ое  всегдашнее
чуть насмешливое выражение.
     Голос маленькой натурщицы ответил едва слышно:
     - Войдите!
     Комната была в беспорядке, как будто ее  собирались  в  скором  времени
покинуть. Посередине ее  на  полу  стоял  запертый,  перевязанный  веревками
сундук; на незастеленной кровати лежал во всей своей  неприглядности  только
линялый тиковый матрац. Таз  и  мыльница  на  умывальнике  были  перевернуты
кверху дном. А возле умывальника маленькая натурщица в шляпке - той самой  с
яркими розами и павлиньим перышком - стояла вся съежившись,  словно  человек
кинулся вперед в ожидании поцелуя, а вместо этого получил пощечину.
     - Так, значит, вы уезжаете отсюда? - спросила Бианка спокойно.
     - Да, - прошептала девушка.
     - Что же, вам не нравится здешний район? Слишком далеко от места  вашей
работы?
     И снова маленькая натурщица прошептала:
     - Да.
     Бианка  медленно  обвела  глазами  и  стены  в  голубых   цветочках   и
ржаво-красные  двери;  в  тесной,  пыльной,  разоренной   комнате   держался
тошнотворный запах мускуса и фиалок, как будто все вокруг было щедро  полито
дешевыми духами. На  жалкого  вида  подзеркальнике  стоял  небольшой  флакон
из-под духов.
     - Вы подыскали себе новую квартиру?
     Маленькая натурщица придвинулась ближе к окну.
     На ее испуганном, ошеломленном лице появилась настороженность.
     Она помотала головой,
     - Я не знаю, куда я уезжаю.
     Повинуясь возникшему в ней желанию видеть все яснее, Бианка  приподняла
вуаль.
     - Я пришла сказать вам, - проговорила она, - что готова всегда  оказать
вам помощь.
     Девушка не ответила, но из-под черных ресниц  метнула  взгляд  на  свою
посетительницу. Он как будто говорил: "Вы? Разве вы в состоянии помочь  мне?
Нет, едва ли!"
     И, словно  ужаленная  этим  взглядом,  Бианка  проговорила  убийственно
медленно:
     - Разумеется, это моя обязанность теперь, когда мистер  Даллисон  уехал
за границу.
     При этих словах маленькая натурщица вздрогнула.
     Казалось, они, как стрела, пронзили ее белую шею. На  мгновение  Бианка
подумала, что девушка сейчас упадет, но та, вцепившись рукой  в  подоконник,
снова выпрямилась. Ее взгляд, как у раненого  животного,  заметался  во  все
стороны, потом застыл, уставившись на грудь гостьи. Этот неподвижный, словно
ничего  не  видящий  взгляд,  за  которым,   однако,   скрывались   какие-то
первостепенной важности расчеты, производил жуткое  впечатление.  Но  вот  к
губам, глазам и щекам девушки вернулись прежние краски, - очевидно,  расчеты
ее были произведены успешно, и она снова воспрянула.
     И вдруг Бианке все стало ясно. Так вот что означает упакованный сундук,
разоренная комната!.. В конце концов он все  же  решил  взять  с  собой  эту
девушку!
     В сумятице чувств, порожденной этим открытием, Бианка могла  произнести
лишь одно слово:
     - Понимаю.
     Этого  было  достаточно.  Лицо   девушки   сразу   утратило   выражение
напряженной мысли, вспыхнуло, стало виноватым, а затем мрачным.
     Враждебные чувства между  этими  двумя  женщинами,  таившиеся  все  эти
прошедшие долгие месяцы, теперь заявили о себе - гордость  Бианки  не  могла
больше скрывать, покорность девушки не могла больше приглушать их. И вот они
стояли,  как  дуэлянтки,  по  обе  стороны  сундука  -  простого,  покрытого
коричневым  лаком  железного  сундука,   перевязанного   веревками.   Бианка
взглянула на него.
     - Вы и мой муж? Ха-ха-ха!
     Против этого жестокого смеха, действующего гораздо сильнее, чем десятки
проповедей на тему о  классовом  различии,  чем  сотни  презрительных  слов,
маленькая натурщица выстоять не могла; она опустилась  на  низкий  стул,  на
котором, по-видимому, сидела, глядя на улицу, до прихода Бианки. Но, подобно
тому, как запах крови приводит в ярость охотничьего пса,  звук  собственного
смеха, казалось, лишил Бианку самообладания.
     - Как вы думаете, почему он берет  вас  с  собой?  Только  из  жалости!
Одного этого чувства мало для жизни на чужбине. Но этого вам не понять.
     Маленькая натурщица  поднялась  на  ноги.  Лицо  ее  залил  мучительный
румянец.
     - Я ему нужна, - сказала она.
     - Нужна ему? Да, так, как ему нужен обед. А когда он съест  его,  тогда
что? О, он, безусловно, никогда не бросит вас: у него слишком чувствительная
совесть. Но вы же будете висеть у него на шее - вот так!
     Бианка вскинула руки кверху, потом сцепила  пальцы  и  начала  медленно
опускать руки, словно изображая, как русалки тянут на дно тонущего моряка.
     Маленькая натурщица проговорила, запинаясь:
     - Я буду делать все, что он прикажет... все, что он прикажет...
     Бианка молча глядела на девушку: вздымающаяся грудь, павлинье  перышко,
нервно  сжатые  пухлые  ручки,  дешевые   духи   -   все   казалось   Бианке
оскорбительным.
     - И вы полагаете, он скажет вам, что именно ему нужно? Вы  воображаете,
что у  него  -  это  у  него-то!  -  хватит  необходимой  жестокости,  чтобы
отделаться от вас? Он будет считать себя обязанным содержать вас до тех пор,
пока вы сами его не бросите, что вы, не сомневаюсь, в один прекрасный день и
проделаете.
     Девушка уронила руки.
     - Я никогда не оставлю его, никогда! - произнесла она страстно.
     - В таком случае да поможет ему небо.
     Глаза маленькой натурщицы будто вовсе лишились зрачков; они стали,  как
цветы цикория, у которых нет темных сердцевинок. Через  глаза  и  стремилось
найти себе выход все то, что она в эту минуту чувствовала:  слишком  сложные
для слов, эти чувства не могли сойти с ее  губ,  непривычных  для  выражения
эмоций. Она лишь повторяла, заикаясь:
     - Я не... я не... я буду....
     И вновь и вновь прижимала руки к груди. Бианка скривила губы.
     - Вот оно что! Вы считаете себя способной на самопожертвование! Ну  что
ж, вам предоставляется удобный случай. Воспользуйтесь им. - Она  указала  на
перевязанный веревками сундук. - Вам! надо всего-навсего исчезнуть.
     Маленькая натурщица прислонилась спиной к подоконнику.
     - Я нужна ему, - прошептала она, - я знаю, что нужна ему!
     Бланка до кроки прикусила губу.
     - Ваша идея самопожертвования великолепна, - сказала  она.  -  Уезжайте
сейчас же и через месяц он перестанет вспоминать о вас.
     Девушка всхлипнула. В движениях ее рук было что-то  столь  жалкое,  что
Бианка отвернулась. Несколько мгновений она простояла,  устремив  взгляд  на
дверь, затем, снова повернувшись, проговорила:
     - Ну так как же?
     Но лица девушки нельзя было узнать. Оно все было залито слезами, но  на
нем уже была всегдашняя неподвижная маска бесстрастности.
     Бианка кинулась к сундуку:
     - Нет-нет, вы уйдете отсюда! Забирайте это и уходите!
     Маленькая натурщица не сдвинулась с места.
     - Так, значит, вы не желаете?
     Девушку всю трясло. Она  облизала  губы,  сделала  безуспешную  попытку
сказать что-то, снова облизала губы, и на этот раз ей удалось выговорить:
     - Я уеду... только... только если это он велит мне...
     - Так вы все еще воображаете, что он вам что-нибудь "велит"!
     Но маленькая натурщица все повторяла:
     - Я ничего, ничего не стану делать без его приказания...
     Бианка захохотала.
     - Совсем как собака, - сказала она.
     Девушка  резко  повернулась  к  окну.  Губы  ее  раскрылись.  Она   вся
съежилась, задрожала; она и в самом деле вдруг  стала  похожа  на  спаньеля,
завидевшего своего хозяина. Бианка без слов догадалась, что там,  на  улице,
стоит Хилери. Она вышла в коридор и открыла входную дверь.
     Он поднимался по ступеням, лицо у него было измученное, как у  больного
лихорадкой. При виде жены он замер и так стоял, глядя ей в лицо.
     Не дрогнув, не выдав хотя бы малейшим  намеком  какие  бы  то  ни  было
чувства, ничем не показав, что она его видит, Бианка скользнула мимо  Хилери
и медленно пошла прочь.

ГЛАВА XL

КОНЕЦ КОМЕДИИ

     Всякий, кто увидел бы Хилери, когда  тот  в  кэбе  направлялся  к  дому
маленькой натурщицы, заключил бы по красным пятнам на его щеках, по  слишком
плотно сжатым, дрожащим губам; о присутствии в нем  животной  силы,  которая
лежит в основе даже самых культурных людей.
     Проведя восемнадцать часов в чистилище сомнений, он не столько пришел к
решению нанести обещанный визит, от которого зависело будущее  двух  жизней,
сколько уступил своему влечению к девушке.
     После того, как он в дверях столкнулся с Бианкой, в передней ему уже не
встретилось никого, кто мог бы его видеть,  но  когда  он  вошел  в  комнату
маленькой натурщицы, лицо его хранило мрачное, настороженное выражение,  как
у человека, чей эгоизм получил чувствительный щелчок.
     Вид этого столь мрачного лица сразу  после  того,  что  ей  только  что
пришлось выдержать, был выше ее сил. Самообладание покинуло девушку.  Вместо
того, чтобы подойти к Хилери, она села на  перевязанный  веревкой  сундук  и
зарыдала. Это плакал ребенок, которому не позволили участвовать  в  школьном
пикнике, девушка, чье бальное платье не поспело  к  балу.  Ее  слезы  только
рассердили Хилери: он был вконец измотан. Его  трясло,  эти  пошлые  рыдания
били ему по нервам. Всем своим существом он вбирал в  себя  каждую  черточку
этой  пыльной,  надушенной  комнаты  -  коричневый  железный  сундук,  голую
кровать, дверь цвета ржавчины.
     И он понял, что она сожгла  свои  корабли,  чтобы  человек,  обладающий
чувствительной душой, был бы уже не в состоянии разбить ее надежды!
     Маленькая натурщица подняла лицо и поглядела на  Хилери.  То,  что  она
увидела теперь, очевидно, еще менее успокоило ее, потому что  она  перестала
рыдать. Она встала и повернулась к окну, стараясь с помощью носового  платка
и пуховки устранить следы слез; покончив с этим, она продолжала  стоять  все
так же, спиной к Хилери. От учащенного дыхания дрожало все ее юное тело - от
талии до павлиньего перышка на шляпке. И  каждым  таким  движением  она  как
будто предлагала себя Хилери.
     За окном на улице шарманка заиграла тот самый вальс, который она играла
в день болезни мистера Стоуна. Но эти двое сейчас не  слышали  мелодии:  они
были слишком поглощены своими чувствами, и все же  она  незаметно  добавляла
что-то к облику девушки, как солнце наделяет ароматом  цветок.  Губы  Хилери
снова плотно сомкнулись, уши и щеки вспыхнули - так  порыв  сквозного  ветра
вновь раздувает угасшее было пламя. Не отдавая себе в том отчета,  медленно,
беззвучно, он двигался к ней, и она, будто  сознавая  это,  хотя  ничего  не
слышала, продолжала стоять неподвижно; до него доносилось только ее глубокое
дыхание. В этом медленном приближении заключалась  вся  история  жизни,  вся
тайна пола. Шаг за шагом он подходил к ней, и девушка  покачнулась,  как  бы
внушая ему, что он должен обвить ее руками,  чтобы  она  не  упала,  внушая,
чтобы он забыл обо всем, не помнил ничего, кроме этого,  -  ничего  в  целом
свете, кроме ее стремящегося к нему юного тела!
     Шарманка перестала играть -  очарование  исчезло.  Маленькая  натурщица
обернулась. Как  ветер  покрывает  темными  серыми  морщинками  неподвижные,
зачарованные зеленые воды, в которые  гляделся  какой-нибудь  смертный,  так
вдруг разум Хилери охватил все это, сорвал покров с  происходящего,  показал
подлинную сущность всего. Мгновенно  подмечая  каждую  мелькнувшую  на  лице
Хилери тень, девушка, казалось, готова была опять разразиться  слезами,  но,
рассудив, очевидно, что слезы помогли ей мало, прижала руку к глазам.
     Хилери смотрел на ее круглую, не очень чистую  руку.  Он  заметил,  что
девушка глядит на него сквозь раздвинутые пальцы. Ему стало неприятно, почти
жутко - будто перед  ним  была  кошка,  подкарауливающая  птицу.  Он  стоял,
потрясенный внезапно  открывшейся  ему  неприглядностью  его  положения,  он
представил себе будущее с этой девушкой - с таким  воспитанием,  привычками,
тысячью вещей,  которых  он  не  знал  о  ней  и  с  которыми  ему  придется
столкнуться, начни он с ней совместную жизнь.  Прошла  минута,  показавшаяся
вечностью, ибо в нее вместилась вся сила длительного преследования  девушки,
ее инстинктивное цепляние за то, что сулило  надежную  опору,  возвышение  в
жизни, возможность обвиться вокруг сильного.
     Сознавая все, сдерживаемый этим видением своего будущего, но влекомый к
девушке силой желания, Хилери качался, как пьяный. И вдруг  она  кинулась  к
нему, охватила руками его шею, прижалась ртом к его губам. Прикосновение  ее
губ было горячим и влажным. От нее исходил, согретый теплом ее тела,  тяжкий
запах фиалковой пудры; запах этот проник в сердце Хилери, и  он  отпрянул  в
чисто физическом отвращении.
     Получив такой отпор, девушка окаменела:  грудь  ее  вздымалась,  зрачки
расширились, губы были еще раскрыты после поцелуя. Выхватив из кармана пачку
банкнот, Хилери кинул их на кровать.
     - Я не могу взять вас с собой! - почти простонал он. - Это безумие! Это
невозможно!..
     И он вышел в коридор, сбежал вниз по ступеням и сел в  поджидавший  его
кэб. Казалось, прошло бесконечно  много  времени,  прежде  чем  кэб  наконец
тронулся. Хилери  сидел  в  углу,  стиснув  руки,  не  шелохнувшись,  словно
мертвый.
     Квартирная хозяйка, возвращаясь после утреннего обхода лавок, увидела и
узнала его. "У джентльмена такой вид, - подумала она,  -  будто  он  получил
дурные вести". Она,  естественно,  связала  его  появление  здесь  со  своей
жиличкой. Постучав в дверь ее комнаты и не получив ответа, она вошла.
     Маленькая натурщица лежала на голой кровати, прижавшись лицом к валику,
обтянутому белым в голубую полоску тиком. Плечи  ее  сотрясались,  слышались
приглушенные рыдания. Хозяйка стояла и молча на нее смотрела.
     Происходя из Корнуэлла, из сектантской семьи, она всегда  недолюбливала
эту девушку: инстинкт подсказывал ей,  что  та  успела  уже  слишком  многое
повидать в жизни. А те, кто уже много чего повидал в  жизни,  -  это  всегда
"любители удовольствий". Она знала, что такое деревня, и потому легко  могла
представить себе "историю" в жизни  маленькой  натурщицы  -  очень  простую,
очень распространенную. Иногда, правда, неприятности подобного  рода  быстро
проходят и забываются, но иногда, если парень не загладил своей вины и родня
девушки отнеслась к этому сурово, - ну,  тогда...  Таковы  были  мысли  этой
почтенной женщины. Происходя из того же слоя общества, она с  самого  начала
смотрела на свою жиличку весьма трезво.
     Но, видя ее сейчас в таком безысходном отчаянии - а где-то за гранитным
лицом и холодными глазами у этой женщины были и теплота и  мягкость,  -  она
дотронулась до спины девушки.
     - Ну, ну, чего уж так убиваться, - сказала она. - Что случилось-то?
     Маленькая натурщица стряхнула  ее  руку,  как  раскричавшийся  ребенок,
который отталкивает от себя утешение.
     - Оставьте меня в покое! - пробормотала она.
     Квартирная хозяйка отошла.
     - Обидел кто-нибудь? - спросила она.
     Маленькая натурщица  помотала  головой.  Растерявшись  при  виде  этого
немого горя, женщина молчала, не зная, что сказать, затем с флегматичностью,
присущей всем тем, кто давно уже борется с судьбой, сказала вполголоса:
     - Не очень приятно смотреть, когда вот так вот плачут.
     И, видя, что девушка по-прежнему упорно отказывается принять  выражение
сочувствия, направилась к двери.
     - Ну, ладно, - проговорила она с ироническим состраданием. -  Коли  что
понадобится, я буду в кухне.
     Маленькая натурщица осталась лежать на кровати. Время  от  времени  она
всхлипывала, словно ребенок, который лежит на траве в стороне от  товарищей,
стараясь побороть свой гнев, зарыть в землю этот миг своего  детского  горя.
Всхлипывания постепенно становились реже, слабее и  наконец  совсем  утихли.
Она поднялась, села и смахнула на пол пачку банкнот, на которых лежала.
     Увидев их, она снова разразилась рыданиями, снова бросилась на кровать,
прижалась к мокрому валику щекой; немного погодя рыдания стихли, но она  все
не поднималась. Наконец поднялась, побрела  к  зеркалу,  стала  разглядывать
свое заплаканное лицо, пятна на щеках, распухшие  веки,  тени  под  глазами;
машинально привела себя в порядок. Сев на коричневый  железный  сундук,  она
подняла с пола пачку банкнот. Они издали, в ее руках легкий хрустящий  звук.
Пятнадцать десятифунтовых ассигнаций - все деньги Хилери, приготовленные  ям
для поездки. Глаза ее раскрывались все шире и шире, по  мере  того  как  она
пересчитывала деньги. И внезапно на  эти  тонкие  листки  бумаги  покатились
слезы.
     Затем она медленно расстегнула платье  и  начала  засовывать  за  ворот
банкноты, пока не осталось ничего, кроме сорочки, между ними  и  трепещущей,
теплой кожей, скрывающей ее сердце.

ГЛАВА XLI

ДОМ, ГДЕ ЦАРИТ ГАРМОНИЯ

     В тот же  вечер  в  половине  одиннадцатого  Стивн  шел  по  выложенной
каменными плитами дорожке к дому брата.
     - Могу я видеть миссис Хилери?
     - Мистер Хилери сегодня утром уехал за границу, сэр,  а  миссис  Хилери
еще не приходила домой.
     - Пожалуйста, передайте ей вот это письмо. Впрочем, нет, я буду  ждать.
Что, если я подожду в саду?
     - Пожалуйста, сэр!
     - Отлично,
     - Я оставлю дверь открытой, сэр, на случай, если вы пожелаете  зайти  в
дом.
     Стивн подошел к садовой скамье и сел на нее. Мрачно уставившись на свои
лакированные штиблеты, он время от времени похлопывал  конвертом  по  брюкам
своего вечернего костюма. Через весь темный сад, где ветви  деревьев  висели
тихо, не тревожимые ветром, из открытого окна  мистера  Стоуна  лилась  река
бледного света, и в ней кружились, стремясь к  ее  истоку,  мотыльки,  вновь
появившиеся вместе с жарой.
     Стивн  раздраженно  смотрел  на  фигуру  мистера  Стоуна;  тот   стоял,
нагнувшись над конторкой, совершенно неподвижно: вот  так  можно  увидеть  в
"глазок" тюремной камеры заключенного, который стоит,  уставившись  на  свою
работу, - не шевелясь, онемев от одиночества.
     "Старик начинает сдавать, - подумал Стивн. - Вот бедняга,  его  убивают
его идеи. Они противны человеческой природе и  всегда  будут  такими.  -  Он
хлопнул конвертом  по  брюкам,  словно  заключавшийся  в  конверте  документ
подчеркивал  этот  факт.  -  Нельзя  не  пожалеть  старого  глупца   с   его
возвышенными идеями".
     Он встал, чтобы получше разглядеть тестя, не подозревавшего, что за ним
наблюдают. Фигура старика казалась такой безжизненной, застывшей, будто душа
мистера Стоуна последовала за одной из его идей куда-то  в  недра  земли,  а
тело осталось ждать ее возвращения.  Зрелище  это  подействовало  на  Стивна
угнетающе.
     "Можно поджечь дом, а старик и не заметит пожара", - подумал он.
     Мистер  Стоун  пошевелился.  Через  затихший  сад  до  Стивна   долетел
протяжный  вздох.  Стивн  отвернулся,  почувствовав,  что  как-то   нехорошо
подглядывать за старым человеком, и, встав, пошел в дом. В кабинете брата он
постоял, повертел в руках стоявшие на письменном столе безделушки.
     "Я ведь предупреждал Хилеря, что он обожжется на этом", - думал он.
     Услышав, что в парадной двери щелкнул американский ключ, Стивн вернулся
в переднюю.
     Он с самого начала втайне не одобрял Бианку; она  всегда  казалась  ему
колючей, всегда  его  раздражала,  но  сейчас  он  был  поражен  тем,  какое
измученное и несчастное у нее лицо. Стивну как будто впервые открылось,  что
не ее вина, если она не может быть иной. Это как-то  сбивало  его  с  толку,
потому что подобный способ  расценивать  что  бы  то  ни  было  казался  ему
неразумным.
     - У тебя усталый вид, Бианка, - сказал он ей. - Мне очень  жаль,  но  я
все же счел нужным передать Тебе это письмо сегодня же.
     Бианка глянула на конверт.
     - Оно адресовано тебе, - ответила она. - Спасибо, но я не имею  желания
читать его.
     Стивн сжал губы.
     - Но я хочу, чтобы ты прослушала это  письмо.  Позволь