раз при этом Сесилия, которая  по  издавна
заведенному порядку в воскресные дни сама раздавала порции, смотрела на мясо
хмурясь. Нет, со следующей недели она это прекратит. Но приходила  следующая
неделя, и вот он снова на столе, этот кусок говядины, цветом своим почему-то
неприятно напоминающий кучерские физиономии. И она, сама себе  удивляясь,  с
аппетитом принималась за ростбиф. Что-то  очень  древнее  и  глубоко  в  ней
заложенное,   какой-то   зверский,   вульгарный   аппетит,   унаследованный,
несомненно, от судьи Карфэкса, каждую неделю и именно в этот  час  брал  над
ней верх. Предложив Тайми вторую порцию, от чего та никогда не отказывалась,
Сесилия, ненавидевшая разрезать мясо, глядела поверх этого ужасного оковалка
на стеклянную вазу, купленную ею в Венеции, и на нарциссы,  стоящие  в  вазе
прямо, будто без всякой опоры. Если бы не этот кусок говядины, запах которой
стоял в доме с самого утра, а тяжесть  чувствовалась  в  желудке  до  самого
вечера, она бы и не вспомнила, что сегодня воскресенье. И тут  она  отрезала
себе еще ломтик.
     Если бы кто-нибудь сказал  Сесилии,  что  в  ее  жилах  все  еще  течет
пуританская кровь, она бы смутилась и стала решительно возражать; и, однако,
соблюдение праздничных традиций, безусловно,  подтверждало  этот  любопытный
факт. По воскресеньям она трудилась больше обычного.  Утром  она  непременно
"разделывалась" со своей  корреспонденцией;  за  завтраком  разрезала  мясо,
после завтрака "разделывалась" с начатым романом или книгой  по  социальному
вопросу;  затем  ехала  на  концерт,  по  пути  оттуда   "разделывалась"   с
каким-нибудь необходимым визитом, и  в  первое  воскресенье  каждого  месяца
оставалась дома - невыносимая скучища! - чтобы "разделаться"  со  знакомыми,
приходившими в гости. Вечером она шла смотреть одну  из  тех  пьес,  которые
различные общества ставят для лиц, вынужденных,  подобно  Сесилии,  отмечать
воскресенье против своей воли.
     В это "первое  воскресенье",  обойдя  гостиную,  протянувшуюся  во  всю
глубину дома, и выглянув в широкие низкие окна в свинцовых переплетах - и  в
те, что выходили на улицу, и в те, что выходили во двор, -  Сесилия  взялась
за новое произведение мистера Бэлидайса. Она сидела,  прижимая  разрезальный
нож к чуть впалой раскрасневшейся щеке; тонкое кружево и  дорогая  старинная
брошь плотно прилегали к ее шее. Сесилия листала книгу мистера Бэлидайса,  а
Тайми в ярко-голубом платье  сидела  напротив  и  листала  книгу  Дарвина  о
земляных червях.
     Сесилия поглядывала на свою  "дочурку",  которая  внешне  была  намного
солиднее ее  самой,  и  на  лице  ее  было  очень  нежное,  чуть  удивленное
выражение.
     "Мой детеныш стал красивым созданием, - говорило оно.  -  Странно,  что
это крупное существо - мое дитя".
     В сквере на площади было все сразу: солнце, ливень,  деревья  в  цвету.
Наступало то время года, когда все живое производило на свет себе  подобных.
Повсюду детеныши  -  мягкие,  милые,  неуклюжие.  Сесилия  ощущала  все  это
сердцем. И ощущение это придавало глубину  ее  живым,  ясным  глазам.  Какое
тайное удовлетворение испытывала она  оттого,  что  однажды  позволила  себе
зайти так далеко, что  родила  ребенка!  Какое  странное,  смутное  волнение
охватывало ее весной - чуть ли не  желание  родить  второго!  Вот  такую  же
размягченность можно заметить в глазах степенной кобылы, когда она следит за
первыми самостоятельными действиями своего жеребенка. "Мне надо привыкнуть к
этому, - как будто говорит она. - Конечно,  мне  недостает  того  маленького
существа, хотя я, бывало, и грозила лягнуть его копытом, чтобы показать, что
я не стерплю никаких дерзостей от подобного малыша. И вот малыш уже  уходит!
Ну что ж!"
     Вспомнив, однако, что она сидит  здесь  затем,  чтобы  "разделаться"  с
мистером Бэлидайсом, потому что было совершенно необходимо следить за  всем,
что он пишет, Сесилия опустила глаза на  страницу,  и  мгновенно  перед  ней
вместо тучных пастбищ мистера Бэлидайса,  где  женской  душе  можно  пастись
сколько угодно, предстало, увы, нечто  иное  -  образ  маленькой  натурщицы.
Сесилия не вспоминала о ней по меньше мере целый час: с того момента,  когда
Стивн передал ей свой разговор с Хилери, она только и делала, что думала,  -
правда, не столько о самой девушке, сколько обо всем том,  что  было  с  нею
связано; она устала от этих мыслей. В том, что сказал  Хилери,  стыдливая  и
робкая душа Сесилии почуяла что-то зловещее,  совсем  на  него  не  похожее.
Неужели между ним и Бианкой действительно произойдет полный разрыв или,  еще
хуже того, безобразный скандал? Сесилия, знавшая сестру, быть может,  лучше,
чем кто бы то ни было, со школьных дней помнила, как бушевала Бианка,  когда
считала, что ее обидели, помнила  и  наступавшие  затем!  длительные  полосы
мрачной задумчивости. Как ни старалась  Сесилия  убедить  себя  в  том,  что
злосчастной истории с маленькой натурщицей придают слишком  много  значения,
сейчас все это казалось  ей  более  грозным,  чем  когда-либо.  Это  уже  не
зажженный фитиль, это  горящая  спичка  возле  поезда,  груженного  порохом.
Маленькая натурщица, дитя народа,  явившаяся  неизвестно  откуда...  Господь
ведает, какую роль предназначено сыграть этому юному, не такому уж красивому
и  даже  неумному  созданию,  весь  шарм  которого  заключен   в   странной,
трогательной  наивности!  Быть  может,  то  перст  судьбы?  Сесилия   сидела
неподвижно, вглядываясь в образ, так внезапно возникший перед нею:  у  этого
жеребенка нет мудрой, степенной матери, некому приглядывать за ним, смотреть
на него с тайным обожанием. Никто не оборачивается на его тоненький голосок,
никто не следит озабоченно, как это крохотное существо  качается  на  тонких
дрожащих ножках, засыпая под жарким солнцем; никто не настораживает уши,  не
бьет копытом,  когда  к  малышу  приближается  посторонний.  Все  эти  мысли
мелькнули у Сесилии и исчезли, слишком далекие и смутные, чтобы  удержаться.
Перевернув страницу, которую она так и не прочла, она испустила вздох. Тайми
тоже вздохнула.
     - Эти червяки безумно интересные, - сказала  Тайми.  -  У  нас  сегодня
будет кто-нибудь?
     - Миссис Таллентс-Смолпис собиралась привести одного молодого человека,
некоего синьора Поцци  -  Эгреджио  Поцци,  или  что-то  в  этом  роде.  Она
утверждает, что это пианист с большим будущим.
     Лицо Сесилии приняло чуть насмешливое выражение. Что-то было  у  нее  в
крови - унаследованное, разумеется,  от  Карфэксов,  что  всегда  тянуло  ее
засмеяться,  когда  при  ней  называли  такие  имена  и  упоминали  о  таких
наклонностях.
     Тайми подхватила свою книгу.
     - Отлично, я отправляюсь к себе наверх, - заявила  она.  -  Если  будет
что-нибудь интересное, можешь послать за мной.
     Сладко потянувшись, она не торопясь повернулась в  луче  солнца,  будто
хотела в нем  выкупаться.  Затем  с  медленным,  неслышным  зевком  вскинула
подбородок так, что солнце залило ей все лицо. Ресницы ее легли на уже  чуть
загорелые  щеки,  губы  полураскрылись,  по  всему  телу  пробежала   дрожь.
Каштановые волосы заблестели от поцелуев солнца.
     "Будь та девушка вроде нее, я бы еще могла понять", - подумала Сесилия.
     - О боже мой! - сказала вдруг Тайми. - Вот они уже идут.
     Она помчалась к двери.
     - Тайми, дорогая, -  сказала  ей  Сесилия  вполголоса,  -  уж  если  ты
непременно хочешь уйти, передай, пожалуйста, папе, чтобы он зашел сюда.
     Через минуту в комнате появилась  миссис  Таллентс-Смолпис,  а  за  ней
молодой человек с интересным бледным лицом и темными,  коротко  остриженными
волосами.
     Уделим минуту  внимания  не  такому  уж  редкому  случаю,  когда  юноше
выпадает на долю мать-итальянка и отец по  фамилии  Поттс,  пожелавший  дать
сыну имя Уильям). Будь юноша из "низших классов",  он  мог  бы  безнаказанно
вертеть шарманку и при этом зваться "Биллом"; но, поскольку он происходил из
класса буржуазии и с четырех лет играл Шопена,  перед  друзьями  его  встала
немаловажная проблема. Небеса вмешались, дабы разрешить ее, когда он был еще
на пороге своей карьеры и только-только занес ногу,  чтобы  выйти  на  арену
гладиаторов музыкального Лондона, где все уже приготовились опустить большой
палец, вынося приговор отечественному Поттсу. Юноша получил  письмо  из  тех
краев, где родилась его  мать.  Письмо  было  адресовано  "Эгреджио  Синьору
Поцци" {Эгреджио синьор (итал. egregio signore) - высокоуважаемый  синьор.}.
Он был  спасен.  Потребовалось  лишь  поменять  местами  первые  два  слова,
заменить два "т" двумя "ц" и сменить "с" на "и". Теперь  весь  Лондон  знал,
что он новое светило.
     Это  был  скромный,  воспитанный  молодой  человек  и  в   тот   момент
совершенная находка для миссис Таллентс-Смолпис, которая только тогда и была
вполне счастлива, когда вела на веревочке какого-нибудь гения.
     Сесилия    занимала    сразу    обоих    гостей    с    присущей     ей
полусочувствующей-полунасмешливой манерой, будто  сомневаясь,  действительно
ли они рады видеть ее, а она их, как вдруг услышала пугающее имя:
     - Мистер Пэрси!
     "О боже!" - воскликнула она мысленно.
     Мистер Пэрси - за окном урчал его "Демайер А-прим" - подошел к  хозяйке
с обычной для него простотой и непринужденностью.
     - Я решил дать немного пробежаться моему Демайеру, - сказал он.  -  Как
поживает ваша сестра? -  Заметив  миссис  Таллентс-Смолпис,  он  добавил:  -
Здравствуйте! Мы с вами уже встречались.
     - Да-да, -  ответила  миссис  Таллентс-Смолпис,  у  которой  засверкали
глазки. - Мы с вами беседовали о неимущих классах, помните?
     Мистер Пэрси, человек чувствительный, если удавалось пробить его  кожу,
бросил на миссис Таллентс-Смолпис подозрительный взгляд, говоривший: "Не  по
душе мне эта дама. Что-то не очень нравятся мне ее улыбочки".
     - Как же, как же, - сказал он. - Вы еще мне о них рассказывали.
     - О мистер Пэрси, вы слышали о них и до меня! Помните, вы тогда  так  и
сказали.
     Лицо мистера Пэрси передернулось,  отчего  стало  казаться,  будто  оно
состоит из одних челюстей. Этим  движением  был  невольно  продемонстрирован
довольно устрашающий характер. Так иногда бульдоги,  эти  милые  добродушные
животные, неожиданно обнаруживают свою бульдожью хватку.
     - Тема, признаться, унылая, - сказал он резко.
     При этих словах Сесилия встрепенулась. Их  произнес  здоровый  человек,
который смотрит на коробочку с пилюлями и не собирается открывать ее. Почему
она и Стивн не могут так же оставить коробочку закрытой?
     В этот момент, к величайшему ее удивлению, вошел Стивн. Она посылала за
ним, это правда, но никак не рассчитывала, что он придет.
     Приход его и в самом деле нуждается в объяснении.
     Чувствуя себя немного "не в форме", как он выразился, Стивн не поехал в
Ричмонд играть в гольф. Вместо этого он провел день в обществе своей  трубки
и коллекции древних монет - лучшей коллекции не было ни у кого,  с  кем  ему
приходилось встречаться. Мысли его чаще, чем ему того  хотелось,  уходили  в
сторону от древних монет - к Хилери и той девушке.  С  самого  начала  Стивн
считал, что эта задача по плечу скорее ему,  чем  бедняге  Хилери.  Поэтому,
когда Тайми просунула голову в дверь его кабинета и сказала:  "Папа,  миссис
Таллентс-Смолпис!", - он сперва было подумал: "Ох, надоедная особа...", - но
тут же решил: "А  впрочем,  пойду.  Посмотрим,  нельзя  ли  извлечь  из  нее
что-нибудь полезное".
     Чтобы понять отношение Стивна к женщине, принимающей  столь  деятельное
участие  в  различных  общественных  начинаниях,  следует   вспомнить   одно
обстоятельство: принадлежа  к  многочисленному  разряду  людей,  слишком,  к
несчастью, культурных, чтобы, подобно мистеру Пэрси, просто  отмахнуться  от
всех "унылых" тем или отрицать необходимость начинаний, ставящих своей целью
сделать эти темы не столь унылыми, он все же не участвовал  ни  в  каком  из
этих начинаний из страха, что это может показаться неуместным.  Кроме  того,
он  органически  не  доверял   ничему   слишком   женственному,   а   миссис
Таллентс-Смолпис  была,  несомненно,  весьма  женственна.   Ее   достоинство
заключалось, по его мнению, в приверженности к Обществам. Пока  человечество
действовало  через  посредство  Обществ,  Стивн,  знавший  силу   правил   и
протоколов, не опасался, что дело пойдет слишком быстро.
     Он подсел к миссис Таллентс-Смолпис и  навел  разговор  на  ее  любимое
детище - "Огонек надежды для девушек в затруднительном положении".
     Испытующе глядя ему в лицо своими черными  глазками,  так  похожими  на
пчелок, собирающих мед со всех цветов без разбора,  миссис  Таллентс-Смолпис
сказала:
     - Почему бы вашей жене тоже не включиться в нашу работу?
     Вопрос этот был, естественно, и неожиданным и  неприятным  для  Стивна:
меньше  всего  ему  хотелось,  чтобы  его  жена  увлеклась   какими-то   там
социальными начинаниями. Но он не растерялся.
     - Ну, знаете, не у всех есть талант к таким делам.  Через  всю  комнату
послышался голос мистера Пэрси:
     - Скажите мне ради бога, как это  вам  удается  раскапывать  всякие  их
секреты?
     Миссис Таллентс-Смолпис, всегда  готовая  посмеяться,  так  и  залилась
смехом.
     - О,  какое  прелестное  выражение,  мистер  Пэрси!  Право,  нам!  надо
использовать его в нашем отчете. Благодарю вас!
     Мистер Пэрси поклонился.
     - Не стоит благодарности.
     Миссис Таллентс-Смолпис снова повернулась к Стивну.
     - У нас есть специально обученные люди, которым поручается вести опрос.
Вот преимущество обществ, подобных нашему, - нет неприятной необходимости  в
личном общении. Бывают такие истории, что можно просто... Работа у нас очень
тонкая.
     - А не бывает  так,  -  спросил  мистер  Пэрси,  -  что  вы  принимаете
какую-нибудь дрянь за что-то порядочное, или, вернее  сказать,  какая-нибудь
дрянь принимает вас за дураков? Ха-ха-ха!
     Глазки миссис Таллентс-Смолпис с удовольствием обежали  фигуру  мистера
Пэрси.
     - Это случается нечасто, - ответила она и подчеркнуто повернулась опять
к Стивну. - А что, у  вас  есть  на  примете  какая-нибудь  девушка,  мистер
Даллисон, судьба которой вас интересует?
     Стивн посоветовался с Сесилией с помощью одного из тех быстрых  мужских
взглядов,  что  могут  быть   почти   незаметны;   миссис   Таллентс-Смолпис
перехватила этот взгляд, не подняв глаз. Перехватить ответный взгляд Сесилии
было не так просто, но миссис Таллентс-Смолпис поймала и его, и даже прежде,
чем он попал по адресу. Чуть приподняв левую бровь и слегка  сдвинув  вправо
нижнюю губу, Сесилия сказала этим: "Может,  лучше  подождать  еще  немного?"
Миссис Таллентс-Смолпис  каким-то  чутьем  поняла,  что  оба  имеют  в  виду
маленькую натурщицу. И вспомнила про любопытный  эпизод  в  омнибусе,  когда
Хилари, этот интересный мужчина, вдруг так поспешно вышел.
     Что миссис Таллентс-Смолпис  может  вознегодовать,  этой  опасности  не
было. Люди, среди которых она вращалась, не занимались теперь  сплетнями  и,
более того, относились с симпатией к подобного рода делам.  К  тому  же  она
была слишком добродушна, слишком! любила жизнь, чтобы мешать чьей бы  то  ни
было любви к жизни. Но все-таки это было забавно...
     - Да, я хотела вас спросить, - сказала она. - Как насчет той  маленькой
натурщицы?
     - Это вы о той девице, которую я тогда видел? - вмешался мистер  Пэрси,
проявляя обычную свою догадливость.
     Стивн одарил его тем взглядом, каким  он  обычно  замораживал  кровь  в
жилах свидетелей на суде.
     "Этот тип просто невозможен", - подумал он.
     Черные пчелки вылетели из-под пряди темных волос, причесанных  в  стиле
раннего итальянского Возрождения, и спокойно собирали мед с лица Стивна.
     -  Мне  она  показалась  очень  подозрительной,  -  проговорила  миссис
Таллентс-Смолпис.
     - Да, да, - пробормотал Стивн, - быть может, есть опасность...
     И он сердито посмотрел на Сесилию.
     Не прерывая беседы с мистером Пэрси и синьором Эгреджио,  Сесилия  чуть
подняла л-евую  бровь.  Миссис  Таллентс-Смолпис  решила,  что  это  значит:
"Говори откровенно,  но  осторожно",  -  Стивн  же  истолковал  этот  сигнал
по-другому: "Ну, что ты на меня, черт возьми, так смотришь?" Он  справедливо
счел себя задетым и потому сказал резко:
     - Как бы вы отнеслись к подобному случаю? Лицо миссис  Таллентс-Смолпис
озарилось совершенно очаровательной улыбкой, и она спросила тихо:
     - К какому случаю?
     Глазки ее полетели к Тайми, которая, незаметно войдя в комнату,  что-то
шептала матери.
     Сесилия встала.
     - Вы ведь знакомы с моей дочерью? - сказала она гостям.  -  Ради  бога,
извините, я должна на одну минуту покинуть вас.
     Она скользнула к двери и на ходу оглянулась. Это была одна из тех сцен,
при которых отраднее всего не присутствовать.
     Миссис Таллентс-Смолпис продолжала улыбаться. Стивн хмуро уставился  на
носки своих штиблет; мистер Пэрси не сводил восхищенного взгляда с Тайми,  а
Тайми, сидя очень прямо, спокойно разглядывала несчастного  Эгреджио  Поцци,
который никак не мог решиться начать разговор.
     Сесилия, выйдя из гостиной, секунду стояла тихо, чтобы успокоить нервы.
Тайми сказала ей, что  пришел  Хилери,  что  он  ждет  в  столовой  и  хочет
поговорить именно с нею.
     Как у большинства женщин ее круга и  воспитания,  такие  качест