я  прочту  тебе
вслух:

                                                        "Вокзал Чэринг Кросс

     Дорогой Стиви!
     Вчера я сказал тебе, что еду за границу  один.  Позже  я  передумал:  я
решил взять ее с собой. Я пошел к ней. Но я слишком долго жил в мире чувств,
чтобы принять такую порцию действительности. Мое  классовое  чувство  спасло
меня, класс восторжествовал над моими самыми примитивными инстинктами.
     Я еду один - возвращаюсь в мир чувств. Бианка не скомпрометирована,  но
наш брак стал для меня насмешкой. Я больше не  вернусь  к  ней.  Ты  сможешь
разыскать меня по прилагаемому адресу, и я вскоре попрошу тебя прислать  мне
моих домашних богов.
     Пожалуйста, передай Бианке содержание этого письма.

                                                           Любящий тебя брат
                                                           Хилери Даллисон".

     Хмурясь, Стивн сложил письмо и сунул его во внутренний карман.
     "Оно еще горше, чем мне показалось, - подумал Стивн, - но иного  выхода
у него не было".
     Бианка стояла, положив локоть на каминную полку, повернувшись  лицом  к
стене. Ее молчание раздражало Стивна, который жаждал проявить  лояльность  в
отношении брата.
     - Письмо это, разумеется, очень меня успокоило, - сказал он. - Если  бы
Хилери... Это было бы роковым.
     Она  не  шевелилась,  и  Стивн  ясно  сознавал,  что  затронутая   тема
чрезвычайно деликатного свойства.
     - Конечно, все это так, - начал он снова, - но, право,  Бианка,  ты,  в
общем... я хочу сказать... - И он снова умолк, потому что ответом  ему  было
все то же молчание, абсолютная неподвижность.  Чувствуя,  что  он  не  может
уйти, так и не выразив лояльности к брату, он попытался еще  раз:  Хилери  -
добрейшая душа. Не его вина, если у него не  было  достаточного  контакта  с
реальной жизнью, что он... не умеет справляться с фактами. Он пассивен.
     И, охарактеризовав брата, к собственному своему удивлению, всего  одним
этим словом, он протянул Бианке руку.
     Ее  рука,  протянутая  в  ответ,  была   лихорадочно   горячей.   Стивн
почувствовал раскаяние.
     - Мне очень, очень жаль, что все так случилось, - сказал он, запинаясь.
- Очень сочувствую тебе, Бианка.
     Бианка отдернула руку. Пожав плечами, Стивн отвернулся. "Что  поделаешь
с такими женщинами?" - подумал он, но вслух сказал холодно:
     - Спокойной ночи, Бианка.
     И ушел.
     Некоторое время Бианка сидела о кресле Хилери. Потом стала  бродить  по
комнате при слабом свете, проникавшем из коридора через приотворенную дверь,
касалась рукой стен, книг, гравюр  -  всех  тех  знакомых  предметов,  среди
которых он жил столько лет.
     Она брела в этом полумраке, как дух Дисгармонии, парящий в воздухе  над
тем местом, где лежит ее тело.
     За спиной Бианки скрипнула дверь. Чей-то голос резко произнес:
     - Что вы делаете в этом доме?
     Подле бюста Сократа стоял мистер Стоун. Бианка подошла к отцу.
     - Папа!
     Мистер Стоун смотрел удивленно.
     - Ты? Я решил, что забрался вор. Где Хилари?
     - Уехал.
     - Один?
     Бианка наклонила голову.
     - Уже очень поздно, папа, - прошептала она.
     Мистер Стоун сделал движение рукой, будто хотел погладить дочь.
     - Сердце человека - могила многих чувств, - пробормотал он.
     Бианка обняла его за плечи.
     - Тебе пора спать, папочка, - сказала она,  стараясь  направить  его  к
двери, потому что в сердце у нее начало что-то таять.
     Мистер Стоун споткнулся, дверь  захлопнулась.  Комната  погрузилась  во
тьму. Рука, холодная, как лед, коснулась щеки Бианки. Собрав всю свою  волю,
Бианка удержала крик ужаса.
     - Это я, - сказал мистер Стоун.
     Рука его от лица Бианки спустилась к ее плечу,  и  Бианка  схватила  ее
своей горячей рукой. Так, держась за  руки,  они  выбрались  из  кабинета  в
коридор и пошли к комнате мистера Стоуна.
     - Спокойной ночи, дорогой, - шепнула Бианка.
     Через открытую дверь его комнаты шел  свет,  и  мистер  Стоун  старался
разглядеть лицо дочери, но она не хотела, чтобы  лицо  ее  видели.  Тихонько
прикрыв дверь, она крадучись прошла наверх.
     Она сидела в своей спальне у открытого окна, и ей казалось, что комната
полна народу, - так расшатаны были у нее нервы. Этой ночью  стены  не  могли
защитить ее от людей. Она сидела, откинувшись  в  кресле,  закрыв  глаза,  и
призраки окружали ее застывшую фигуру - они то двигались, то были недвижимы,
то  были  ясно  видны,  то  скрывались  будто   за   плотной   вуалью.   Эти
дисгармоничные тени, носящиеся в комнате, издавали шорохи, как шелест  сухой
соломы или жужжание пчел над  стеблями  клевера.  Она  выпрямилась,  и  тени
исчезла и звуки снова стали далеким шумом возвращающихся домой экипажей.  Но
стоило ей закрыть глаза, и тени опять  прокрадывались  в  комнату,  окружали
Биаяку, издавая странные, сухие, таинственные шорохи.
     Вскоре она уснула, и  вдруг  проснулась,  как  от  толчка.  В  мерцании
бледного света стояла маленькая натурщица так, как на том роковом  портрете,
который писала с нее Бианка. Лицо девушки было мертвенно бело, и под глазами
лежали тени. Из раскрытых губ, лишь  чуть  тронутых  цветом,  казалось,  шло
дыхание. На шляпке ее было крохотное павлинье перышко  и  рядом  с  ним  две
темно-красные розы. От девушки шел аромат  -  слабый,  каким  всегда  бывает
запах цветка цикория. Сколько времени она уже стоит здесь?  Бианка  вскочила
на ноги, и видение исчезло.
     Бианка подошла к тому месту, где оно только что стояло. Ничего не  было
в этом углу, кроме лунного света, запах же шел от деревьев за окном.
     Но видение было таким живым,  что  Бианка  стояла  у  окна,  задыхаясь,
проводя рукой по глазам.
     Луна над темными садами висела круглая и почти золотая. Ее бледный свет
лился на каждый сучок и лист, на каждый спящий цветок. Это мягкое  мерцающее
сияние, казалось, сплело все в одно единое целое, успокоило  дисгармонию,  и
отдельная форма сама по себе уже ничего не значила.
     Бианка долго смотрела на дождь лунного света, падающего на ковер  земли
ливнем рассыпанных цветов, из которых пчелы высосали мед. И вдруг внизу  под
окном  в  пронизанном  светом  пространстве  она  различила  какую-то  тень,
мелькнувшую на траве, и со страхом услышала голос - ясный, дрожащий, который
как будто искал свободы по ту сторону преграды из темных деревьев:
     - Мой мозг окутан тьмой! О Великая Вселенная! Я больше не  могу  писать
мою книгу! Я не могу раскрыть моим братьям истину, что они одно целое. Я  не
достоин оставаться здесь. Дай мне слиться с тобой, дай мне умереть!
     Бианка увидела, как из рукавов белой рубашки  высунулись  простертые  в
ночь слабые руки отца, будто он ждал, что его  немедленно  подхватит  струей
воздуха и унесет к Всемирному Братству.
     Наступило  мгновение,  когда,  как  по   волшебству,   все   мельчайшие
диссонансы города слились в одну гармонию молчания, как если бы  все  личное
на земле умерло.
     И тут, нарушая оцепенение, снова послышался голос мистера Стоуна; голос
дрожал и был слаб, будто шел через тростинку:
     - Братья!..
     За кустами сирени у  калитки  Бианка  увидела  темный  шлем  полисмена.
Полисмен стоял и, не отрываясь,  смотрел  туда,  откуда  шел  голос.  Подняв
фонарь, он направил его поочередно во все уголки сада, думая  найти  тех,  к
кому обращался этот призыв. Убедившись, как видно, что сад пуст,  он  двинул
фонарь  вправо,  влево,  затем  опустил  его  до  уровня  груди  и  медленно
проследовал дальше.

1908 г.