пор он еще не до  конца  сознавал  полное  значение
случившегося. С минуту он молчал.
     - Лучше подождем ее письма, - сказал он наконец.  -  Как-никак,  он  ее
двоюродный брат, и миссис Грэнди {Миссис Грэнди - персонаж пьесы английского
писателя Мортона (1798 год), олицетворение общественного мнения  в  вопросах
приличия.} давно скончалась, во всяком случае, на Юстон-Род.
     Так, щадя друг друга, тщательно избегая в присутствии слуг каких бы  то
ни было намеков на случившееся, они пообедали и легли спать.
     Стивн проснулся в тот час между ночью и  утром,  когда  жизненные  силы
человека особенно слабы и сомнения, как зловещие птицы,  носятся  и  носятся
вокруг него, задевая его по лицу длинными перьями.
     Было совсем тихо. Чуть виднелась полоска жемчужно-черного  рассвета  за
прозрачными  шторами,  которые  шевелились  слабо  и  равномерно,  как  губы
спящего. Ветер, сотканный, как то воображал мистер  Стоун,  из  человеческих
душ, почти прекратился. Он еле-еле овевал дома и лачуги, где миллионы спящих
не ощущали его дуновения. Так ослабел пульс жизни,  что  люди  и  "тени"  на
краткий миг слились воедино  в  этом  сне  огромного  города.  Над  тысячами
различных кровель, над миллионами многообразных форм людей и предметов ветер
подал неслышный знак - и все стихло, погрузилось в то небытие,  когда  жизнь
становится смертью, смерть - новой жизнью, а наше "я" бессильно.
     Внутреннее  "я"  Стивна,  чувствуя,  что  магнетические  потоки  отлива
убаюкивают его,  уводят  в  шепчущую  дрему,  куда-то  за  песчаные  барьеры
индивидуального и классового, вскинуло свои ручки и стало звать  на  помощь.
Лиловое море самозабвения под тусклым равнодушным небом казалось  ему  таким
холодным и страшным! Оно не имело видимых  границ,  не  подчинялось  никаким
законам,  кроме  тех,  что  висели  где-то  бесконечно  далеко,   написанные
иероглифами бледнеющих звезд. Стивн не мог постичь этих законов, управляющих
всплесками бледных вод у его ног. Куда унесут его эти воды? В какие  глубины
зеленого, неподвижного молчания? Неужели  его  собственной  дочурке  суждено
уйти на дно этого моря, которое не знает ничего, кроме самозабвения, которое
не считается ни с личностью, ни с классом,  -  этого  моря,  на  поверхности
которого все время движутся неясные полоски  -  единственное  доказательство
пресловутой разницы между людьми? Сохрани господь от этого!
     Он приподнялся на локте и взглянул на ту,  что  подарила  ему  дочь.  В
спящем лице жены - самого близкого и дорогого ему человека - он изо всех сил
старался не увидеть сходства с мистером Стоуном. Он опять опустил голову  на
подушку, несколько утешившись такой мыслью:  "У  старика  одна  идея  -  его
Всемирное Братство. Он целиком поглощен только этим. В лице Сесси нет ничего
похожего. Как раз наоборот!"
     И вдруг в сознании его вспыхнула  отчетливая,  трезвая  мысль  -  почти
прозрение. Старик так поглощен собой и  своей  злосчастной  книгой,  что  не
замечает ничего вокруг. Можно ли быть братом всем людям, если  не  замечаешь
их существования? Но причуда Тайми - ведь это,  в  сущности,  попытка  стать
сестрой всем людям! А для такой цели, полагал Стивн,  требовалось  полностью
забыть самого себя. Боже мой, да это  еще  более  серьезный  случай,  чем  с
мистером Стоуном! И при этой мысли Стивн не на шутку испугался.
     Где-то возле открытого окна  слабо  чирикнула  первая  утренняя  птаха.
Неизвестно почему, Стивну вспомнилось утро, когда он после окончания первого
школьного триместра проснулся  от  щебета  птиц,  вскочил  и  извлек  из-под
подушки рогатку и коробку с дробью - все это он привез из  школы  и,  ложась
спать, взял с собой в постель. Сейчас он снова видел эти свинцовые дробинки,
отливающие синевой, почти ощущал, как они, такие круглые, гладкие и тяжелые,
перекатываются у него на ладони. Ему  казалось,  что  он  слышит  удивленный
голос Хилари: "Эй, Стиви! Уже проснулся?"
     На свете не могло быть лучшего брата, чем старина Хилери.  Единственным
его недостатком всегда была его чрезмерная доброта. Доброта и погубила  его,
из-за нее не удалась его семейная жизнь. Он не  смог  утвердить  себя  перед
этой женщиной, своей  женой.  Стивн  повернулся  на  другой  бок.  "Все  эти
проклятые истории, - думал он, - происходят от излишнего сочувствия.  Именно
это  получилось  с  Тайми".  В  комнате  светало,  и  он  долго  еще  лежал,
прислушиваясь к  легкому  дыханию  Сесилии,  глубоко  растревоженный  своими
мыслями.
     С первой почтой письмо от Тайми не пришло, и когда вскоре  после  этого
лакей доложил, что к завтраку  пришел  мистер  Хилери,  и  Стивн  и  Сесилия
обрадовались, как радуются озабоченные люди тому, что сулит им:  возможность
отвлечься.
     Стивн поспешно сошел вниз. Хилери стоял в столовой -  вид  у  него  был
мрачный, измученный. Но он первый, взглянув на брата, спросил:
     - Что случилось, Стиви?
     Стивн взял со стола "Стандарт"; несмотря на все свое самообладание,  он
не мог удержать дрожи в руке.
     - Смехотворная история, - сказал он. - Наш юный оздоровитель  так  вбил
свои дурацкие идеи в голову Тайми, что она, видите ли, уехала  на  Юстон-Род
проводить их в жизнь.
     Стивн заметил, что сообщение это и озаботило и позабавило Хилери, и его
быстрые, узкие глаза холодно сверкнули.
     -  Не  тебе  бы  смеяться,  Хилери,  -  сказал  он.  -  Это  все   ваше
сентиментальничание с Хьюзами и той девицей.  Я  предвидел,  что  это  плохо
кончится.
     На  эту  вспышку  несправедливого  и  неожиданного  раздражения  Хилери
ответил  только   взглядом,   и   Стивн,   с   неприятным   чувством   своей
незначительности, которое  часто  испытывал  в  присутствии  брата,  опустил
глаза.
     - Друг мой, - сказал Хилери, - если Тайми  унаследовала  что-нибудь  от
моего характера, искренне о том сожалею.
     Стивн крепко сжал его руку. Тут вошла Сесилия, и все трое сели за стол.
     Сесилия мгновенно заметила то, чего в своей  озабоченности  не  заметил
Стивн:  Хилери  пришел  к  ним  что-то  сообщить.  Но  ей  не  хотелось  его
расспрашивать, хотя она была уверена, что Хилери, зная  об  их  заботах,  из
деликатности не станет навязывать им еще и свои. Не хотелось ей  говорить  и
об их беде,  раз  он  сам  был  чем-то  расстроен.  Поэтому  они  болтали  о
посторонних вещах - о недавнем концерте, о последней пьесе. К еде они  почти
не притронулись и пили чай. Стивн рассуждал  об  опере  и,  случайно  подняв
глаза, вдруг увидел, что  в  дверях  стоит  Мартин.  Юный  оздоровитель  был
бледен, растрепан и весь в пыли. Он подошел к Сесилии и сказал своим обычным
хладнокровным и решительным тоном:
     - Я привел ее обратно, тетя Сесси.
     Сесилия почувствовала такое облегчение, такую  светлую  радость,  такое
желание сказать тысячу вещей сразу, что смогла только еле внятно прошептать:
     - О Мартин!..
     Стиют вскочил из-за стола.
     - Где она?
     - Пошла к себе в комнату.
     - В таком случае ты, быть может, объяснишь,  что  значит  эта  безумная
выходка? - сказал Стивн, сразу обретший свое самообладание.
     - Пока мы в ней не нуждаемся.
     - В самом деле?
     - Да, абсолютно.
     - В таком случае будь любезен понять, что в дальнейшем мы не  нуждаемся
в тебе и в тебе подобных.
     Мартин по очереди оглядел всех сидящих за столом.
     - Вы правы, - сказал он. - Прощайте.
     Хилери и Сесилия тоже поднялись  со  своих  мест.  Наступило  молчание.
Стивн пошел к двери.
     - На мой взгляд, - произнес он вдруг своим самым что ни на  есть  сухим
тоном, - ты со своими современными манерами и теориями зловредный юноша.
     Сесилия протянула руки к Мартину, и что-то вдруг звякнуло, как цепи.
     - Ты должен понять, дорогой, - сказала она, - как мы все  беспокоились.
Твой дядя сказал это несерьезно, он не хотел тебя обидеть.
     На лице Мартина мелькнула та презрительная нежность, с какой он  обычно
смотрел на Тайми.
     - Ладно, тетя Сесси. Но если Стивн сказал это несерьезно, то  напрасно.
Серьезное отношение к вещам - это самое главное. - Он нагнулся  и  поцеловал
Сесилию в лоб. - Передайте это Тайми. Некоторое время мы не будем видеться.
     - Вы никогда больше не увидитесь с ней, сэр, я позабочусь  об  этом,  -
сказал Стивн сухо. - Вино вашего оздоровительства слишком пенится.
     Мартин широко улыбнулся.
     - Только для старых мехов, - сказал он и, еще раз медленно обведя  всех
взглядом, вышел.
     Рот Стивна искривился.
     - Нахальный щенок, - проговорил  он.  -  Если  таковы  все  современные
молодые люди, защити нас бог!
     В прохладной  столовой,  где  царил  легкий  аромат  лососины,  дыни  и
ветчины, стало тихо. Сесилия выскользнула из комнаты. Едва она оказалась  за
дверью, как тотчас послышались ее легкие,  торопливые  шаги  на  лестнице  -
Сесилия поднималась к Тайми.
     Хилери тоже направился к двери. Несмотря на свою  озабоченность,  Стивн
не мог не заметить, какой у него измученный вид.
     - Слушай, старина, ты неважно выглядишь, - сказал он. -  Не  хочешь  ли
коньяку?
     Хилери помотал головой.
     - Теперь, когда Тайми к вам вернулась, - сказал он, - я, пожалуй,  могу
сообщить вам мои новости. Завтра я еду за границу. Не знаю, вернусь ли  я  к
Бианке.
     Стивн легонько свистнул, затем, сжав руку Хилери, сказал:
     - Решай, как знаешь, дружище, я тебя всегда поддержу, но...
     - Я еду один.
     Стивн  испытал  чувство  такого  облегчения,  что  даже  изменил  своей
сдержанности.
     - Слава богу! Я уж боялся, что ты начинаешь терять  голову  из-за  этой
девицы.
     - Я не так глуп, - сказал Хилери, - чтобы  воображать,  будто  подобная
связь в конечном счете может принести что бы то ни  было,  кроме  несчастья.
Если бы я взял с собой эту девочку, я бы должен был остаться с ней навсегда.
Но я не очень горжусь собой,  Стивн,  оттого,  что  бросаю  ее  на  произвол
судьбы.
     Голос его звучал так горько, что Стивн схватил брата за руку.
     - Послушай, дорогой мой, ты слишком уж добр, в этом все дело. Ведь  она
не имеет на тебя никаких прав - ни малейших.
     - Кроме того права, которое ей дает ее преданность мне. Господь ведает,
чем я ее вызвал. И еще ее бедность...
     - Ты позволяешь, чтобы эти люди преследовали тебя,  как  призраки.  Это
ошибка, уверяю тебя.
     - Я забыл тебе сказать, что я сделан не изо льда, - пробормотал Хилери.
     Стивн смотрел ему в лицо, не говоря ни слова, затем сказал  чрезвычайно
серьезно:
     - Как бы она ни влекла тебя, немыслимо, чтобы такой  человек,  как  ты,
связал себя с женщиной другого класса.
     - Класса? Да, конечно, - сказал Хилери тихо. - Прощай!
     Братья обменялись крепким рукопожатием, и Хилери ушел.
     Стивн вернулся к окну.  Сколько  внимания  уделялось  тому,  какой  вид
открывается из окон, и все-таки слева вдали глаз  мозолили  дворы  какого-то
переулка! Резко, будто  овод  вонзил  в  него  свое  маленькое  жало,  Стивн
отшатнулся.
     "Черт побери!.. - подумал он. - Неужели мы так никогда и  не  избавимся
от этой публики?"
     Взгляд  его  упал  на   дыню.   На   зеленовато-голубом   блюде   лежал
один-единственный ломтик. Нагнувшись над тарелкой, Стивн с  необычайным  для
него ожесточением откусил большой кусак, еще и еще... Потом отшвырнул его от
себя и окунул пальцы в мисочку с водой.
     "Слава богу, что все это кончено, - подумал он. - Как гора с плеч!"
     Имел ли он в виду Хилери или Тайми - он и сам не  знал,  но  его  вдруг
охватило желание броситься наверх к своей дочурке, обнять ее. Он  подавил  в
себе этот порыв и сел за бюро. Им овладело ощущение, какое возникало у него,
когда выдавался счастливый день или после благополучно миновавшей физической
опасности, - чувство особо большой удачи, за которую ему  хотелось  выразить
благодарность, только он  не  знал,  кому  и  как.  Рука  его  потянулась  к
внутреннему карману черного пиджака и скрылась  в  нем.  Вот  она  появилась
снова  -  она  держала  чековую  книжку.  Он  мысленно  перебирал   названия
благотворительных  обществ,   которые   поддерживал   или   имел   намерение
поддержать, если у него явятся к тому возможности. Он протянул руку  и  взял
перо. Еле слышный скрип пера по  бумаге  слился  с  жужжанием  залетевшей  в
комнату мухи.
     Вот это и услышала Сесилия,  когда  в  открытую  дверь  увидела  узкий,
безупречно подстриженный затылок Стивна, склоненный над бюро.  Она  тихонько
подошла к мужу и прильнула к его руке.
     Стивн перестал водить пером и поднял голову. Глаза  их  встретились,  и
Сесилия, наклонившись к мужу, прижалась щекой к его щеке.

ГЛАВА XXXVII

ЦВЕТЕНИЕ АЛОЭ

     В тот самый  день,  проделав  необходимые  приготовления  к  отъезду  и
возвращаясь домой через Кенсингтонский сад, Хилери неожиданно  встретился  с
Бианкой, стоявшей на берегу Круглого Пруда.
     Для постоянных посетителей этих  Елисейских  полей,  где  люди  и  тени
ежедневно крадут отдохновение, для всех пьющих в  этих  зеленых  садах  свой
подслащенный медом глоток душевного мира эти двое были всего лишь элегантной
парой, в полной гармонии наслаждающейся приятным досугом. Ибо еще не  пришло
для человечества время стать одним целым, чтобы каждый инстинктом  угадывал,
что происходит в сердцах его ближних.
     Правду сказать, во всем Лондоне нашлось бы не  слишком  много  людей  в
подобной ситуации, которые были бы столь цивилизованны, вели бы  себя  столь
корректно!
     Став чужими,  готовые  расстаться,  они  до  конца  держались  ровно  и
любезно. Не в их принципах были супружеские ссоры,  напыщенные  обвинения  и
упреки, утверждение собственнических прав. Не в их принципах было стремиться
во что бы то "и стало отравить жизнь  другому  -  им  даже  и  в  голову  не
приходило, что  они  имеют  это  право.  Нет,  для  их  изболевшихся  сердец
облегчения не было. Они шли рядом, они с  уважением  относились  к  чувствам
друг друга, как если бы не было позади  этих  восемнадцати  лет,  когда  они
сперва любили, а затем разошлись в силу какой-то  таинственной  дисгармонии;
как если бы теперь между ними не стояло вопроса об этой девушке.
     Вскоре Хилери сказал:
     - Я был в городе, все подготовил к отъезду. Завтра  я  уезжаю  в  горы.
Тебе не придется оставлять отца.
     - Ты берешь ее с собой?
     Произнесено это было великолепно - ни малейшего оттенка чувств, ни тени
любопытства -  просто,  естественно,  не  холодно,  но  и  без  интереса.  И
невозможно было определить, чем продиктован этот вопрос -  великодушием  или
злобой. Хилери решил в пользу первого.
     - Благодарю тебя, - сказал он. - Эта комедия окончена.
     Вдоль  самого  берега  Круглого  Пруда  гордым  лебедем  направлялся  в
открытое море  пароходик;  следом  за  этим  великолепным  судном  двигалась
крохотная, выдолбленная из деревяшки лодочка с тремя перьями вместо  мачт  -
ее и подкидывало и бросало из стороны в сторону; два оборванных  мальчугана,
владельцы миниатюрной галеры, тянули к ней прутики  через  прозрачную  воду.
Невидящими глазами Бианка смотрела на  эту  иллюстрацию  того,  как  человек
гордится своей собственностью. На шее у нее висела тонкая  золотая  цепочка.
Резким движением Бианка сунула ее за вырез  платья;  цепочка  под  ее  рукой
разорвалась надвое.
     Они дошли до дома, так и не произнеся больше ни слова.
     У двери кабинета Хилери поджидала Миранда. Он погладил ее,  и  от  этой
ласки по гладкой коже собаки прошла дрожь, но  затем  она  снова  свернулась
клубочком на прежнем месте, уже нагретом ее телом.
     - Ты разве не хочешь войти со мной? - сказал Хилери.
     Миранда не шевельнулась.
     Хилери тотчас понял, почему собака не пожелала войти  в  кабинет:  там,
возле длинного книжного шкафа, за бюстом Сократа, стояла маленькая натурщица
- очень тихо, словно боясь звуком или движением выдать свое присутствие.  На
ней было  зеленовато-голубое  платье,  на  голове  -  шляпка  из  коричневой
соломки, без полей, отделанная двумя тесно посаженными темно-красными розами
на ленте из еще более темного красного бархата. Рядом с розами было воткнуто
павлинье перышко - маленький  нечестивец,  который  стоял  чуть  откинувшись
назад,  стараясь  и  привлечь  к  себе  внимание  и  остаться  незамеченным.
Затиснутая между  мрачным  белым  бюстом  и  почти  черным  шкафом,  девушка
казалась незаконно проскользнувшим  сюда  духом,  который  теперь  дрожал  и
страшился, готовый к тому, что его выставят за дверь.
     Хилери отступил было за порог, постоял в нерешительности, затем вошел.
     - Вам не следовало приходить сюда после того, что мы вам вчера сказали,
- проговорил он вполголоса.
     Маленькая натурщица, торопясь, сказала:
     - Но я видела Хьюза, мистер Даллисон! Он  разузнал,  где  я  живу.  Ох,
какой у него был ужасный вид, как он меня напугал! Я теперь больше  не  могу
там оставаться.
     Она немного вышла вперед из своего укрытия и  стояла,  опустив  голову,
нервно крутя пальцы.
     "Она лжет", - подумал Хилери.
     Маленькая натурщица глянула на него украдкой.
     - Я его видела, это правда, - сказала она. - Мне надо переезжать, сразу
же. А то мне там опасно, верно?
     И она снова бросила на него быстрый взгляд.
     Хилери подумал: "Она обращает против меня мое же оружие. Возможно,  что
она действительно видела Хьюза, но он не испугал ее. Поделом мне".
     Сухо рассмеявшись, он повернулся к ней спиной.
     Послышался шорох. Маленькая натурщица отошла от шкафа и  теперь  стояла
между Хилери и дверью. Этот ее маневр вызвал у Хилери трепет - такой же, как
тогда в парке, после похорон. А в саду за окном  голубь  посылал  миру  свою
тягучую любовную песню. Хилери ее не слышал, он сознавал только одно: за его
спиной стоит юное существо, девушка, заполонившая все его чувства.
     - Так чего же вы хотите? - спросил  он.  Маленькая  натурщица  ответила
вопросом:
     - Это правда, что вы уезжаете, мистер Даллисон?
     - Да.
     Она подняла руки к груди и как будто хотела их стиснуть, но они тут  же
снова опустились. На руках были очень старые  замшевые  перчатки,  и  в  эту
минуту мучительной неловкости глаза Хилери  вдруг  остановились  на  изящных
ручках девушки, опускающихся вниз по складкам юбки.
     Маленькая натурщица быстро спрятала руки  за  спину.  И  вдруг  сказала
своим деловитым тоном:
     - Я только хотела спросить: а нельзя и мне поехать с вами?
     Святая простота этого вопроса могла бы и у  ангела  вызвать  улыбку,  и
Хилери почувствовал, что весь он будто размяк. Ощущение это  было  странным,
чудесным - словно ему предложили именно то, что ему было мяло в девушке, без
всего того, что он не принимал в ней. Он смотрел на нее и молчал. Шея и щеки
у нее покраснели, и даже веки приняли красноватый оттенок, поэтому глаза ее,
голубые, как цветы цикория, казались глубже, темнее. Она заговорила -  будто
отвечала затверженный урок:
     - Я мешать вам не буду. Вам не придется много на меня тратиться. Я  все
смогу делать - все, что вам надо. Я могу научиться печатать  на  машинке.  Я
могу жить не так близко от вас, если вы этого боитесь - ну, что люди  станут
болтать. Я привыкла жить одна. Ах, мистер Даллисон, я все-все буду  для  вас
делать! Я на все согласна, я не такая, как другие девушки, - уж вы  на  меня
можете положиться, я знаю, что говорю.
     - Вы так думаете?
     Маленькая натурщица закрыла лицо руками,
     - А вы попробуйте, проверьте меня.
     Чувственные ощущения его почти исчезли; горло ему сдавил комок.
     - Дитя мое, - проговорил он, - вы слишком великодушны...
     Маленькая натурщица  инстинктом  поняла,  что,  тронув  его  душу,  она
проиграла. Отняв руки от лица, вся побледнев, она сказала, с трудом переводя
дыхание:
     - Нет, нет, я хочу этого, я хочу, чтобы  вы  позволили  мне  поехать  с
вами. Я не хочу оставаться здесь! Я знаю, я пропаду одна, пропаду,  если  вы
меня с собой не возьмете, - да, я знаю!