ому участку, он был еще молчаливее  обычного  и  всем
своим видом выражал  неодобрение,  как  то  и  подобало  человеку,  случайно
замешанному в вульгарную историю "этих типов из низов". Швея, осунувшаяся, с
перепуганным лицом, семенила рядом, время от времени заглядывая ему в глаза;
раненую руку она держала на перевязи из мужнина шерстяного шарфа, на  другой
несла младенца, которого растревожило утреннее происшествие.
     Только один раз Крид заговорил, и то про себя:
     - Не знаю, что там мне скажут в конторе - не явился на  работу!  Ах  ты
господи, вот беда! И что это взбрело в голову учинить такое!..
     Хотя мистер Крид отнюдь не имел в виду  вызвать  этим  миссис  Хьюз  на
разговор, из уст ее полились водопады слов. Ведь она  только  сказала  мужу,
что девушка выехала и оставила плату за комнату за неделю вперед и  записку,
что больше сюда не вернется. Ведь она тут ни при чем, что девушка уехала! Ей
и вовсе-то не следовало приезжать, такой... Вздумала встать  между  женой  и
мужем! Ну почем она знает, куда отправилась эта девица, где она теперь?
     Слезы бежали одна за другой по исхудавшим щекам женщины. Сейчас лицо ее
было не таким, как тогда, когда она стояла перед  мужем  и  рассказывала  об
исчезновении маленькой натурщицы. Ни  торжества,  рвавшегося  наружу  из  ее
истерзанного сердца, ни  злорадства,  которое  она,  стремясь  отомстить  за
униженное  чувство  собственности,  выражала,  умышленно  или   нет,   своим
скрипучим   голосом,   ни   близкого   к   героизму   чувства   материнского
самопожертвования, с каким она бросилась к ребенку и  выхватила  его  из-под
штыка, когда взбешенный ее злорадным торжеством Хьюз  кинулся  к  оружию,  -
ничего этого не осталось. Был только жалкий страх перед  предстоящей  мукой,
жалобное, немое отчаяние от того, что человек, два часа тому назад внушавший
ей такую злобу и чуть не убивший ее, попал теперь в беду.
     Ее волнение было так явственно, что  проникло  сквозь  стекла  очков  и
коснулось сердца старого лакея.
     - Не убивайтесь, чего уж! - сказал он. - Я  на  вашей  стороне,  я  вас
поддержу. Это ему так даром не пройдет.
     Для его несложной души история эта была из тех, где должен  действовать
принцип "око за око".  Миссис  Хьюз  снова  умолкла.  Ее  измученное  сердце
жаждало другого, ей хотелось отвести наказание, которое могло пасть на  всех
них, избавить мужа от их  общего  врага  -  Закона.  Но  странная  гордость,
растерянность и понимание, что требовать "око за око" - это как раз то, чего
ждут от всех уважающих себя граждан, заставляли ее молчать.
     Так они  добрались  до  великого  утешителя,  до  серого  мудреца,  что
улаживает все людские неурядицы, до пристанища для  людей  и  ангелов  -  до
полицейского участка. Помещался он в узком тупике. Как в момент,  когда  нет
ни прилива,  ни  отлива,  из  грязной  жижи  вытекают  ручейки,  стремясь  к
какому-либо устью, так  двигались  здесь  взад  и  вперед  узкими  ручейками
человеческие существа. На лицах этих бредущих "теней" как будто были  надеты
маски из жесткого, но износившегося материала - всегдашний облик  тех,  кого
Жизнь загнала в это последнее прибежище. Во дворе  разлилось  гнилое  болото
просителей, поперек которого тек грязный ручеек то туда, то обратно.  Старик
полисмен, как серый маяк, отмечал вход в эту гавань. К этому-то серому маяку
и стал пробираться  бывший  лакей.  Любовь  к  порядку,  к  раз  и  навсегда
узаконенному положению вещей, присущая ему с детства и  взлелеянная  жизнью,
проведенной в  услужении  у  достопочтенного  Бэйтсона  и  других  "господ",
заставила Крида инстинктивно устремиться к  единственному  человеку  в  этой
толпе, который, безусловно, был на стороне закона и порядка. В продолговатом
лице Джошуа Крида, в жидких волосах с пробором точно посередине,  в  высоком
воротничке, подпиравшем худые щеки, было что-то не то чтобы  раболепное,  но
свидетельствующее о неприязни ко всем "подонкам общества",  и  это  побудило
полисмена спросить его?
     - Эй, папаша, что там у вас, какое дело?
     - Да я вот насчет этой несчастной женщины, - ответил старый лакей. -  Я
пришел как свидетель в том, что ей нанесли побои.
     Полисмен окинул женщину отнюдь не враждебным взглядом.
     - Постойте здесь, - сказал он, - сейчас  я  вас  впущу.  И  вскоре  его
стараниями их пропустили в спасительную гавань.
     Они сели рядом на край длинной, жесткой деревянной скамьи. Крид  впился
вдруг словно потемневшими глазами в мирового судью - так в  древние  времена
солнцепоклонники, благоговейно мигая,  взирали  на  солнце.  А  миссис  Хьюз
уставилась на свои колени, и мучительные слезы струились по ее лицу.  На  ее
здоровой руке спал  ребенок.  Впереди  них,  не  привлекая  к  себе  ничьего
интереса, проходили одна за другою "тени", накануне выпившие  слишком  много
воды забвения. Теперь им предстояло пить воду воспоминаний, преподносимую им
достаточно твердой рукой. А откуда-то, очень издалека, сама  Справедливость,
с иронической улыбкой на устах, может быть, наблюдала, как люди судят  своих
"теней". За этим занятием, она наблюдала их уже давно. Но она-то исходила из
того положения, что зайцы и черепахи не должны начинать бег с одного и  того
же старта, и потому почти потеряла надежду на то, что ее позовут и  попросят
помочь - земные судьи давно уже обходились без нее. Быть может,  также,  она
уже знала, что люди более не наказывают своих  заблудших  братьев,  но  лишь
исправляют их, и оттого на сердце у нее было так же легко, как  у  тех,  кто
сидел в тюрьмах, в которых больше не наказывали.
     Бывший лакей не думал, однако, о Справедливости, его мысли шли по менее
замысловатому пути.  Ему  вспомнилось,  что  когда-то  он  служил  лакеем  у
племянника покойного судьи лорда Хоторна, и воспоминание это на  фоне  столь
низменных дел придало ему бодрости. Про себя  он  повторял  и  заучивал:  "Я
встал между ка... кафликтующими сторонами и говорю: "стыдись! Называешь себя
англичанином, а сам, говорю, бросаешься на  стариков  и  женщин  с  холодным
оружием". И вдруг на скамье подсудимых он увидел Хьюза.
     Плотно прижав руки к бокам,  Хьюз  стоял  будто  на  смотру  по  стойке
"смирно". Бледный профиль, перебиваемый черной линией усов, - вот  все,  что
было видно "Вест-министру" от  этого  окаменевшего  лица,  на  котором  лишь
глаза, устремленные на судью, выдавали,  как  бушует  пламя  в  груди  этого
человека. Неудержимая дрожь, охватившая миссис Хьюз, вызвала досаду в Джошуа
Криде, и, увидев, что младенец открыл черные глазки, он слегка подтолкнул ее
и шепнул:
     - Ребенка разбудили.
     При этих словах, быть может, единственных, способных тронуть ее сейчас,
миссис Хьюз стала качать маленького немого зрителя  драмы.  И  снова  старый
лакей подтолкнул ее:
     - Вас вызывают.
     Миссис Хьюз встала и пошла к месту для свидетелей.
     Тот, кто желал бы читать в сердцах мужа и жены, которых  поставили  под
прямым углом друг к другу, дабы залечить их раны с  помощью  Закона,  должен
был бы наблюдать многие и многие тысячи часов  их  совместной  жизни,  знать
множество  мыслей  и  слышать  множество  слов,  прошедших   через   тусклые
пространства  их  мирка,  познать  множество  причин,  по  которым  оба  они
чувствовали, что не могли бы поступить  иначе,  чем  поступили.  Вооруженный
таким знанием, он, читая их сердца, не удивился бы, что, приведенные  в  это
место исцелений, они немедленно заключили союз. Они обменялись взглядом.  Он
не был дружеским, в нем не было призыва,  но  его  было  достаточно.  В  нем
отразилось знание, приобретенное очень древним опытом с незапамятных времен:
Закон, перед которым мы  стоим,  сотворен  не  нами.  Как  собаки,  заслышав
вдалеке свист бича,  съеживаются  и  всем  своим  видом  выражают  спокойную
настороженность, так  Хьюз  и  его  жена,  оказавшись  перед  лицом  Закона,
насторожились и давали только те ответы, которые вытягивали  из  них  силой.
Миссис Хьюз почти шепотом рассказала, как было дело. Они поссорились.  Из-за
чего? Она не помнит. Он что, напал на нее? У него в руке был штык. И что  же
потом? Она поскользнулась и нечаянно поранила руку об  острый  конец  штыка.
При этом заявлении Хьюз повернулся и посмотрел на жену, будто хотел сказать:
"Ты сама довела меня до этого. Мне все равно расплачиваться, как  ты  теперь
ни старайся вытащить меня из беды. Ты получила от меня, ну и ладно, обойдусь
без твоей поддержки. Но я рад, что ты со мной заодно против этого треклятого
Закона". Он стоял  неподвижно,  опустив  глаза,  все  то  время,  пока  она,
задыхаясь, объясняла: он ее муж, она родила ему пятерых,  он  был  ранен  на
войне. Она не хотела, чтобы его приводили сюда.
     И ни слова о маленькой натурщице...
     Старый лакей раздумывал над этим  последним  обстоятельством  два  часа
спустя, когда, по обыкновению ища опоры у "господ", отправился к Хилери.
     Хилери завтракал, окруженный книгами и листами бумаги: с тех пор как он
уволил девушку, он работал очень интенсивно; завтрак ему принесли на подносе
прямо в кабинет.
     - Там вас спрашивает какой-то старый господин, сэр. Говорит, что вы его
знаете. Фамилия - Крид.
     - Пусть войдет.
     Джошуа Крид, тут же появившийся в дверях  за  спиною  горничной,  вошел
осторожно, мелкой, семенящей походкой; он огляделся, увидел свободный стул и
поставил под него шляпу, затем шагнул вперед к Хилери, задрав кверху  нос  и
очки. Заметив поднос с едой, он остановился, подавив в  себе  явное  желание
излить душу.
     - Ах, боже мой, прошу прощения, сэр, я помешал вам завтракать!  Я  могу
подождать, посидеть в передней.
     Но Хилери пожал ему руку, исхудавшую так, что оставались лишь  кожа  да
кости, и жестом пригласил сесть.
     Крид уселся на самый краешек стула и снова сказал:
     - Я помешал вам, сэр.
     - Ничуть. Чем я могу быть вам полезен?
     Крид снял очки,  протер  их,  чтобы  лучше  видеть  то,  что  собирался
сказать, и снова надел.
     - Это все насчет той семейной ссоры, - начал он. - Я пришел рассказать,
вы ведь как будто интересуетесь этой семьей.
     - Ну, и что же там произошло?
     - Все из-за того, что девушка съехала от  них,  как  вы,  должно  быть,
знаете.
     - А!..
     - Это и довело дело до ка... кафликта, - пояснил Крид.
     - Вот как! Что же, собственно, случилось? Старый лакей изложил  историю
нападения.
     - Я отобрал у него штык, - заключил он свой рассказ. - Меня-то этот тип
не испугал.
     - Он что, помешался?
     - Про это я не знаю. Жена его повела себя с ним, по-моему, не так,  как
оно следовало бы, но на то она и женщина. Она взбесила его, ну просто доняла
- и все из-за этой молодой особы. Хоть и то  сказать,  девица  тоже  хороша.
Профессия-то у нее какая, а? И ведь деревенская девушка! Должно быть, она  и
правда дурного  поведения.  Но  Хьюз  не  такой  человек,  чтоб  с  ним  так
обращаться. Да и что с него взять-то - человек из низов... Ему  дали  только
месяц тюрьмы: приняли во внимание,  что  он  был  ранен  на  войне.  Если  б
проведали, что он обхаживает эту девицу, так, небось, засадили бы  надольше.
Ведь женатый человек!.. Как вы полагаете, сэр?
     На лице Хилери появилось обычное его  выражение  отчужденности.  "Я  не
могу обсуждать это с тобой", - казалось, говорило оно.
     Тотчас заметив перемену, Крид встал.
     - Я мешаю вам обедать, сэр, то есть я хочу сказать, завтракать.  Миссис
Хьюз уж очень его из себя выводит, ну, да  оно  понятно,  жена  ведь...  Вот
какая беда! А скоро он вернется домой, и что  тогда  будет?  Разве  это  его
исправит, что он посидит в какой-то там тюрьме для подонков? -  Крид  поднял
на Хилери свою старую физиономию. - Да, такие дела!.. Все равно  что  ходишь
темной ночью, так, что и своей руки перед собой не видишь.
     Хилери не нашелся, что на это ответить.
     Рассказ  лакея  произвел  на  него  двойственное   впечатление.   Более
брезгливая часть его "я" почувствовала облегчение оттого, что он  больше  не
имеет отношения к этому эпизоду, сулящему сомнительные, грязные последствия.
Но та сторона его натуры, - а Хилери был человеком сложным, - что сострадала
слабым, иными словами, его скрытое рыцарство, тоже была  задета.  Упоминание
старого лакея о девушке  ясно  показывало,  как  все  вокруг,  и  мужчины  и
женщины, настроены против нее. Она была парией - юная  девушка  без  друзей,
без   средств   к    существованию,    духовно    неустойчивая,    физически
соблазнительная.
     Он нашел в себе мужество лишь на то, чтобы  возместить  "Вест-министру"
потерянный день работы и сделать туманное заявление насчет того, что ночи не
так уж черны, как кажутся. В дверях Крид замялся.
     - Бог ты мой, совсем было забыл передать вам, что сказала мне  женщина.
Муж ее, когда буйствовал, грозился: "Пусть, говорит, тот, кто подстроил, что
девушка уехала, знает, говорит, что я с ним еще  разделаюсь!"  Тут  какой-то
злодейский заговор, вот что я думаю.
     Улыбкой выразив свое отношение к такому истолкованию слов Хьюза, Хилери
пожал сморщенную руку старика и закрыл за ним дверь. Снова сев за письменный
стол, он чуть ли не с яростью накинулся на прерванную работу.  Но  странное,
приятное лихорадочное состояние, не покидавшее его с того вечера,  когда  он
шел по Пикадилли и встретил  точную  копию  маленькой  натурщицы,  не  очень
помогало строгому ходу его мыслей.

ГЛАВА XXV

МИСТЕР СТОУН В ОЖИДАНИИ

     В этот самый день  мистер  Стоун  писал  за  своей  конторкой  и  вдруг
услышал:
     - Оставь на минуту работу, папа, поговори со мной.
     Выражение его глаз сказало,  что  он  узнал  голос.  Это  говорила  его
младшая дочь.
     - Ты нездорова, дорогая?
     Сжав горячей рукой хрупкую, холодную, всю в  венах  руку  отца,  Бианка
ответила:
     - Мне одиноко.
     Мистер Стоун смотрел прямо перед собой.
     - Чувство одиночества - главный недостаток человека, - проговорил он и,
увидев на конторке свое перо, потянулся было к нему, но Бианка его удержала.
Горячее прикосновение ее руки тронуло что-то в душе мистера Стоуна. Щеки его
порозовели.
     - Поцелуй меня, папа.
     Мистер Стоун секунду колебался, затем  решительно  коснулся  губами  ее
глаза.
     - Он мокрый, - проговорил  старик.  Одно  мгновение  казалось,  что  он
старается постичь, какую связь имеет влага с  человеческим  глазом.  Но  вот
лицо его снова прояснилось. - Сердце - темный колодец,  -  сказал  он,  -  и
глубина его неведома. Я прожил восемьдесят лет. И я все еще черпаю из него.
     - Черпни и для меня, папа.
     На этот раз мистер Стоун с беспокойством посмотрел на дочь и проговорил
быстро, словно опасаясь, что если не скажет сразу,  то  забудет,  что  хотел
сказать:
     - Ты несчастлива!
     Бианка прижалась лицом к его шершавому рукаву.
     - Как хорошо пахнет твой пиджак, папа, - прошептала она.
     - Ты несчастлива, - повторил мистер Стоун.
     Бианка выпустила руку отца и отошла. Мистер Стоун шагнул за ней следом.
     - Почему? - спросил он. И стиснув лоб рукой, добавил: - Если это  может
помочь тебе, дорогая, я готов прочитать вслух одну-две страницы.
     Бианка покачала головой.
     - Нет, лучше поговори со мной.
     Мистер Стоун ответил просто:
     - Я разучился.
     - Ты ведь разговариваешь с этой девочкой.
     Мистер Стоун, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
     - Если так, - сказал он, следуя своим мыслям,  -  то  объясняется  это,
очевидно, инстинктом пола, еще не вполне угасшим. Установлено,  что  тетерев
танцует перед своей курочкой до глубокой старости, хотя сам я этого  никогда
не видел.
     - Если ты танцуешь перед ней, - сказала Бианка,  отвернув  лицо,  -  то
неужели со мной ты не можешь хотя бы поговорить!
     - Я не танцую, дорогая. Я попытаюсь поговорить с тобой.
     Они молчали;  старик  принялся  ходить  по  комнате.  Бианка  стояла  у
холодного камина, смотрела, как за открытым окном хлещет проливной дождь.
     - Сейчас то время года, когда ягнята прыгают, вскидывая  в  воздух  все
четыре ноги сразу, - сказал  мистер  Стоун.  Он  помолчал,  будто  дожидаясь
ответа, и затем в тишине снова раздался его голос - теперь он звучал  как-то
иначе: - Ничто во всей природе не указывает  столь  ясно,  что  именно  этот
принцип должен лежать в основе всей жизни: живи будущим, ни о чем не сожалей
- и прыгай! Ягненок, всеми четырьмя ногами  оторвавшийся  от  земли,  -  это
символ настоящей жизни. То, что ему придется вновь опуститься  на  землю,  -
всего лишь неизбежная случайность. "В те дни люди жили прошлым. Они  прыгали
только одной, самое большее двумя ногами сразу - они никогда  не  отрывались
от земли, а если отрывались, то хотели  выяснить,  почему  они  это  делают.
Именно этот паралич...  -  Оказавшись  вблизи  конторки,  мистер  Стоун,  не
переставая говорить, взял с нее перо....именно  этот  паралич  прыгательного
нерва затормозил их прогресс. Вместо миллиона прыгающих ягнят, не  ведающих,
почему они прыгают, люди представляли собой  стадо  овец,  поднимающих  одну
ногу и спрашивающих себя, стоит или не стоит поднять вторую".
     Последовало молчание, нарушаемое лишь скрипом* гусиного  пера,  которым
писал мистер Стоун.
     Закончив писать, он снова зашагал по  комнате  и  вдруг,  увидев  перед
собой дочь, застыл на месте. Робко коснувшись ее плеча, он сказал:
     - Кажется, я разговаривал с тобой, дорогая; где мы остановились?
     Бианка потерлась щекой о его руку.
     - По-моему, в воздухе.
     - Да-да, я вспомнил. Ты не давай мне удаляться от темы.
     - Хорошо, дорогой.
     - Ягнята напоминают мне иногда молодую девушку, которая приходит ко мне
писать под диктовку. Я заставляю  ее  прыгать  перед  чаем,  чтобы  наладить
правильное кровообращение. А сам я делаю вот это упражнение.  -  Он  стал  в
двенадцати дюймах от стены и, прислонившись к ней спиною, медленно  поднялся
на носках.  -  Ты  знаешь  это  упражнение?  Превосходно  укрепляет  икры  и
поясницу.
     С этими словами мистер Стоун отделился от стены,  и  вместе  с  ним  от
стены отделилась известка - она осталась в виде большой  квадратной  заплаты
на спине его косматого пиджака.  Мистер  Стоун  снова  начал  мерить  шагами
комнату.
     - Я видел, как  овцы  весной  подражают  своими  ягнятам,  -  они  тоже
поднимают все четыре ноги сразу, когда прыгают. - Он остановился и замолчал:
очевидно, его осенила какая-то мысль. - Если  жизнь  перестает  быть  вечной
весной, она теряет всякую ценность, - лучше умереть и начать сызнова.  Жизнь
- это дерево, надевающее новые зеленые одежды, это молодой месяц, восходящий
на небе... Нет, это неверно, мы не видим восходящего молодого месяца;  жизнь
- это луна, спускающаяся по небосводу,  самая  юная  как  раз  тогда,  когда
близится наша смерть...
     Бианка резко воскликнула:
     - Перестань, отец, это все неверно! Для меня жизнь - это осень.
     Глаза мистера Стоуна стали совсем голубыми.
     - Это мерзкая ересь, -  сказал  он,  запинаясь.  -  Я  не  желаю  этого
слышать. Жизнь - это песня кукушки, это склоны холмов, где раскрываются лист
за листом, это ветер-все это я чувствую в себе каждый день!
     Он дрожал, как те листы на ветру, о которых говорил, и Бианка  поспешно
подошла " нему, протянув вперед руки. Но вот губы его  зашевелились,  и  она
услышала шепот:
     - Я ослабел. Я вскипячу себе молока. Я  должен  быть  бодр,  когда  она
придет.
     При этих словах Бианке почудилось, что сердце ее превратилось в кусочек
льда.
     Всегда и всюду эта девушка! Больше уже не пытаясь  завладеть  вниманием
отца, Бианка ушла. Проходя через сад, она увидела, что отец стоит у  окна  и
держит в руке чашку с молоком, от которой поднимается пар.

ГЛАВА XXVI

ТРЕТЬЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ХАУНД-СТРИТ

     Подобно воде, человеческий  характер  находит  свой  уровень:  природа,
имеющая  обыкновение  приспосабливать  людей  к  их  окружению,  сделала  и